– Итак, мастер Скривен, расскажите мне о «хлебных деньгах» Льюиса.
– Сэр, Льюису принадлежал этот парк, – начал Скривен тихим, размеренным голосом. Церковный староста считался важной персоной в приходе, и Скривен ревностно выполнял свои обязанности. Едва услышав, что в Уиндикирк должен приехать комиссар, Скривен бросился встречать его, и Эдуард еще не успел спешиться, как Скривен уже стоял неподалеку, готовый сообщить о делах благотворительности в его приходе.
– Вон тот парк? Где стоит большой дом?
– Верно, сэр. Умирая, Льюис оставил завещание, по которому два фунта, двенадцать шиллингов и шесть пенсов ежегодно выделяются на хлеб для бедняков.
– Когда это было? Когда он умер?
– Минутку, дайте мне вспомнить... ректор помнит лучше меня, но это было еще при старом короле. В день Святого Михаила будет уже тридцать лет, как я служу церковным старостой, а до меня старостой был старый Бен Хоскинс – хлеб на деньги Льюиса стал раздавать еще он.
– Отлично. Продолжаем. Откуда берутся эти деньги?
– Мастеру Льюису принадлежал доход с двух участков площадью семь акров, расположенных у дороги на Шерборн. Его дочь продала эти участки Уиллу Мастерману вместе с другими землями двадцать лет назад.
– И этот Мастерман регулярно выплачивает деньги?
– Конечно, сэр, в начале каждой четверти года, без задержек. Я прихожу к нему домой, и он передает мне деньги, а я иду прямо сюда и отдаю их ректору. Ректор хранит деньги, и каждое воскресенье дает мне шиллинг, и мы вместе с Томом – Томом Смитом, вторым старостой – покупаем булки ценой в один пенни, а после утренней службы раздаем их семьям бедняков, которым мы сочтем нужным дать их, сэр.
– Сколько булок приходится на человека?
– Одна, сэр, иногда две – по-всякому бывает. Миссис Клегторп мы иногда даем две булки, потому что у нее много детей, но никогда не приходится больше двух булок на семью.
– И вы решаете, какие семьи получат хлеб?
– Да, сэр, решаем я и Том. Видите ли, мы здесь всех знаем.
– Понимаю. Но позвольте, по шиллингу каждое воскресенье, пятьдесят две недели в году – получается два фунта и двенадцать шиллингов. А что вы делаете с оставшимися шестью пенсами?
– Ректор оставляет их, сэр, потому что каждый второй год бывает одно лишнее воскресенье, ведь не во всех месяцах по четыре недели. Поэтому двенадцать пенсов...
– Довольно, довольно, – прервал его Эдуард, делая пометку. – Это единственная благотворительность в вашей церкви?
– Нет, сэр, еще после воскресной службы мы раздаем пособие, выделенное ректором, пособие Пэрси, пособие вдовам... – с жаром начал Скривен.
– Расскажите мне о пособии ректора, – попросил Эдуард, придвигая к себе чистый лист бумаги.
Когда солнце начало клониться к западу, и Скривен ушел домой ужинать, а грачи с криками расселись на высоких вязах церковного двора, Эдуард прошел в конюшню, оседлал Байярда и выехал на прогулку в поля. Здесь было мало земель, граничащих с Йоркширом, хотя дальше на юг их становилось все больше; выехав на дорогу, ведущую к Уизерби, Эдуард очутился на открытом просторе полузаболоченной равнины, где ничто не могло помешать его бешеной скачке до самого, как казалось ему, конца света. Байярд, беспокойный после долгого отдыха, яростно закусил удила, и, улыбаясь, Эдуард отпустил поводья, пришпорив коня. Байярд с ходу перешел в галоп. Воздух был свежим и пахнущим травами, теплый ветер шевелил волосы Эдуарда, и он почувствовал прилив ликования.
Он доехал до Уизерби, где находился постоялый двор «Белая роза», славящийся своим элем. Эдуард привязал коня во дворе, заказал кварту лучшего эля, отказался от предложенного ужина и немного поговорил с владельцем постоялого двора, который уже слышал о приезде комиссара и выразил надежду, что тот остановится в «Белой розе», пока будет разбираться с делами благотворительности в Уизерби. Вдохнув аромат отвергнутого им ужина и уловив любопытный взгляд старшей дочери владельца, Эдуард пообещал остановиться здесь, а потом вскочил на Байярда и помчался в Уиндикирк, поднимая клубы золотистой пыли.
Подъехав к долгу ректора, он увидел служанку Мэри, стоящую у ворот сада. Она смотрела на дорогу, очевидно, дожидаясь Эдуарда.
– О, сэр, где вы были? Ректор беспокоился о вас. Никто не знал, куда вы направились. У вас гость, он ждет уже больше часа.
– Гость? – удивился Эдуард, прикидывая, кто бы это мог быть. Вероятно, какой-нибудь местный землевладелец приехал рассказать ему об арендной плате. Конечно, он выбрал странное время для визита, но поскольку дом ректора славился великолепной кухней, то гость, угадавший к ужину, мог надеяться, что его пригласят остаться перекусить. – А Джон здесь, Мэри?
– Нет, сэр, он пошел пригнать коров.
– Тогда я сам отведу Байярда и сразу же вернусь. Ужин готов?
– Ждет вас, сэр.
– Я всего на четверть часа.
Он провел Байярда к конюшне, на ходу ослабляя подпругу. Большеголовый, крупный гнедой жеребец ректора оглянулся через плечо, когда они проходили мимо его денника. Вдруг Байярд остановился и принюхался, повернув голову к задней части конюшни, и еще одна лошадь тихо заржала, приветствуя его. Конечно, это была лошадь приезжего. Эдуард расседлал Байярда, снял с него уздечку, потрепал по шее и вышел. Он уже собирался повесить сбрую на место и уйти, но неожиданно остановился и направился к дальнему концу конюшни. Огромный, сильный гнедой жеребец повернул голову и оглядел его. Это был красивый конь, похожий на Байярда, разве что лучше сложенный.
– Рыжий Лис! – позвал наугад Эдуард. При звуке его голоса жеребец насторожил уши. Задумчиво Эдуард развесил сбрую и прошел к дому. Из гостиной доносились голоса, в воздухе чувствовался запах торфа, которым топили камин, и жареного мяса, и Эдуард понял, что ректор счел гостя достаточно важным, чтобы ради него протопить комнату. За две недели, которые Эдуард пробыл здесь, он очень привязался и к гостиной, и к самому ректору. Он открыл дверь, и голоса смолкли. В гостиной было сумрачно, ее освещало только колеблющееся пламя камина и угасающий дневной свет из окон. Эдуард застыл на пороге, когда две крупные пестрые борзые подошли к нему, тычась мордами в руку и поблескивая своими желтоватыми волчьими глазами. Высокий мужчина, сидящий у камина, повернулся к нему, неосторожно задев коврик сапогом, а ректор расплылся в улыбке и поспешил навстречу, держа бокал – один из его лучших бокалов венецианского стекла – в одной руке и бутылку кларета в другой.
– Вот и вы, мой дорогой Эдуард! Наконец-то приехали! Как мы беспокоились о вас! Но Мэри заверила, что вы непременно вернетесь к ужину, так оно и получилось. Хотите кларета, сын мой? Смотрите, вас ждет гость, ваш брат – какая приятная неожиданность! Я просил его остаться на ужин, поскольку уже поздно, и он почтил нас согласием. Еще кларета, мастер Морлэнд?
– Это не брат, хотя мы очень похожи. В сущности, Ральф мой племянник, – пояснил Эдуард.
– Здравствуй, Нед, – поприветствовал его Ральф. Ректор внимательно оглядел Морлэндов.
– Как приятно познакомиться с родственником друга! Если вы позволите, я отлучусь на минутку, пойду попрошу Мэри побыстрее управиться с ужином, – и он торопливо вышел, оставив их вдвоем. Эдуард вертел в руке бокал, так что огонь камина просвечивал через кларет подобно солнцу через цветное стекло окна.
– Какой внимательный человек, – наконец проговорил Ральф, – он намеренно оставил нас одних.
Эдуард поднял глаза. На лице Ральфа появилось смущенное выражение, как у пса, который не знает, чего ждать – удара или ласки.
– Откуда ты узнал, что я здесь?
– Кит рассказал мне о твоем назначении – после этого найти тебя было нетрудно. Все графство только и говорит, что о новом комиссаре. Прежнему было больше пятидесяти лет, и он страдал несварением, – Ральф улыбнулся своему замечанию.
– Как видишь, для комиссара здесь ничего не жалеют, – заметил Эдуард. – Лучший кларет, лучшие бокалы, огонь в камине. На постоялых дворах мне не нужно платить за выпитый эль... Зачем ты приехал?
Ральф полностью повернулся к нему, и отсвет пламени образовал нимб вокруг его головы, превращая его почти белые волосы в золотисто-розовые. Большие серые глаза наполнились надеждой.
– Чтобы вернуть дружбу, – просто ответил он. – Я скучаю по тебе, Нед. Когда ты уехал, мне было так тяжело. Ведь тогда я говорил в раздраженном состоянии. Если бы ты дождался следующего утра, я никогда не позволил бы тебе уехать.
– Ты приехал извиняться передо мной? – изумился Эдуард.
– Надеюсь, ты не в обиде. Ты всегда был незлопамятным, – Эдуард вопросительно поднял бровь, и Ральф сделал нетерпеливый жест рукой. Несколько капель кларета пролилось на пол, и обе собаки бросились вперед, чтобы слизать их. – Нед, какая теперь разница? Все в прошлом, зачем вспоминать это вновь? Я скучаю по тебе, я вновь хочу иметь друга. Неужели ты оттолкнешь меня?
Эдуард молча смотрел на Ральфа, не зная, что сказать. Его задело великодушие Ральфа, который, будучи уязвленным, все же нашел в себе силы просить прощения. Мэри несправедлива к нему, подумал Эдуард, по крайней мере, я буду молчать о ее поступке.
Он все еще стоял молча, и Ральф встревожен но смотрел ему в лицо. Любой другой был бы оскорблен таким принятием своего великодушного поступка, но не Ральф. Он улыбнулся и протянул руку.
– Я люблю тебя, Нед. Я не могу жить без твоей дружбы.
В этих словах уже не было необходимости, ибо Эдуард шагнул вперед, схватив протянутую руку. Ладонь Ральфа была теплой и твердой по сравнению с его собственной, длинные сильные пальцы радостно сжали ее, и на глазах у Эдуарда выступили слезы. Ральф облегченно рассмеялся.
– Слава Богу, – проговорил он, – я думал, что ты откажешься. Это было бы...
– Чудовищно, ведь мы столько пережили вместе с тобой, – закончил за него Эдуард. Они молча подняли бокалы и выпили, затем Эдуард спросил: – Как поживает Мэри?
– Неважно, – ответил Ральф и нахмурился. – Она снова ждет ребенка, и беременность проходит тяжело. Она стала очень худой и бледной. Я решил отвезти ее домой, в Нортумберленд, на пару месяцев, но врач считает, что ей повредит такая поездка, поэтому мы отложили ее до следующего месяца. Мэри говорит, что тоскует по дому.
– А что говорит врач? Ральф пожал плечами.
– Он считает, что она слишком мало ест. Теперь она должна уже начать полнеть. Но как только Мэри поест, ее начинает тошнить, и я не знаю, что делать. Лия готовит ей бульон, жидкую кашу и студень, ничего другого Мэри не может есть. Знаешь, меня это очень тревожит.
Эдуард кивнул.
– А как остальная семья? – спросил он спустя минуту.
– С остальными все хорошо. Аннунсиата уехала в Лондон – ты не знал этого? Ричард и Люси хотят представить ее ко двору.
– Боже милостивый! – воскликнул Эдуард. Оба заулыбались. – Она сведет с ума весь двор!
– Она пустит в ход все свое обаяние и вернется домой графиней – это ясно как день, – добавил Ральф. – Руфь отлично сделала, что отправила ее. Не каждая мать решится отпустить дочь так далеко от себя.
– Но ведь Руфь не обычная мать, и Аннунсиата – не обычная дочь, – заметил Эдуард, подумав, что сможет увидеть девушку, отправившись в Лондон с докладами. В это время в гостиную вошел ректор и улыбнулся, поняв, что за время его отсутствия родственники пришли к полному согласию.
– Надеюсь, вам не пришлось ждать меня слишком долго, – произнес он, вновь поднимая бутылку. – Позвольте наполнить ваши бокалы. Что вы думаете об этом кларете, сэр? Прекрасное, выдержанное вино! Ужин уже готов, слуги накрывают на стол. Ужин весьма простой, сэр, но надеюсь, он придется вам по вкусу, хотя мы не претендуем на что-то особенное здесь, в провинции.
– Что бы ни приготовили на ужин, я уверен, он мне понравится, – заверил его Ральф.
Ректор был явно польщен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61