– А вы? Вы смотрели Ольгу?
– Нет. А почему я, собственно, не должен доверять своим коллегам, к тому же более опытным, чем я...
– Занимающим более высокие должности, лучше скажи!
– А почему бы и нет?! – сорвался на фальцет Альпенгольц. – Должности просто так не занимают, и, зная этих людей, я ни секунды не сомневаюсь, что они, особенно Нелли Кимовна, вполне...
– Ладно, не надо мне про Рябкину сказки рассказывать. Сам разберусь... А неужели вы или кто там еще... лечащий врач, например... не видели, что с плодом что-то не так? – Банда пытался разобраться в системе медицинского наблюдения больницы, чтобы как можно лучше понять механизм возможного преступления. А в том, что дело с Ольгой Сергиенко нечисто, он уже не сомневался.
– Нет. Мы ничего не замечали. Но, как вам сказать... Это дело такое – сегодня все хорошо, все нормально, а завтра... Или даже через минуту...
– Ладно, ясно! – Банда шагнул из палаты, но Альпенгольц вдруг схватил его за рукав:
– Но кто вы? И что вам надо? Почему вы все это у меня выспрашиваете?
– Руки убери! – грубо вырвался Банда. – Смазать бы тебе разок по роже...
– За что? – отшатнулся от него врач, испуганно сверкнув глазами.
– За все хорошее. За то, что так хорошо своих пациенток смотришь. Почему так долго держали здесь Сергиенко?
– Это было распоряжение Нелли Кимовны. Она вообще сама занималась этой больной.
– Так. Интересно, – Банда снова повернулся к врачу. – И что, это так принято – главврачу больницы становиться лечащим врачом какого-нибудь пациента?
– Нет, но вы же сами понимаете – может, это была ее родственница или подруга...
– А показания держать ее на стационарном сохранении были?
– Как вам сказать... Вообще-то нет.
– Я так и думал!
– Но все же сейчас мы любим перестраховываться, лишь бы все обошлось. У Сергиенко наблюдался высокий тонус матки, а это довольно опасная...
– Ладно, понятно, – у Банды больше не оставалось времени выслушивать разглагольствования доктора Альпенгольца.
Он бросился по лестнице наверх, на третий этаж. В родильное отделение...
* * *
Наташка Королькова сидела на посту у палаты новорожденных, грустно поклевывая носом над раскрытой страничкой какого-то иллюстрированного журнала.
Подходило время очередного кормления малышей, а желания развозить их по палатам Наташка не испытывала никакого. Ведь как-никак пошли уже вторые сутки ее бессменного дежурства, и сменять ее до шести вечера, до самого конца дежурства, никто не должен был.
Конечно, приятно сознавать, что в сумочке нежно похрустывают две стодолларовые бумажки, но сил ради них было потрачено все же слишком много...
Накануне Рябкина предупредила:
– Поменяйся дежурствами, мне надо, чтобы ты и эту ночь провела на посту.
И несчастной Наташке ничего не оставалось делать, как попросить напарницу о замене – мол, надо уехать, так я сразу два дня, чтобы побольше потом времени было.
А ночь во время их «мероприятия», о котором никто в больнице не знал, была тревожной. Наташка знала это по предыдущему опыту, поскольку во время ночного кесарева всегда оставалась одна и та же бригада медперсонала, личная команда Рябкиной, в которую входила и сама Наташка.
В общем-то, ее обязанности во время дежурства этой «спецбригады» нельзя было назвать особо сложными. Задача Корольковой состояла в обеспечении полного душевного комфорта Рябкиной и безопасности их общего дела – в коридоре отделения не должна была появиться в эту ночь ни одна роженица, ни кто-либо из непосвященного медперсонала, а самое главное – нужно было быстро и осторожно вынести в нужный момент «груз» по черной лестнице к поджидающей у подъезда машине.
За такие дежурства Наташка с чистой совестью получала свои двести долларов. Столько же ей заплатили и в эту ночь за «сверток», доставленный к стоявшему в условленном месте «Мерседесу» цвета «серый металлик» с баварскими номерами...
Банда ворвался на этаж так неожиданно, что Королькова даже вскрикнула, но все же сумела сразу взять себя в руки:
– Что ты здесь делаешь? Совсем упился что ли? А ну, марш отсюда!
– Заткнись!
Не обращая на нее ни малейшего внимания, Банда бросился к шкафчику с медкартами рожениц, судорожно перебирая стоявшие в нем журналы регистрации.
– Что это значит? – как можно строже воскликнула Наташка, чувствуя, что теряет самообладание Ей почему-то стало вдруг очень страшно. Она не знала еще, чего испугалась, но сердце подсказывало, что произошло нечто важное, что-то такое, что очень круто и бесповоротно изменит всю ее дальнейшую судьбу. И Наташка всеми силами цеплялась за свою привычную роль, будто надеясь, что в этом случае все останется по-прежнему, ничего не разрушится, а Банда вновь превратится в обыкновенного спившегося санитара-импотента, на которого, кстати, сейчас он почему-то был совершенно не похож:
– Что тебе. Банда, здесь надо?
– Где журнал регистрации новорожденных?
– Что ты имеешь в виду?
– Как ты узнаешь, где чей ребенок?
– У каждого есть бирочка...
– Сколько в палате детей?
– Какая тебе разница?
– Ты! – Банда яростно сверкнул глазами, решительно повернувшись к ней всем корпусом – Я спрашиваю, у тебя есть список детей с именами матерей... график кормления... или еще что-нибудь в этом роде?
– Есть. Так бы сразу и сказал... – все, сопротивление было бесполезным. Королькова поняла это и сдалась почти сразу:
– На, держи.
Банда схватил журнал, жадно пробегая глазами последнюю страницу записей.
– Так... Сколько рожениц в отделении?
– Я что тебе, отчитываться должна?
– Говори, бляха!
– Девятнадцать женщин.
– Сколько детей в палате?
– Дай посчитать...
– Где ребенок Сергиенко? Почему он не зарегистрирован у тебя? – он швырнул в нее журнал учета. – Где мальчик, которого родила сегодня ночью Ольга Сергиенко?
– Что тебе надо?
– Я тебя предупреждаю – ты будешь нести ответ за каждое свое слово. Если ты мне хоть разочек соврешь, я из тебя лично, не дожидаясь никакого правосудия, такую отбивную сделаю, что твои органы даже на донорство не сгодятся. Ты поняла, стерва? – тяжело дыша, не стесняясь в выражениях, Банда прижал ее к самой стенке и теперь заглядывал ей в глаза с такой ненавистью и с таким презрением, что в какой-то момент Корольковой показалось, будто сама смерть сверлит ее взглядом из глубины отливавших холодной сталью глаз парня.
– Он умер... Он умер, еще не родившись, там, в животе... – и она не выдержала. У женского организма есть замечательный природный предохранитель, срабатывающий в самый страшный момент и помогающий «стравить пар» ужаса и безысходности, – женщины начинают рыдать. Это-то и случилось с Корольковой, и она, заливаясь слезами и срывая голос, истерически закричала:
– Я ничего не знаю! Я пешка в этой игре! Я ничего не видела и ничего не знала! Сашенька, миленький, я ни в чем не виновата, поверь! Меня заставляли...
Она хватала его за руки, упала перед ним на колени, пытаясь обнять его ноги, но Банда, глядя на нее с нескрываемым отвращением, как последнюю падаль, отшвырнул ее от себя ногой. Наташка пролетела через всю комнату, больно ударившись спиной о стену.
– Убью, падла! – в какую-то секунду он рванулся к ней, и девушка, обмирая от ужаса, истошно завизжала, прикрывая голову руками, боясь, что он просто проломит ей голову, но вдруг Банда остановился. Его взгляд упал на валявшийся на полу журнал регистрации, и последняя надежда вдруг озарила его лицо.
«А вдруг... А вдруг там лежит Ольгин мальчик, просто-напросто незарегистрированный?»
Он схватил книгу и рванулся к стеклянной двери, за которой в беленьких аккуратных стерильных кюветах лежали дети.
– Куда? – попыталась остановить его Королькова. – Нельзя... «Намордник» хоть надень!
– Отстань!
Банда резко распахнул дверь, ступил в святая святых любого роддома и вдруг как будто натолкнулся на невидимую стену. Тишина, покой, стерильность этой палаты моментально подействовали на него отрезвляюще. Сделав шаг, он остановился, осматриваясь со странным чувством вины.
Дети лежали ровными рядами, такие маленькие, такие беззащитные в эти свои первые дни жизни.
Их крошечные красные и желтые сморщенные личики хранили выражение самого безмятежного покоя. Покоя, какой может быть только у новорожденных, еще не понявших, не осознавших, в какой страшный мир они попали, покинув уютную и безопасную утробу матери.
Почти все они спали, лишь два или три ребенка недовольно завертели головками, смешно зачмокали и наморщили носики, потревоженные криками Корольковой и резким стуком двери. Малыш у самой двери вдруг открыл глазки, малюсенькие, ничего не видящие голубовато-белесые глазки, и Банде показалось, что этот ребенок совершенно осознанно осуждающе на него смотрит, готовясь вот-вот расплакаться, кривя ротик в недовольной гримаске.
Парень поспешил ретироваться.
– Давай «намордник» и пошли со мной. Поможешь мне разобраться. И не реви ты! – прикрикнул он на Королькову, поднимая ее с пола. – А ну, успокойся!
Он шлепнул ее пару раз по щекам, унимая истерику, и сунул в руки стакан воды, жестом заставляя выпить. Стуча зубами о край стакана, Наташка сделала пару глотков, всеми силами стараясь сдержать рыдания.
– Я правда ни в чем не виновата...
– Я тебя и не обвинял. Прокурор разбираться и обвинять будет. А мне нужна твоя, помощь.
– Я помогу...
– Пей!
Он заставил ее выпить почти весь стакан и несколько раз встряхнул за плечи, заставляя прийти в себя.
– Успокоилась?
– Д-да, – все еще стуча зубами, выдавила из себя девушка, с надеждой взглянув на Банду.
– Вот и отлично. Давай мне «намордник». И побыстрее, – подтолкнул он ее к шкафам с пеленками и какими-то медицинскими приспособлениями.
– Сейчас... Вот, – она завязала ему марлевую маску, оставив открытыми только глаза. – И шапочку надень. Вот так... Тебе их нельзя трогать.
– Я и не буду.
– Что тебе там нужно?
– Мы сейчас пойдем вместе, и ты будешь мне показывать бирки, а я сверю их с книгой.
– Там нет сына Сергиенко. Правда, – она прямо посмотрела ему в глаза, и Банда понял, что она говорит искренне, но проверить все же было надо, и, поборов сомнения, он подтолкнул ее к палате новорожденных.
– Пошли...
Они обошли всех, и Банда обнаружил, что двух записанных детей не хватает.
– Где они?
– Рядом. Они недоношенные, лежат в специальных кюветах для поддержания...
– Веди, – он надеялся, что хоть там найдет сына Ольги. Но кроме двоих, числившихся в списке, никого, конечно же, не обнаружил.
Они вернулись в помещение для медсестер, и Королькова, закрыв глаза, устало опустилась на стул.
– Банда сорвал с себя маску и шапочку.
– Наталья, я советую тебе сказать, где ребенок Сергиенко.
– Я же уже говорила – не знаю я ничего, – равнодушно проговорила Королькова, не открывая глаз. – Тебе нужно – ты и ищи. А я лучше помолчу.
– Зря.
– Может быть.
Банда потоптался несколько мгновений на месте, не зная, как поступить дальше. Следовало бы, конечно, арестовать эту дуру, но почему-то вдруг ему стало жаль ее, запутавшуюся и несчастную. Он вспомнил, как пыталась эта девчонка соблазнить его, повинуясь приказу, и почувствовал себя уж совершенно неловко. Чтобы как-то справиться с этим, он подошел к ней ближе и, бесцеремонно приподняв подбородок, наклонился к самому ее лицу, пустому и равнодушному:
– Послушай меня внимательно. Рябкиной из этой истории уже не выпутаться. Тебе, видимо, тоже. Но у тебя будет шанс, если ты мне поможешь. Ведь ты – только исполнитель. Притом, мне кажется, самый мелкий. Понимаешь? Ты посиди, подумай.
– О чем?
– О том, что год-два или вообще условно – гораздо лучше, чем полжизни провести за решеткой. Дело слишком серьезное, Наташка, чтобы продолжать играть в эти игры.
– Я знаю.
– Раз знаешь – думай. Я еще зайду за тобой. Через час-другой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38