– Сегодня обвенчались?
– Да-да, сегодня я вышла замуж, – воскликнула матушка.
Старушенция, ухмыляясь, приблизила свечу ко мне:
– А это ваш распрекрасный молодой женишок? – Она с хихиканьем отпрянула. – Да ведь это мальчонка! Вы, никак, дурачите старую Лиззи? Фи, противная, – со старческим кокетством воскликнула она. – Так дразнить старую Лиззи. – Беззубо улыбаясь, она склонилась к самому матушкиному лицу: – Ага, знаю-знаю. Старую Лиззи не проведешь! – Она многозначительно фыркнула. – Проводите время в свое удовольствие, так ведь, лапочка?
Мать ответила непонимающим взглядом.
– И уж наверное, джентльмен не оставил вас без подарочка, а? Нет ли чем поделиться со старой Лиззи?
Я потянул старуху за рукав.
– Оставьте ее. Она нездорова.
Улыбка сползла с лица старухи.
– Это ваша матушка?
Я кивнул.
– Бедняжка. На вид совсем плохая. Но старая Лиззи о ней позаботится.
Он заковыляла прочь и вскоре вернулась с двумя рваными одеялами и грудой тряпок. Одно одеяло я постелил на полу, чтобы матушке было куда положить голову, а другим укрыл ей плечи, после чего уговорил ее сесть, но лечь она отказывалась, продолжая оживленный разговор с воображаемыми собеседниками.
– Ей нужно поесть, – шепнул я.
Старуха пожала плечами:
– У старой Лиззи ничего нет. – Она взглянула на компанию у камина. – Но она попросит.
Направившись туда, она стала что-то показывать им знаками, а потом махнула мне, чтоб я подошел. Это были ирландцы, по-английски они не говорили. Одна женщина была глубокая старуха; она сидела с серьезным видом, держа в углу рта незажженную трубку, и воображала, наверное, что находится у себя в избушке. Две другие женщины пошептались на гэльском, старшая протянула мне кусок хлеба и чашечку молока и отказалась от пенни, который я ей предложил.
Не вняв моим уговорам, матушка сделала всего один-два глотка; она непрестанно говорила сама с собой, обращалась и ко мне, но принимала меня за кого-то другого.
Она вгляделась в меня:
– Папа, дорогой, это и правда ты? Мне было так страшно. Разреши мне остаться здесь на ночь.
Тем временем ветер все усиливался, и вот в окно забарабанили, как камешки, первые капли дождя. Мне вспомнилось, как много раз зимними ночами я прислушивался в своей спаленке в Мелторпе к завываниям бури, и как матушка приходила иногда меня успокоить.
– Зачем? – отчаянно выкрикнула матушка, скорее как дитя, чем как взрослая женщина. – Я не хочу. К чему мне муж? Я хочу и дальше жить, как мы сейчас живем. – Она замолчала, как бы внимательно прислушиваясь, повернулась ко мне и всмотрелась, словно начиная узнавать. – Питер!
На мгновение комнату осветила первая вспышка молнии, через секунду послышался раскат грома.
– Постарайся заснуть, – сказал я.
– Да, заснуть. Такое долгое путешествие, туда, а потом обратно. Но где наш милый мистер Эскрит? Я хочу рассказать ему, как вы все меня напугали. Теперь мне понятно, что это было понарошку, и я, наверное, смогу наконец заснуть.
– Да-да, лапочка, – вмешалась старая Лиззи. – Сейчас поспи, а там утро вечера мудренее.
Тут матушка впервые ее заметила.
– Кто вы? – тревожно вскрикнула она. Успокоилась и спросила, надув губы: – Вы за мной присматриваете?
– Вам, выходит, это ремесло знакомо? – хихикнула старая женщина. – Нет, дорогуша, нет. Хотя я тоже в свое время была из парадного состава. А потом и присматривала. Всех нас это ожидает.
– Не могу заснуть в такую грозу, – по-детски пожаловалась матушка: непогода разгулялась в полную силу.
Ветер сотрясал оконные рамы, гром гремел как канонада, за окнами разыгрывалась настоящая битва.
– Дай мне что-нибудь, чтобы уснуть, Хелен, – обратилась матушка к старухе. – Джонни я не скажу, не бойся.
– Лиззи видит, вы женщина благородного рождения, – отозвалась старая карга. – Лиззи, ей-богу, и сама в молодые годы была птица высокого полета. Бывала у матушки Келли на Арлингтон-стрит. Она тогда в городе жила. Лиззи сын баронета содержал. – Она жеманно кивнула, что выглядело как нелепое кокетство. – Квартиру имела на Бонд-стрит, разъезжала по Дилли в карете, вся в шелках, все вокруг пялились на красотку Лиззи! – Помрачнев, она добавила: – Но он умер от подагры – титула не получил, одну только болезнь, какой знать болеет, – и осталась я ни с чем, а могла бы стать благородной леди.
Старуха продолжала в том же ключе, но матушке, к моему облегчению, не мешал больше ни ее голос, ни завывания бури: она легла, опустив голову на кучку тряпья, и закрыла глаза. Один раз она подняла веки и что-то шепнула старухе, но та ответила:
– У меня ничего нет, дорогуша. И купить не на что.
Наконец матушка заснула, хотя во сне беспокоилась, несколько раз открывала глаза и обращалась к воображаемым слушателям.
Лиззи внезапно прервала свою речь и пристально взглянула на меня:
– Есть у вас деньги?
Я помотал головой.
– Но ведь есть богатые друзья?
Я не знал, как ответить.
У матушки. Когда ей полегчает, мы к ним отправимся. Она смотрела, потом внезапно отвернулась и, не говоря ни слова, поковыляла прочь. Вскоре она вышла из комнаты. Я улегся рядом с матушкой на голые доски, решив не засыпать, а последить за ней.
Да и в любом случае заснуть бы не удалось: буря безжалостно трепала дом, как волны, бьющиеся о скалы. Я слышал, как над моей головой сорвало с крыши несколько кусков черепицы; они летали в воздухе, как колода карт, пока не шлепнулись на землю. Я с испугом заметил, что прямо над нами через поврежденный потолок начала просачиваться вода, потекла струйкой, и вскоре на полу появилась лужица.
Старая женщина вернулась. Где-то она, наверное, разжилась деньгами, потому что в руках у нее был кувшин, откуда она прихлебывала, громко распевая старинные песни. Потом ей вздумалось затеять танцы. Под вспышки молнии и грохот грома она топталась между спавшими на полу людьми, сама себе напевая мелодию менуэта, потешно приседая перед невидимым партнером и пуская в ход все ухищрения кокетства, какие были приняты пятьдесят или шестьдесят лет назад.
– Уймись наконец! Вот чертовка! – рявкнул один из мужчин, выпивавших с распорядителем. Но его приятели принялись хлопать в ладоши, подзадоривая танцорку непристойными выкриками.
Та продолжала кружиться в менуэте, наталкиваясь на спавших у камина людей. Молодой ирландец что-то крикнул и указал на младшую из женщин; она была в интересном – даже крайне интересном – положении. Старая карга только усмехнулась и понеслась вприпрыжку, размахивая кувшином.
Когда она споткнулась о кого-то из ребятишек, ирландец подскочил и ударил ее по лицу. Она набросилась на него, норовя стукнуть кувшином, но ирландец отнял кувшин, а старуху толкнул в угол. Она поднялась, ворча и ругаясь, похожая на бездомную кошку, столкнувшуюся с собакой. Матушка что-то пробормотала и открыла глаза, но не проснулась.
Наконец старая женщина, все еще сыпля ругательствами, улеглась в уголке на груду тряпья и вскоре громко захрапела.
Меня тоже, несмотря на шум бури и решение не спать, сморила усталость, и я, должно быть, заснул.
Глава 50
Проснувшись, я не сразу понял, где нахожусь. Я поднял голову и огляделся. Было еще очень рано, и через не закрытые ставнями, но очень грязные окна проникало мало света. В камине тлели угольки, там и сям в потемках вырисовывались на полу спавшие вповалку люди – ко мне вернулась память. Ветер и дождь еще не унялись, но непогода была на исходе. Я повернул голову и с радостью заметил, что матушкины глаза глядят на меня спокойно и как будто разумно. Она полусидела у стены, опираясь головой на кучу тряпья.
Взгляд ее был странен. За ночь она переменилась, но к добру или к худу, я сказать не мог. К ней вернулся ум, но глаза словно бы ввалились, скулы обозначились резче, поджатые губы покрывала нехорошая бледность. Она что-то сказала, я не расслышал; я вгляделся и понял, что она слаба и говорить ей трудно.
– Молчи. – Я привстал, чтобы подвинуться к ней поближе. – Береги силы.
Она попыталась поднять руку и притянуть меня за рукав, чтобы я сел, но не смогла. Я сел и взял ее ладонь.
– Я кое-что должна сделать, – с усилием пробормотала она.
– Позднее, – отозвался я. – Отложи до завтра.
Она еле-еле покачала головой и заговорила так тихо, что мне пришлось наклониться к самым ее губам.
– Обещай, что никогда не пойдешь в тот дом.
– Какой дом? – спросил я, но не получил ответа. – Ты говоришь о старом доме твоего отца? Но ты забыла: я не знаю, где он. Где же он?
Она молчала.
– Почему мне туда нельзя?
Она только покачала головой.
– Скажи, – настаивал я.
– Это опасно из-за него.
– Из-за кого? О ком ты говоришь?
С огромным трудом она выговорила всего одно слово:
– Обещай!
– Как я могу обещать сам не знаю что? И почему ты хочешь, чтобы я дал обещание именно сейчас? – Тут у меня внезапно открылись глаза: – Нет, мама! Все будет хорошо.
Ее голова откинулась назад, но через несколько мгновений она вновь попыталась заговорить.
– Моя записная книжка, – прошептала она наконец.
Рукой, жутко сходной с лапой попавшего в капкан животного, она слабо цеплялась за карман. Я вынул оттуда книжечку в кожаном переплете, которую так часто видел. Из книжки выпал кусок карты, который я в свое время дал матушке; там по-прежнему что-то лежало – сложенная пополам бумага или письмо. Меня осаждали противоречивые чувства. Неужели я узнаю наконец тайну, о которой так долго гадал? Я показал матушке книжку, она слегка кивнула и повернула голову к камину.
– Сожги ее, – сказала она.
Грудь мою сдавило, я с трудом дышал.
– Нет! – воскликнул я.
– Пожалуйста, Джонни.
В ужасе на нее вытаращившись, я затряс головой. Что же, мне не суждено узнать тайну моего рождения?
– Тогда дай мне.
Я протянул ей книжку, она слабой рукой стала ее листать, нашла, вероятно, то, что искала, ухватила несколько страниц и попыталась их вырвать. Это потребовало всех ее сил; она в изнеможении откинулась назад.
Дав мне вырванные страницы, она потребовала:
– Сожги хотя бы эти.
Я подошел к очагу и положил листки на самый краешек, рядом с едва теплившимся огнем. Оглянулся – матушка наблюдала. Тогда я сунул листки в глубину, и их охватило пламенем. Последив, как на почерневшей бумаге проступают серебристые следы чернил, я вернулся к матушке и опустился рядом с ней на колени.
– Дорогой мой мальчик, – чуть слышно прошептала она, – Мне не хочется вот так тебя покидать.
– И не нужно, – взвился я. – О чем ты только говоришь? – Немного успокоившись, я добавил: – А теперь постарайся заснуть. Еще почти ночь. Днем я выйду и куплю нам еды. У меня есть еще немного денег.
По правде говоря, у меня оставалось всего пять с половиной пенни. Когда мы их израсходуем, подумал я, придется просить милостыню, хотя оставалась еще одна возможность, казавшаяся мне самой многообещающей.
– Мама, я знаю, ты не согласилась с тем, чтобы обратиться за помощью к сэру Персевалу. Но ты тогда была испугана, запуталась. Теперь-то ты понимаешь, для них самое главное, чтобы мы были живы и благополучны? В его интересах, чтобы мы спаслись от нашего врага и жили в надежном тайном месте. Понимаешь, правда, мама? – повторил я.
Она что-то пробормотала, и я наклонился, чтобы расслышать.
– Нет, – тихо проговорила она.
– Да, – настаивал я. – Я понимаю лучше, чем ты. В этом, по крайней мере, мистер Степлайт не врал; я уверен, сэру Персевалу действительно нужно, чтобы мы были живы и благополучны, особенно теперь, когда кодицилл попал в руки нашему врагу. Послушай, что я скажу. Скоро мы к нему пойдем и попросим помощи. Много денег мы у него не потребуем. Каких-нибудь сто фунтов в год. Для такого богатого джентльмена это безделица…
Уже совсем рассвело, народ в комнате зашевелился. Я заметил, что старуха Лиззи наблюдала за нами из своего угла.
Матушка внезапно привстала и устремила на меня страшно напряженный взгляд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99