– Они уверены, что это дело рук всего лишь тех ребят?
– Пока мы разговаривали, их дома перевернули вверх дном, но ничего пока не нашли. На этот раз речь явно не идет о некоей глобальной ненависти. Насколько пока можно судить, это работа двоих вполне уравновешенных молодых американцев. Да и общее настроение жизнерадостным отнюдь не назовешь.
В это я вполне мог поверить. Атмосфера на борту казалось подавленной, и даже приветственная речь пилота звучала удивительно глухо.
– Я не слышал, чтобы ты рассказывал кому-либо о том, что произошло с нами сегодня.
Он хрипло рассмеялся.
– Верно. «Привет, мы только что прикончили нескольких парней в лесу, а когда вернулись в отель, мой друг увидел по телевизору еще одного, который показался ему знакомым»? Это не лучшая идея, Уорд, к тому же к тебе не питают особо нежных чувств. В Конторе многое поменялось, друг мой. Они бы вышвырнули меня с еще большей радостью, чем тебя.
– Меня не вышвырнули. Я сам ушел.
– Ты просто опередил на шаг проверку на детекторе лжи.
– Не имеет значения, – огрызнулся я. – Бобби, это хот самый тип.
– Ты сам сказал, что едва успел его тогда разглядеть. К тому же признался, что не видел лица.
– Знаю. Но это он.
– Я тебе верю, – сказал Бобби и внезапно посерьезнел. – Странно, но мне тоже показалось, будто он мне знаком.
– Что? Откуда?
– Не знаю. Господи, когда я увидел, куда ты показываешь, его уже почти не было видно. Но тем не менее чем-то он показался мне знакомым.
Когда мы приземлились, было уже темно. Машина, которую я оставил в аэропорту, исчезла – видимо, ее забрала прокатная контора. Бобби подошел к другой стойке и арендовал для нас новый автомобиль. Все, что имелось в распоряжении, – очень большой «форд». Я вывел его со стоянки и подъехал к главному выходу.
Наконец Бобби вышел из здания терминала с небольшим пакетом под мышкой.
– Круто, – коротко бросил он, забираясь на переднее сиденье. – Хватит места и для детей, и для покупок на целую неделю. Поехали, найдем ближайший супермаркет.
– По крайней мере, в этой машине можно спать, если понадобится.
– О подобном я даже думать не хочу.
– Стареешь, солдат.
– Да, старею, и это означает, что мне больше не нужно есть брокколи, перефразируя весьма почитаемого бывшего президента.
– Почитаемого кем?
– Его матерью.
У Бобби до сих пор оставались ключи от номера, который он снял в «Сакагавее». Убедившись, что тот, судя по всему, не занят никем другим, он отправился договариваться с администрацией отеля.
Затарившись несколькими банками холодного чая, я вернулся в номер. Он еще больше напомнил мне о давно прошедших временах, чем бильярд в мотеле на окраине Хантерс-Рока. Пятьдесят с лишним лет люди останавливались здесь на короткое время, делая привал в середине своего путешествия. Кресло, в котором я сидел, когда-то мог занимать некто, впервые смотревший телесериал «Остров Гиллигана», для которого знакомая мелодия еще не стала неотъемлемой частью его памяти. Возможно, когда-нибудь здесь будет сидеть кто-то другой, в костюме под космический скафандр, усиленный кремниевыми прокладками, потягивая «Лунный напиток» без сахара, без кофеина и без запаха, и думать то же самое о шоу «Друзья»: «Только поглядите на этих тощих людишек. И что у них с волосами?»
Вернулся Бобби с массивным видеомагнитофоном под мышкой.
– Старый дурак даже не заметил, что я уезжал, – сказал он. – Хотя и потребовал депозита за эту археологическую древность. Возможно, твое присутствие несколько взвинтило ее стоимость.
Подключив аппарат к телевизору, представлявшему из себя чуть ли не коллекционный экземпляр, Бобби присел на край кровати и разорвал пакет, который получил в аэропорту. Внутри оказалось несколько видеокассет. Быстро проверив этикетки, он вставил одну из них в видеомагнитофон.
– Это неотредактированная версия, – пояснил он, нажимая кнопку воспроизведения. – Зрелище не для слабонервных.
Оператор появился на месте происшествия вскоре после взрыва. В большинстве крупных американских городов всегда есть работа для вольных охотников-репортеров, которые бродят по улицам, словно бездомные псы. Они прослушивают официальные радиодиапазоны и часто оказываются рядом с трупом человека, выпрыгнувшего из окна, или в изрешеченном пулями баре раньше полиции, в поисках щекочущего нервы репортажа, который мог бы помочь местным телестудиям и кабельным каналам поднять постоянно падающий рейтинг.
Судя по качеству операторской работы, данная запись имела такое же происхождение, хотя я мог и ошибаться. Вполне возможно, что при виде подобного у меня тоже тряслись бы руки. Когда видишь насилие на телеэкране, легко забыть о том, что, несмотря на внешнее правдоподобие, новости подаются в основательно смягченном виде – ради нашего же блага. Мы видим людей, стоящих вокруг массовых захоронений в Боснии, и уверенная манера съемки помогает забыть, что нам не показывают их содержимое или что значат эти покрытые грязью останки для тех, кто действительно находится там, а не смотрит на них сквозь толстое стекло из безопасной гостиной на другом краю света.
Даже в прямых репортажах о событиях 11 сентября нам старались не показывать то, что видели команды спасателей. Мы привыкли видеть телепередачи отредактированными и поэтому больше внимания обращаем на то, что к ним добавлено, а не на то, что из них убрано. Сколько бы мы ни смотрели документальных фильмов о создании кинокартин, латексные монстры продолжают нас пугать; но когда мы смотрим новости, мы не удивляемся, что картинка в какой-то момент неожиданно обрывается, и не особенно интересуемся, что же было в тех кадрах, которые не показали. Нам позволено слышать чьи-то крики, но на приемлемом уровне громкости, на фоне голоса комментатора, мрачно-возмущенный тон которого сам по себе внушает уверенность.
«Это неправильно, – как бы говорит этот голос. – Это плохо. Но так бывает редко, и мы сделаем все, чтобы стало еще лучше. Это пройдет, и в конце концов станет совсем хорошо».
На эту видеозапись не был наложен голос. Из нее ничего не было вырезано. В ней ничего не говорилось, лишь показывалось.
Единственный взрыв разрушил фасад приземистого двухэтажного муниципального здания, разметав вокруг на огромной скорости тонны камня, стекла и металла. Когда прибыл оператор в сопровождении звукотехника, потрясенные возгласы которого раздавались время от времени рядом с камерой, ему пришлось пробираться через автостоянку перед школой, заваленную грудами обломков. Время от времени он переводил камеру на пристройку справа или на другую сторону парковки, куда начали прибывать полиция и «скорые». Но большую часть времени камера лишь просто фиксировала происходящее перед ее объективом.
Девушка, которая явно не осознавала, что потеряла руку, и бежала куда-то, выкрикивая чье-то имя. Части тел, головы. С тихим стоном бредущий сквозь дым маленький мальчик, лицо которого настолько было залито кровью, что он походил на новорожденного. Длинная полоса кусков мяса, словно гигантская груда кровавой рвоты, среди которой валялись немногие еще узнаваемые части тела. Судорожно дергающийся на земле старик, лицо которого представляло сплошную розовую массу с распахнутым в немом отчаянии отверстием рта. Половина симпатичной молодой женщины с открытыми глазами, ниже грудной клетки не было ничего, кроме обломка позвоночника и крыши автомобиля, на который она приземлилась.
Постепенно вопли начали стихать. На смену им пришли рыдания и стоны. Начала создаваться видимость некоего порядка. Бесцельное движение сменилось более направленной деятельностью, после того как появились белые кровяные тельца общественного организма, пытаясь восстановить его нарушенную структуру. Некоторые мужчины и женщины вели себя вполне целеустремленно, куда-то показывая, что-то крича, кого-то перевязывая. Другие, вполне возможно, сами были жертвами.
А потом появился он.
К этому моменту репортеры увидели уже достаточно крови и ужаса и переместились к въезду на автостоянку со стороны улицы. Звукотехнику становилось плохо дважды, оператору – один раз. Толпа у входа на стоянку еще не успела собраться, но весть о случившемся уже начала распространяться, и ни у кого не осталось сомнений, что это из ряда вон выходящее происшествие.
Однако человек с сумкой уже был там, примерно в том же месте, где я заметил его раньше. Высокий, с короткими светлыми волосами, он стоял, глядя на картину разрушения сквозь дым пожара, который на тот момент даже еще не начали тушить. Бобби нажал на паузу.
Блондин не улыбался. Это было ясно, хотя картинка подпрыгивала и различить детали лица было почти невозможно. Он просто стоял и смотрел.
Мы оба молчали. Бобби потянулся к банке с чаем, попытался глотнуть, сообразил, что забыл ее открыть, открыл и осушил наполовину.
– Ладно, – тихо сказал он. – Остальное – лишь общий план.
Он вынул кассету, бессознательно обращаясь с ней так, будто она была чем-то заражена. Вставив в видеомагнитофон другую, он включил воспроизведение.
– Ее я получил от одного техника из отдела медиа-анализа, – пояснил он. – Для служебного пользования, напоминание людям в Вашингтоне. Сборник репортажей о некоторых событиях, случившихся за последние десять – пятнадцать лет, постоянно обновляющийся.
Первый фрагмент я узнал почти сразу – его показывали небольшими дозами большую часть последней недели. Последствия расстрела в Англии. Раннее утро. Камера двигалась вполне уверенно – видимо, в руках хорошо подготовленного оператора из Би-би-си. Группы людей, поддерживающих друг друга. Медики, столпившиеся у дверей, откуда выносили тела – некоторые покрытые простынями, другие – лишь кровью. Еще несколько не менее опытных репортерских команд. Кольцо полицейских вокруг перекрестка двух оживленных улиц. Криков почти не слышно, основным фоном был лишь шум проносящихся мимо машин – люди опаздывали на встречи или возвращались из тренажерных залов, спеша избавиться от литров выпитой диетической колы.
Нам не пришлось слишком долго ждать, но кадр был смазанным и неубедительным. Камера двигалась вдоль ограждения, изнутри, показывая собравшихся снаружи людей и среди них – высокого человека со светлыми волосами. Бобби остановил ленту, прогнал ее вперед и назад. Лицо было слишком маленьким, а камера перемещалась чересчур быстро.
– Это он, – тем не менее сказал я.
В течение следующих двух часов мы смотрели остальные репортажи, составлявшие целую галерею смертей. Вскоре я сбился со счета, но перед нами прошли по крайней мере тридцать эпизодов массовых убийств, пока различия между ними – места, звуки, изменившаяся более чем за десятилетие одежда – не стали казаться малозначительными на фоне сходства. По большей части мы не видели ничего такого, что могло бы привлечь внимание, но некоторые эпизоды оказались занесены в перечень, который начал Бобби на листке гостиничной бумаги.
Закусочная в Панама-сити, Флорида, 1996 год. Главная улица в городе на севере Франции, 1989 год. Торговый центр в Дюссельдорфе, 1994 год. Школа в Нью-Мексико, всего лишь в прошлом году. Строящийся переулок в Нью-Орлеане в 1987 году, где, по предположению следствия, ссора между наркодельцами переросла в перестрелку, в результате которой шестнадцать человек погибли и тридцать один был ранен.
– Это он, – снова и снова повторял я. – Это он.
Наконец лента остановилась, без каких-либо церемоний. Судя по всему, мало кому удавалось досмотреть ее до конца.
– Нам нужны еще записи, – сказал Бобби.
– Нет, – ответил я. – В самом деле нет.
– Да. Другие записи тех событий, где он не попал в поле зрения камеры.
– Вероятно, его там и не было. Он мог быть и не единственным. Наверняка есть и другие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56