Скоро в наших бухточках живого места не останется – сплошной металлолом. Отравляем реки, губим болота. Не говоря уж о том, как загазовали всю округу. Ради всего святого, почему эти идиоты не хотят шевелить мозгами? Да, впрочем, что у них за мозги… Нет у них никаких мозгов. Полмозга на двоих – это уж как максимум. А может…
Пешеходная тропа заканчивалась у металлического стандартного домика с черепичной крышей. Желто-ржавый генератор валялся неподалеку, подобно болотному животному, вылезшему на берег. Штабелями стояли канистры с бензином.
– … четверть мозга на двоих. Похоже на то. Они даже генератор запустить не сумели. Вот ведь идиоты.
Подойдя к генератору, он нажал на «пуск». Генератор закашлялся, застучал, зафыркал, а затем, разогнавшись во всю мощь, заревел. Похоже было, что пользовались им часто. Открылась маленькая дверь примыкающего сарая, и появился Пиноле. Одна рука у него была засунута в карман.
– Поглядел бы ты на себя, – сказал Баркало. – Ты что, за пушкой полез?
– Просто почесываюсь, – солгал Пиноле.
– Какой-нибудь сельский шериф решит посмотреть, что тут за домик такой, а ты встретишь его в дверях, эдак почесываясь… Знаешь, что будет? Он отстрелит тебе яйца!
– Это не приходило мне в голову.
– Лучше бы ты не говорил мне этого. – Баркало протиснулся мимо Пиноле в сарай. – Ты никогда ни о чем не думаешь. С какой стати вы пригнали сюда их машину?
– Они очень осторожничали. Поэтому я поехал с ним, а Джикки поехал с девкой. И они думали, что в любую минуту могут вылезти. – Пиноле внезапно нахмурился. – Послушай, а как ты понял, что это машина говнюка?
– Черт бы тебя побрал. Совсем идиот! Мы что, еще кого-нибудь ожидали? Здесь как в печи. Почему ты не запустил генератор, почему не охладил воздух? И где, кстати, эти двое?
– Джикки занимается ими в примерочной.
– Господи, хоть кто-то занимается тем, чем нужно. Пошли, познакомь меня с ними.
Баркало надел пиджак, пригладил растрепавшиеся ветром волосы ладонями, причем собственный пот послужил ему бриолином. Они пошли по бетонному полу, заставленному катушками кабеля, ящиками с электроарматурой, треножниками, используемыми на съемках, ширмами и фильтрами; здесь же была тридцатипятимиллиметровая камера и прочие причиндалы, необходимые для киносъемки. Баркало поправил воротничок сорочки и блеснул белозубой улыбкой, надеясь придать лицу дружелюбное выражение, но добился противоположного результата: теперь он стал похож на пиранью, готовую схватить и разорвать в клочья добычу.
Чиппи Берд и Лейси Огайо сидели на раскладных деревянных стульчиках, лица у них были белы от страха, глаза широко распахнуты; взгляд Роджо гипнотизировал их, как удав – пару кроликов.
Когда Роджо сказал: «А вот и мистер Баркало», Лейси Огайо описалась.
Глава шестнадцатая
Уистлер позвонил С. Эндс, но у нее никто не ответил. Он позвонил ей трижды. В последний раз он не клал трубку ровно пять минут, отмерив их по часам.
Розовый блочный многоквартирный дом выглядел как торт с сюрпризом: в качестве сюрприза из него, казалось, вот-вот должны были выскочить потаскушки. На углу Свистун нашел место для своего «шевроле».
В неохраняемом подъезде по одну сторону тянулись почтовые ящики, а по другую – бронзовые таблички с фамилиями жильцов. Под каждой из табличек имелся звонок. Ритуал заключался в том, чтобы найти нужную фамилию, нажать на кнопку, дождаться ответа по радиофону, назвать себя, после чего вам отпирали забранную решеткой дверь.
Свистун нажал на кнопку под табличкой с фамилией Эндс просто затем, чтобы она готовилась встретить посетителя. Решетка оказалась и без того поднята, так что он беспрепятственно прошел внутрь. В доме резко пахло хлоркой из бассейна, расположенного в центре трехэтажного комплекса. Свистун знал, что бассейны в таких домах бывают большей площадью, чем любая из квартир. В квартирах, предназначенных для холостяков и незамужних женщин, предполагалось только ночевать, мыться в ванной и завтракать. И, может быть, по вечерам в одиночестве смотреть телевизор.
Это была коммуна для тех, кто преисполнен надежд, и для тех, кто последнюю надежду уже утратил. Молодые актеры и актрисы, потаскушки из баров, набирающие мастерство карманники находились на одном конце возрастной шкалы. А на другом – отставные танцоры, писатели-неудачники, закончившие выступления игроки в пинбол и тому подобное.
Теплыми вечерами и долгими уик-эндами жизнь кипела вокруг бассейна.
Растертые кремом для загара тела, продающиеся по цене доллар за фунт. Старики, плавающие по центральным дорожкам и грустящие из-за того, что никто не носит юбок, под которые можно было бы заглянуть. Пожилые дамы в летних платьях и в косметике, которая скорее подошла бы старлеткам; в руках – холодные металлические кубки с пуншем. Все ждут, что их пригласят на какую-нибудь вечеринку. Вечеринки в одно– или двухкомнатных квартирах на верхнем этаже. Испорченные мальчики и девочки в выцветших чуть ли не добела джинсах, опершиеся одной ягодицей о перила бассейна и заглядывающие в голубую глубину, раздумывая, хватит ли у них сил нырнуть куда-нибудь, где счеты с жизнью можно будет покончить раз и навсегда.
Но когда шел дождь, у бассейна никого не оказывалось, лишь барабанили бессчетные капли по его равнодушной поверхности. Меланхолия, исполненная, однако же, некоторых обещаний. Если научишься ждать, то все может еще повернуться и по-иному. Бассейн под дождем – наглядная метафора таких ожиданий.
Квартирка Шилы была на верхнем этаже. По длинному коридору тянулись двери, отличаясь друг от друга только номерами да кое-какими индивидуальными отметинами и царапинами. Дойдя до 312-й квартиры, Свистун постучался. Никто не ответил. Прижавшись к застекленной части двери, Свистун попробовал различить, не горит ли в квартире свет. Но нет, она казалась пустой и безжизненной.
Насколько он мог судить, никто его не видел. А замок оказался элементарным.
В квартире витала аура, напоминающая о зале мемориальных церемоний в Пасадене: аристократическая, но мертвенно холодная. Лампа дневного света, смонтированная на потолке, подобная гигантскому пластиковому тюльпану, помещенному в пластиковую же вазу, озарила коммерческого типа меблировку, созданную словно бы раз и навсегда. Втягивающуюся в стену лежанку то расставляли, то убирали столько раз, что одна из металлических пружин соскочила.
Лежанка была расположена у дверной ниши в крошечную кухоньку. В раковине стояла горкой тщательно вымытая посуда. На подоконнике маленького окна зеленела герань, а вид отсюда открывался лишь на просвет в двадцать футов до следующего корпуса, застроенного точно такими же квартирками.
Имелись тут, конечно, и ванная с туалетом. Заглядывать туда Свистуну не хотелось. Его страшила возможная находка.
Кладовка была забита одеждой и обувью.
Ванная оказалась пуста. Днище ванны все еще было влажным. Из душа над нею капало. Все здесь благоухало молодой женщиной, полной обещаний и способной посулить самые радужные ожидания.
Свистун вернулся в кладовку и перебрал свитера, рубашки и юбки. Дни в Хуливуде теплые, а ночи холодные. У него не было ни малейшего представления о том, насколько велик и разнообразен должен оказаться гардероб такой женщины, как Шила, но уж нижнего белья-то у нее наверняка было полным-полно. Меж тем его нигде не было видно. Дамочки каждый вечер затевают мелкую стирку. Он вспомнил, как, пробираясь в чужую ванную в разгар любовной ночи, он неизменно сталкивался с целыми зарослями развешенного на просушку нейлона.
Но, отправляясь в дорогу, женщины берут с собой все белье. Каждую пару шелковых трусиков, каждый бюстгальтер. Или почти каждый. Меж тем здесь он обнаружил лишь пару плотных рейтуз и двое более чем рискованных трусиков, да и то они вроде бы были забыты в дальнем углу на одной из полок.
Он решил поискать купальники. Найденные им на нижней полке, явно не новые, предназначались наверняка для бассейна. А где же новый, в каком пристало щеголять на пляже?
На туалете россыпью лежала мелочь – центы и пятаки, самое большее четвертаки. Здесь же, впрочем, находилась и парочка новеньких, как из только что распечатанной пачки, купюр. Свистун осмотрел их. Это оказались не настоящие деньги, а сувенирные – с рекламой кинотеатра для взрослых под названием «Бобровая струя». Там, где на настоящей купюре значится «Федеральный резервный банк», здесь стояло: «педеральная и прочая похабщина». В углу купюры в качестве государственной символики красовались женские ножки. Вашингтон ухмылялся и подмигивал. Вместо числа, обозначающего достоинство купюры, значилось: «Бисексуальное назначение». На «зеленой» стороне было скверное изображение кинотеатра в одном углу и столь же скверное – совокупляющейся парочки – в другом. Сверху было напечатано название кинотеатра, а его адрес – улица Эдгара По в Новом Орлеане – внизу.
– Если ты взломщик, то херовый, – сказали за спиной у Свистуна. И тут он понял, что только что, не приняв этого к сведению, услышал шелест босых ног по ковру.
Свистун скомкал сувенирные деньги и сунул их себе за пояс. Обернулся и поглядел на даму, столь непринужденно его окликнувшую.
Она была высокого роста и в плечах пошире иного мужика. В ночной сорочке, так что о накладных плечах речи идти не могло. Тяжелое, хотя и красивой формы, бедро сквозило из разреза сорочки, нога в мягком шлепанце упиралась в ковер так, словно девица решила попозировать для подросткового журнала. Рыжего цвета волосы рассыпались по плечам.
Девица-то девица, но, решил Свистун, было ей ближе к пятидесяти. Держит себя в форме. Диета, гимнастика.
– Миллиона здесь нет, – сказала она.
– Я друг дома.
Свистун сделал шаг вперед, словно вознамерившись пройти мимо нее к выходу.
Она отступила на шаг, и Свистун увидел дамский пистолет, почти полностью утонувший в ее крупном кулаке.
– Ради Бога, – воскликнул он. – Вы, должно быть, шутите!
– Имя, – сказала она.
– Уистлер.
– Да не твое, ублюдок.
– Даму зовут Шила Эндс. Но это не настоящее ее имя.
– Ну, а каково же настоящее?
– Этого я не знаю. Мы с нею подружились совсем недавно.
Она окинула его взглядом, словно прикидывая, пристрелить или нет. Уистлер подумал, что не исключаются обе возможности.
Она положила пистолет в карман сорочки и опустилась на диван.
– Значит, вы меня больше не боитесь? – поинтересовался Свистун. – Что ж я такое сказал или сделал, что вы успокоились?
– Да пошел ты на хер! – Она ухмыльнулась, показав белые зубы – слишком белые для того, чтобы быть настоящими. – Я не боюсь мужчин с двенадцати лет. А в двенадцать так шарахнула родному дяде по яйцам, что он и думать забыл лазить мне под юбку.
– Тогда зачем пистолет?
– Я сказала, что я не боюсь. Но не сказала, что я идиотка. Можешь сесть.
Свистун присел на противоположный край дивана.
– Где вы встретились с Шилой?
– В закусочной. Я недавно доставил ее домой. Позапрошлой ночью.
– Позапрошлой ночью она была с Эмметом Тиллмэном.
– У него случились кое-какие неприятности. Она кивнула с понимающим видом – так, словно слышала об этом ранее.
– Парень из консерваторов. Наркотики он не потребляет, – сказала она.
– Так он мне и сказал.
– Он твой друг?
– Только что познакомились.
Она рассмеялась – резко и отрывисто.
– А что тут смешного? – спросил Свистун.
– Нравится мне, как ты выражаешься. Мужик у тебя знакомый, а женщина – подруга.
– Так я это воспринимаю.
– Я поняла. У тебя на лице написано.
– Что именно?
– Что ты любишь баб. По-настоящему любишь. Может, поэтому я и убрала пушку.
Она изменила позу тяжелого тела на скрипучем диване, подалась к нему, словно повинуясь внезапному порыву, выдвинула вперед колено, за которым маячило массивное бедро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43