Такой Кэти была всю свою жизнь – ей всегда хотелось оставаться гордой и независимой.
– Кэти, – испуганно пробормотал он. Когда Макторп подошел ближе, Кэти уловила запах его тела – он был уже не отвратительным, хотя еще довольно сильным. От него пахло потом, лошадьми и табаком. Сегодня вечером или на следующий день он должен был помыться – Макторп никогда не забывал об этом с тех пор, как Кэти однажды спокойно и решительно напомнила ему. – Кэти, вы же знаете, я никак не могу справиться с этим...
– Знаю, – отозвалась она.
– С другими девушками... то есть другими женщинами – вы знаете, о чем я говорю... но вы... потому что...
– Знаю, – повторила Кэти. Она и в самом деле знала: Макторп никогда не общался с приличными женщинами. Он умел вести себя с уличными потаскушками или со служанками, но Кэти, неказистая, плоскогрудая Кэти, смущала его. Макторп любил свою жену. Кэти отчаянно хотелось забыть о веренице их ночей – о неумелых ласках и мучительных прикосновениях, повторных попытках и повторных неудачах, забыть о его унижениях, почти рыданиях. Ее тело, желанное и недосягаемое, оставалось холодным и неподвижным барьером между ними. Кэти хотелось стереть из памяти все воспоминания, закрыв на минуту глаза, но она боялась, как бы муж не догадался, о чем она думает, поэтому она смотрела прямо в лицо Макторпу, не видя его.
– Кэти, – вновь заговорил он, и внезапно его слова прервал приступ кашля. Этот кашель продолжался довольно долго, давая Кэти возможность на время отвернуться. Наконец Макторп сплюнул в огонь, и тут же его лицо стало виноватым: – Простите.
– Ваш кашель усилился? – спросила Кэти.
– По крайней мере, мне не стало лучше, – пожал плечами Макторп. – Всех теперь донимает кашель. Сегодня в городе...
– Сегодня я дам вам меду, чтобы прогреть горло, а перед сном натру грудь гусиным жиром, – решительно заявила Кэти. Макторп не улыбнулся, но его глаза радостно блеснули в ответ на ее слова. Поскольку он не был с ней близок, их отношения все больше напоминали отношения отца и дочери, причем это делало Макторпа старше его лет.
Проснувшись, Аннунсиата обнаружила, что постель рядом с ней вновь пуста – значит, Хьюго так и не вернулся» Она была уже слишком неповоротлива, чтобы принимать участие в светских развлечениях, но по-прежнему настаивала, чтобы Хьюго не пропускал их, и иногда он возвращался домой чересчур поздно. Однажды он вообще не пришел ночевать и появился только на следующее утро, когда Аннунсиата ела крыжовник, чтобы сообщить, что он ночевал у Кинстона, не желая тревожить ее так поздно. Аннунсиата скучала по нему, скучала по теплу его тела в постели, скучала по его ласкам, однако утешала себя тем, что после родов Хьюго снова будет рядом с ней. Нельзя же было заставлять его просиживать каждый вечер в ее комнате, бездельничая и умирая от скуки. Аннунсиате стало тяжело подниматься даже днем, и Хьюго продолжал поиски дома один, пока, наконец, не выбрал небольшой особняк на Кинг-стрит и не оставил его за собой. Поэтому и днем он частенько уходил. Аннунсиата была разочарована тем, что не может помочь мужу, но тот объяснял, что дом должен быть готов к переезду сразу после рождения ребенка.
– К тому же вкусы у нас во многом похожи, – добавлял Хьюго. – Вам понравится наш дом, обещаю.
Дом требовал больших расходов. Руфь никогда не отказывала в деньгах, когда Аннунсиата просила ее, но самой Аннунсиате было неприятно постоянно просить, а при экстравагантности Хьюго и ее собственном нежелании жить в кредит им постоянно не хватало денег. Однако король был очень добр и часто делал чете Баллинкри щедрые подарки. Он пообещал даровать Хьюго титул графа, чтобы возместить утрату земель в Ирландии, а Аннунсиате пообещал дать большой участок в Нортумберленде в номинальную аренду, чтобы она могла с прибылью сдавать его.
Аннунсиате теперь редко удавалось удобно устроиться в постели, и она спала полусидя, обложившись валиками и подушками. Она чувствовала, как будто что-то очень острое в подушках давит ей в спину. Она беспокойно приподнялась и внезапно услышала шум в прихожей. На мгновение Аннунсиата похолодела от страха, подумав о возможном появлении грабителей, но затем узнала голос Жиля. Аннунсиата позвала его, и Жиль тут же ответил:
– Одну минуту, миледи.
Он тут же появился в дверях, стараясь держаться спокойно. Жиль не принес с собой свечу, но отсвет из прихожей освещал его фигуру. Аннунсиата отодвинула полог кровати.
– Что случилось? – вполголоса спросила она. – Я слышала шум в прихожей.
Жиль очень выразительно пожал плечами, сожалея о том, что разбудил хозяйку и стараясь заверить ее в том, что шум не был вызван важными причинами.
– Пришел хозяин? – спросила Аннунсиата.
– Да, миледи. Я помог ему устроиться на ночь в шезлонге – только на одну ночь. Он думал, что так будет лучше, чем будить вас, когда вы и так плохо спите. Увы, мы вас все равно разбудили, – и Жиль отвесил очаровательно-шутливый поклон вежливого сожаления. Аннунсиата чувствовала, что за его словами скрывается более серьезная симпатия.
– Как он себя чувствует?
Глаза Жиля внезапно стали раздраженными, как будто он собирался резко высказаться, но в последний момент отказался от своего намерения.
– Немного не в себе, как принято говорить, миледи.
– Не в себе? – Аннунсиата не знала этого выражения. Жиль сразу пояснил:
– Хозяин пьян. Он выпил, его вырвало, и он вновь начал пить. Может быть, его вырвет еще раз. Простите, миледи. Думаю, ему не следовало сегодня возвращаться домой в таком виде, но раз уж он здесь, это лучше, чем шататься по коридорам. Я останусь с ним, и он не потревожит вас.
Аннунсиата вздохнула.
– Во всяком случае, я и так не могла уснуть. Спина болит. Жиль, вы не можете ненадолго оставить его и принести мне что-нибудь попить?
– Конечно, миледи. Но если у вас боль, может быть, мне позвать вашу горничную?
Аннунсиата вспомнила кислую мину Джейн Берч и покачала головой.
– Это всего лишь слабая боль. Если вы принесете мне немного эля, я скоро усну.
– Сию минуту принесу, миледи. Я останусь здесь, под дверью. Если я вам понадоблюсь, позовите тихонько, и я услышу.
– Спасибо, Жиль, – ответила Аннунсиата, и прежде, чем Жиль вышел из комнаты, они обменялись взглядами сочувственного взаимопонимания.
На следующее утро она не виделась с Хьюго. Как только он проснулся, Жиль увел его мыться и бриться, а к тому времени, как Хьюго смог предстать перед женой, у нее начались роды. Долгое время врачи и повивальные бабки спорили о том, действительно ли у нее роды, так как у Аннунсиаты не было схваток, только продолжительная, острая боль в спине. Поскольку предположительно роды должны были наступить две недели назад, причин для тревоги оказалось более чем достаточно. Пока Аннунсиата ходила по комнате, поддерживаемая двумя сильными служанками, остальные слуги убирали спальню, превращая ее в комнату для роженицы. К концу дня комната была полностью готова. Боль не утихала, и Аннунсиата, которую целый день рвало, улеглась в постель, слишком слабая, чтобы ходить, несмотря на настояния повитух.
Это произошло в понедельник, к утру вторника ситуация не изменилась, если не считать того, что Аннунсиата временами теряла сознание. Король отправил к ней своего собственного врача, который заявил, что Аннунсиату надо накормить, чтобы восстановить ее силы. Ее старательно кормили, но вся пища тут же выходила обратно. Аннунсиату мучила страшная жажда, но ее желудок не мог ничего удержать. Даже крошечные глотки молока, которыми она пыталась увлажнить пересохший рот и гортань, спустя полчаса выплескивались наружу.
Большую часть времени Аннунсиату одолевал бред. Боль уже не находилась внутри нее: она стала такой сильной, что теперь Аннунсиата сама оказалась окруженной болью и через ее прозрачную оболочку видела, как продолжается обычная жизнь мира. Она видела, как тени и солнечные пятна движутся по стенам комнаты, как приходят и уходят люди, как их лица неясно вырисовываются рядом с ней и вновь пропадают, как губы движутся, и иногда даже слышала слова: король обезумел от беспокойства за нее, как уверяли эти люди; ее муж ждет в комнате рядом, и все, что в состоянии сделать Жиль – это помешать ему ворваться в комнату. «Пьян», – прошептала она. Неожиданно вещи вокруг нее становились очень отчетливыми, она понимала все без объяснений, читала мысли людей, не нуждаясь в словах. Наступила ночь, в комнате стало темно, и Берч принесла свечи, сохраняя на лице свое обычное выражение чопорности, неодобрения и невозмутимости. Боль усилилась, отделяя Аннунсиату от внешнего мира еще прозрачным, но более плотным барьером. Она уже ничего не слышала, и периоды ее беспамятства почти не отличались от коротких моментов, когда она приходила в себя. Время от времени врачи осматривали ее, переговаривались и снова уходили. Затем рядом появилась Берч и взглянула на нее. Аннунсиата поняла, что умирает.
«Священник, я должна видеть священника», – пыталась сказать она и чувствовала, как движутся ее губы, но не знала, удалось ли ей издать хотя бы слабый звук. Она повторила, пытаясь говорить громче. Лица вокруг нее не изменились – казалось, ее не слышали. В поле зрения Аннунсиаты медленно вплыла Берч. Аннунсиата потянулась, чтобы взять ее за руку и привлечь внимание, но, к ее изумлению, она не могла шевельнуть рукой – рука не подчинялась ее приказу. Наверное, уже слишком поздно, я уже умерла. Она поймала взгляд Берч и посмотрела на нее так пристально, что горничная склонилась и спросила:
– Что вы хотите?
«Священника», – еле слышно прошептала Аннунсиата, и Берч понимающе кивнула, выпрямляясь. Аннунсиата почувствовала такое облегчение и покой, что заплакала бы, если бы у нее оставались слезы. Пришел священник, и король прислал четырех своих капелланов, которые опустились на колени рядом с постелью и молились об облегчении мук. В полночь священники завершили последний обряд, и Аннунсиата в изнеможении упала в когти боли. Кончился вторник.
Она проснулась на рассвете, удивленная тем, что еще жива. Берч сидела рядом, и, как только Аннунсиата открыла глаза, поднесла ложку с размоченным в вине хлебом к ее рту. Попытавшись облизнуть губы, Аннунсиата подняла голову, и Берч мягко поддержала ее, позволяя проглотить несколько капель вина. Теперь боль была совершено другой – не размалывающей кости и захватывающей все тело, а сосредоточенной в одном месте. Проглотив ложку вина, Аннунсиата почувствовала, что ее больше не тошнит. Джейн Берч слегка улыбнулась – впервые Аннунсиата видела на ее лице улыбку – и дала своей хозяйке еще несколько полных ложек размоченного хлеба. Комната казалась пустой – все присутствующие толпились у двери. Только священник и врач стояли рядом с постелью. Аннунсиата вопросительно подняла глаза, и Берч поспешила ответить:
– Я отослала их всех – они только тревожили вас. Вы кричали во сне, к тому же в комнате стало душно. – Смысл ее слов так и не дошел до Аннунсиаты. – Сейчас семь часов утра, среда. Хотите еще хлеба? Иначе вы будете слишком слабой, чтобы тужиться. – Аннунсиате удалось сжать руку Берч. – Что? Болит? По-другому – как будто сдавливает руку? – на мгновение она наклонилась к Аннунсиате. – Боже милостивый! Доктор, скорее идите сюда.
Новую боль оказалось гораздо легче терпеть. Берч напоила Аннунсиату, и вскоре она почти забыла о боли. «Пьяна», – отчетливо подумалось ей. Внезапно она почувствовала где-то внизу горячую влагу. «Кровь!» Аннунсиата испугалась – влаги было так много, должно быть, кровотечение станет смертельным.
– Воды, – произнес доктор, и Аннунсиата вспомнила, как Мэри Моубрей воскликнула в поле: «Воды отошли!»
– Теперь уже скоро, – ответила Берч, сжимая ей руку.
– Больше не болит, – прошептала Аннунсиата.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
– Кэти, – испуганно пробормотал он. Когда Макторп подошел ближе, Кэти уловила запах его тела – он был уже не отвратительным, хотя еще довольно сильным. От него пахло потом, лошадьми и табаком. Сегодня вечером или на следующий день он должен был помыться – Макторп никогда не забывал об этом с тех пор, как Кэти однажды спокойно и решительно напомнила ему. – Кэти, вы же знаете, я никак не могу справиться с этим...
– Знаю, – отозвалась она.
– С другими девушками... то есть другими женщинами – вы знаете, о чем я говорю... но вы... потому что...
– Знаю, – повторила Кэти. Она и в самом деле знала: Макторп никогда не общался с приличными женщинами. Он умел вести себя с уличными потаскушками или со служанками, но Кэти, неказистая, плоскогрудая Кэти, смущала его. Макторп любил свою жену. Кэти отчаянно хотелось забыть о веренице их ночей – о неумелых ласках и мучительных прикосновениях, повторных попытках и повторных неудачах, забыть о его унижениях, почти рыданиях. Ее тело, желанное и недосягаемое, оставалось холодным и неподвижным барьером между ними. Кэти хотелось стереть из памяти все воспоминания, закрыв на минуту глаза, но она боялась, как бы муж не догадался, о чем она думает, поэтому она смотрела прямо в лицо Макторпу, не видя его.
– Кэти, – вновь заговорил он, и внезапно его слова прервал приступ кашля. Этот кашель продолжался довольно долго, давая Кэти возможность на время отвернуться. Наконец Макторп сплюнул в огонь, и тут же его лицо стало виноватым: – Простите.
– Ваш кашель усилился? – спросила Кэти.
– По крайней мере, мне не стало лучше, – пожал плечами Макторп. – Всех теперь донимает кашель. Сегодня в городе...
– Сегодня я дам вам меду, чтобы прогреть горло, а перед сном натру грудь гусиным жиром, – решительно заявила Кэти. Макторп не улыбнулся, но его глаза радостно блеснули в ответ на ее слова. Поскольку он не был с ней близок, их отношения все больше напоминали отношения отца и дочери, причем это делало Макторпа старше его лет.
Проснувшись, Аннунсиата обнаружила, что постель рядом с ней вновь пуста – значит, Хьюго так и не вернулся» Она была уже слишком неповоротлива, чтобы принимать участие в светских развлечениях, но по-прежнему настаивала, чтобы Хьюго не пропускал их, и иногда он возвращался домой чересчур поздно. Однажды он вообще не пришел ночевать и появился только на следующее утро, когда Аннунсиата ела крыжовник, чтобы сообщить, что он ночевал у Кинстона, не желая тревожить ее так поздно. Аннунсиата скучала по нему, скучала по теплу его тела в постели, скучала по его ласкам, однако утешала себя тем, что после родов Хьюго снова будет рядом с ней. Нельзя же было заставлять его просиживать каждый вечер в ее комнате, бездельничая и умирая от скуки. Аннунсиате стало тяжело подниматься даже днем, и Хьюго продолжал поиски дома один, пока, наконец, не выбрал небольшой особняк на Кинг-стрит и не оставил его за собой. Поэтому и днем он частенько уходил. Аннунсиата была разочарована тем, что не может помочь мужу, но тот объяснял, что дом должен быть готов к переезду сразу после рождения ребенка.
– К тому же вкусы у нас во многом похожи, – добавлял Хьюго. – Вам понравится наш дом, обещаю.
Дом требовал больших расходов. Руфь никогда не отказывала в деньгах, когда Аннунсиата просила ее, но самой Аннунсиате было неприятно постоянно просить, а при экстравагантности Хьюго и ее собственном нежелании жить в кредит им постоянно не хватало денег. Однако король был очень добр и часто делал чете Баллинкри щедрые подарки. Он пообещал даровать Хьюго титул графа, чтобы возместить утрату земель в Ирландии, а Аннунсиате пообещал дать большой участок в Нортумберленде в номинальную аренду, чтобы она могла с прибылью сдавать его.
Аннунсиате теперь редко удавалось удобно устроиться в постели, и она спала полусидя, обложившись валиками и подушками. Она чувствовала, как будто что-то очень острое в подушках давит ей в спину. Она беспокойно приподнялась и внезапно услышала шум в прихожей. На мгновение Аннунсиата похолодела от страха, подумав о возможном появлении грабителей, но затем узнала голос Жиля. Аннунсиата позвала его, и Жиль тут же ответил:
– Одну минуту, миледи.
Он тут же появился в дверях, стараясь держаться спокойно. Жиль не принес с собой свечу, но отсвет из прихожей освещал его фигуру. Аннунсиата отодвинула полог кровати.
– Что случилось? – вполголоса спросила она. – Я слышала шум в прихожей.
Жиль очень выразительно пожал плечами, сожалея о том, что разбудил хозяйку и стараясь заверить ее в том, что шум не был вызван важными причинами.
– Пришел хозяин? – спросила Аннунсиата.
– Да, миледи. Я помог ему устроиться на ночь в шезлонге – только на одну ночь. Он думал, что так будет лучше, чем будить вас, когда вы и так плохо спите. Увы, мы вас все равно разбудили, – и Жиль отвесил очаровательно-шутливый поклон вежливого сожаления. Аннунсиата чувствовала, что за его словами скрывается более серьезная симпатия.
– Как он себя чувствует?
Глаза Жиля внезапно стали раздраженными, как будто он собирался резко высказаться, но в последний момент отказался от своего намерения.
– Немного не в себе, как принято говорить, миледи.
– Не в себе? – Аннунсиата не знала этого выражения. Жиль сразу пояснил:
– Хозяин пьян. Он выпил, его вырвало, и он вновь начал пить. Может быть, его вырвет еще раз. Простите, миледи. Думаю, ему не следовало сегодня возвращаться домой в таком виде, но раз уж он здесь, это лучше, чем шататься по коридорам. Я останусь с ним, и он не потревожит вас.
Аннунсиата вздохнула.
– Во всяком случае, я и так не могла уснуть. Спина болит. Жиль, вы не можете ненадолго оставить его и принести мне что-нибудь попить?
– Конечно, миледи. Но если у вас боль, может быть, мне позвать вашу горничную?
Аннунсиата вспомнила кислую мину Джейн Берч и покачала головой.
– Это всего лишь слабая боль. Если вы принесете мне немного эля, я скоро усну.
– Сию минуту принесу, миледи. Я останусь здесь, под дверью. Если я вам понадоблюсь, позовите тихонько, и я услышу.
– Спасибо, Жиль, – ответила Аннунсиата, и прежде, чем Жиль вышел из комнаты, они обменялись взглядами сочувственного взаимопонимания.
На следующее утро она не виделась с Хьюго. Как только он проснулся, Жиль увел его мыться и бриться, а к тому времени, как Хьюго смог предстать перед женой, у нее начались роды. Долгое время врачи и повивальные бабки спорили о том, действительно ли у нее роды, так как у Аннунсиаты не было схваток, только продолжительная, острая боль в спине. Поскольку предположительно роды должны были наступить две недели назад, причин для тревоги оказалось более чем достаточно. Пока Аннунсиата ходила по комнате, поддерживаемая двумя сильными служанками, остальные слуги убирали спальню, превращая ее в комнату для роженицы. К концу дня комната была полностью готова. Боль не утихала, и Аннунсиата, которую целый день рвало, улеглась в постель, слишком слабая, чтобы ходить, несмотря на настояния повитух.
Это произошло в понедельник, к утру вторника ситуация не изменилась, если не считать того, что Аннунсиата временами теряла сознание. Король отправил к ней своего собственного врача, который заявил, что Аннунсиату надо накормить, чтобы восстановить ее силы. Ее старательно кормили, но вся пища тут же выходила обратно. Аннунсиату мучила страшная жажда, но ее желудок не мог ничего удержать. Даже крошечные глотки молока, которыми она пыталась увлажнить пересохший рот и гортань, спустя полчаса выплескивались наружу.
Большую часть времени Аннунсиату одолевал бред. Боль уже не находилась внутри нее: она стала такой сильной, что теперь Аннунсиата сама оказалась окруженной болью и через ее прозрачную оболочку видела, как продолжается обычная жизнь мира. Она видела, как тени и солнечные пятна движутся по стенам комнаты, как приходят и уходят люди, как их лица неясно вырисовываются рядом с ней и вновь пропадают, как губы движутся, и иногда даже слышала слова: король обезумел от беспокойства за нее, как уверяли эти люди; ее муж ждет в комнате рядом, и все, что в состоянии сделать Жиль – это помешать ему ворваться в комнату. «Пьян», – прошептала она. Неожиданно вещи вокруг нее становились очень отчетливыми, она понимала все без объяснений, читала мысли людей, не нуждаясь в словах. Наступила ночь, в комнате стало темно, и Берч принесла свечи, сохраняя на лице свое обычное выражение чопорности, неодобрения и невозмутимости. Боль усилилась, отделяя Аннунсиату от внешнего мира еще прозрачным, но более плотным барьером. Она уже ничего не слышала, и периоды ее беспамятства почти не отличались от коротких моментов, когда она приходила в себя. Время от времени врачи осматривали ее, переговаривались и снова уходили. Затем рядом появилась Берч и взглянула на нее. Аннунсиата поняла, что умирает.
«Священник, я должна видеть священника», – пыталась сказать она и чувствовала, как движутся ее губы, но не знала, удалось ли ей издать хотя бы слабый звук. Она повторила, пытаясь говорить громче. Лица вокруг нее не изменились – казалось, ее не слышали. В поле зрения Аннунсиаты медленно вплыла Берч. Аннунсиата потянулась, чтобы взять ее за руку и привлечь внимание, но, к ее изумлению, она не могла шевельнуть рукой – рука не подчинялась ее приказу. Наверное, уже слишком поздно, я уже умерла. Она поймала взгляд Берч и посмотрела на нее так пристально, что горничная склонилась и спросила:
– Что вы хотите?
«Священника», – еле слышно прошептала Аннунсиата, и Берч понимающе кивнула, выпрямляясь. Аннунсиата почувствовала такое облегчение и покой, что заплакала бы, если бы у нее оставались слезы. Пришел священник, и король прислал четырех своих капелланов, которые опустились на колени рядом с постелью и молились об облегчении мук. В полночь священники завершили последний обряд, и Аннунсиата в изнеможении упала в когти боли. Кончился вторник.
Она проснулась на рассвете, удивленная тем, что еще жива. Берч сидела рядом, и, как только Аннунсиата открыла глаза, поднесла ложку с размоченным в вине хлебом к ее рту. Попытавшись облизнуть губы, Аннунсиата подняла голову, и Берч мягко поддержала ее, позволяя проглотить несколько капель вина. Теперь боль была совершено другой – не размалывающей кости и захватывающей все тело, а сосредоточенной в одном месте. Проглотив ложку вина, Аннунсиата почувствовала, что ее больше не тошнит. Джейн Берч слегка улыбнулась – впервые Аннунсиата видела на ее лице улыбку – и дала своей хозяйке еще несколько полных ложек размоченного хлеба. Комната казалась пустой – все присутствующие толпились у двери. Только священник и врач стояли рядом с постелью. Аннунсиата вопросительно подняла глаза, и Берч поспешила ответить:
– Я отослала их всех – они только тревожили вас. Вы кричали во сне, к тому же в комнате стало душно. – Смысл ее слов так и не дошел до Аннунсиаты. – Сейчас семь часов утра, среда. Хотите еще хлеба? Иначе вы будете слишком слабой, чтобы тужиться. – Аннунсиате удалось сжать руку Берч. – Что? Болит? По-другому – как будто сдавливает руку? – на мгновение она наклонилась к Аннунсиате. – Боже милостивый! Доктор, скорее идите сюда.
Новую боль оказалось гораздо легче терпеть. Берч напоила Аннунсиату, и вскоре она почти забыла о боли. «Пьяна», – отчетливо подумалось ей. Внезапно она почувствовала где-то внизу горячую влагу. «Кровь!» Аннунсиата испугалась – влаги было так много, должно быть, кровотечение станет смертельным.
– Воды, – произнес доктор, и Аннунсиата вспомнила, как Мэри Моубрей воскликнула в поле: «Воды отошли!»
– Теперь уже скоро, – ответила Берч, сжимая ей руку.
– Больше не болит, – прошептала Аннунсиата.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61