Эфемерные образы, едва всплыв в памяти, тут же исчезали. И как бы ни старался он удержать их, ухватиться за них, они растворялись без остатка, как кубики сахара в чашке горячего чая. И Дюран снова оставался один — без воспоминаний, но с памятью о них.
Таксист свернул на Коннектикут-авеню, и теперь они проезжали мимо Национального зоопарка. Уже стемнело, и кроваво-красное озерцо неонового света мерцало на тротуаре возле бара «Манки»: вспыхивало и гасло вновь. Дюран отвернулся, поежился в кресле. Было в его памяти что-то, чему он всеми силами противился, не давая выплывать на свет. Картина, от которой внутри все переворачивалось: стены цвета охры и повсюду кровь, точно на скотобойне, брызги на плинтусе под потолком, застывшие черноватые сгустки на полу и ботинках.
— Вам плохо? — обратился к нему обеспокоенный водитель, глядя на пассажира в зеркало заднего обзора. Должно быть, Дюран застонал, сам того не замечая. Он кивнул, успокаивая шофера, и ответил:
— Нет-нет, просто… зуб разболелся.
Водитель осклабился. Автомобиль подрулил к портику перед многоквартирным домом, где жил Дюран, и таксист, посмеиваясь, проговорил:
— А то на миг мне даже показалось, что вами овладел loa, злой дух, — и рассмеялся.
Джефф улыбнулся и покачал головой, протянул водителю двадцатник и открыл дверь, собираясь выйти из авто. По крыше гулко барабанил дождь, перейдя в настоящий потоп.
— Ты можешь переждать здесь, дружище, — заботливо предложил афроамериканец. — Посиди. Вымокнешь до нитки — не успеешь до подъезда добраться.
Дюран поблагодарил его, но все-таки вышел и, как предсказывал таксист, тут же вымок насквозь. Впрочем, «холодный душ» пошел ему только на пользу: дождь отвлек рассудок от комнаты цвета охры — и это казалось блаженством.
Простояв еще некоторое время под дождем, доктор вошел в чистый вестибюль, где царили тишина и покой. «Ну, вот я и дома», — подумал он, наделив фразу неподдельным сарказмом. Правда состояла в том, что Джеффри не чувствовал привязанности к месту, в котором жил. Оно напоминало гостиничный номер со всеми удобствами или квартиру друга, уехавшего из города на выходные. Комфортно и удобно, но не имеет к нему лично никакого отношения.
Пять минут спустя Джеффри уже стоял под душем в столбе пара, и струйки воды плясали по его плечам. В квартире Дюрану стало гораздо легче, но хорошо — по-настоящему хорошо — он почувствовал себя, только когда вытерся полотенцем и с пультом в руке уселся перед телевизором.
Глава 17
Снятие показаний с Эйса Джонсона откладывалось уже на несколько часов: главный представитель прокурора сидела в международном аэропорту Ла-Гуардиа — из-за непогоды отменили рейс до округа Колумбия. Теоретически процедуру можно было перенести на следующую неделю, но практически это оказалось неосуществимо: Слу наутро покидал город, а Джонсону на понедельник назначили операцию по удалению грыжи.
Поэтому решили провести допрос как можно скорее — в данном случае в 4.15 дня. Закончили только в девять вечера, и к тому времени все вконец измотались. Хотя, с точки зрения клиента, обмен мнениями прошел наилучшим образом, Эйдриен оказалась не на высоте. На допросе она присутствовала, чтобы предвосхищать и предугадывать любую просьбу шефа — так сказать, была на подхвате, и в этом деле почти провалилась. Сначала она куда-то засунула речь, с которой босс предполагал обратиться к присяжным, а вскоре получила нагоняй за «мечтательность» во время выступления ее собственного свидетеля.
— Где ты витаешь? — так и сказал Слу. Чтобы быть до конца справедливым, его помощница думала о припадке страха, который днем раньше случился с Дюраном. Тогда Эйдриен и сама едва не запаниковала: все ее существо протестовало при мысли, что она могла стать причиной такого ужаса.
Впрочем, в одном Бонилла прав: не исключено, что Дюран притворяется. Этакий волк в овечьей шкуре, психопат. Вроде того маньяка… Как его звали?… А, Тед Банди. Тоже был хорош собой, как и Дюран. И кажется, у него торчал протез вместо руки, который он вытягивал вперед, взывая к людям о помощи. Банди заманивал жертвы, играя на сострадании, ослабляя их бдительность. Опасный хищник казался уязвимым, вызывал жалость.
Эйдриен так хотелось пойти домой, свернуться в постели калачиком и спокойно уснуть. Однако сейчас это было неосуществимо: Слу сделал предложение, от которого она просто не смогла отказаться.
— Пойдем перекусим — чертовски трудный выдался денек.
— Да, надо отдать должное Джонсону: старик неплохо поработал, — оживился Слу, запивая кусочек нежного зеленого салата глотком мартини.
Эйдриен пожала плечами:
— От него-то и требовалось сказать, что он ничего не помнит — с такой задачкой и слабоумный бы справился.
Слу хохотнул.
— Да хоть и так… — Он откинулся в кресле и, чуть склонив набок голову, задумался, будто решая участь Эйдриен. Наконец подался вперед и поделился своими наблюдениями: — А ведь ты днем сплоховала. По-прежнему переживаешь из-за той истории с сестрой?
«По-прежнему»?… Да еще и трех недель не прошло, как она умерла. «Из-за той истории»? Босс говорил так, будто с Никки произошел некий неприятный случай, о котором в приличном обществе и упоминать неуместно.
— Простите, я тогда немного… отвлеклась, — ответила Эйдриен и, покачав головой, заверила: — Такого больше не повторится.
Слу взглянул на собеседницу с неприязнью.
— Эйдриен, если тебе понадобится отпроситься… Я потому говорю, что заметил — вчера днем ты отсутствовала в офисе.
— Мне…
Он поднял руку:
— Не объясняй. Я не хочу допытываться, но если тебе потребуется свободное время…
В ответ Эйдриен покачала головой.
— Ну, в любом случае тебе достаточно только попросить. — Он похлопал ее по руке.
«Только попросить, ой-ой-ой… — подумала Эйдриен. — Вот он, твой шанс». Тихо вздохнув, она закусила губу и, взглянув на шефа, улыбнулась. Подняла брови и одарила его широкой, искренней улыбкой, хорошо заученной за время «странствий» по чужим семьям. Никки частенько посмеивалась над сестрой из-за ее честной, большеглазой улыбки, которая, как заезженная пластинка, всплывала в тяжелую минуту. «Ах, бедная сиротка, — говаривала Никки. — Ее личико так и кричит: “Удочерите меня, пожалуйста”». Только теперь улыбка говорила: «Не сердитесь».
— Я немного рассеянна, — проговорила Эйдриен. — Видите ли, Никки… — Она опустила взгляд на руки, а потом снова посмотрела на Слу. — Она была… хм… последним родным человеком. — Затем, будто испугавшись, что сказала слишком много личного, торопливо добавила: — Не то чтобы мы поддерживали особенно близкие отношения…
— У тебя нет других родственников?! — поразился босс. — И даже родителей? — Глаза его были широко раскрыты, а в тоне подразумевалось, что он находит ситуацию столь же жалкой, сколь и убогой.
Эйдриен пожала плечами:
— Никого больше. Я теперь одна.
— Господи Боже! — воскликнул Слу.
— Да, верно, — сказала она без тени иронии. — И он тоже последний в роду.
До Слу дошло не сразу. Секунда — и тут он запрокинул голову, рассмеялся хорошо отрепетированным смехом, а затем погрозил пальцем:
— Да, не зря говорят, что ты все схватываешь на лету. Что ж, вернемся к делу.
Часы показывали 23.15, когда Эйдриен наконец добралась до дома. Ей пришлось прождать двадцать минут на автобусной остановке, чтобы, к тому времени как она окажется в Маунт-Плезант, все еще держаться на ногах.
И как обычно, на углу перед забегаловкой «Диаз-Кантина» болталась подозрительная компания.
Эйдриен нравилась струящаяся из дверей заведения музыка, но каждый раз становилось не по себе от пристальных взглядов мужчин и приглушенных возгласов: «Ai-iiii — que chicka sabrosa!».[18] И так она лавировала по пути домой, обходя компанию по другой стороне улицы. Будто не по кварталу шла, а плыла по озеру, огибая подводные скалы.
Эйдриен снимала квартиру на Ламонт-стрит, располагавшейся в спальном районе города и застроенной добротными одноквартирными домами начала века. Дома как близнецы походили друг на друга и смыкались стенами. Многие здания уже давно поделили на несколько квартир. Первые два квартала некоторое время назад отреставрировали, и теперь они производили хорошее впечатление. Однако дальше от центра, ближе к зоопарку, в квартале, где жила Эйдриен, процесс облагораживания затянулся и происходил очагами. Поэтому уровень цивилизованности местного общества опустился в полном соответствии с ценами на недвижимость. Не стоило называть район плохим, но кражи и налеты не считались здесь редкостью, а пешеходы, в особенности женщины, глядели в оба. Поздно вечером местные жители предпочитали возвращаться домой по центру улицы, избегая тротуаров.
Когда здешние дома только строились, в моду вошли специальные аллеи для хозяйственных нужд, которые целой сетью вились в двориках, параллельно главной улице с каждой стороны. Теперь вдоль «служебных аллей» располагались гаражи, сильно разнившиеся по материалам и дизайну: от хлипких, сколоченных на скорую руку сооружений из древесностружечных плит до основательных кирпичных построек с уличным освещением у входа.
Вход в квартиру на цокольном этаже, где жила Эйдриен, находился во дворе дома, построенного в федеральном стиле и напоминавшего уменьшенный Капитолий. А поскольку попасть туда можно было только через гараж, Эйдриен приходилось идти по аллее. Это не составляло труда при свете дня или когда она возвращалась на машине и могла открыть гараж, не выходя на улицу. Впрочем, последнее случалось крайне редко — подобное удовольствие обходилось в двенадцать долларов в день за место на автостоянке. При свете дня квартиросъемщица возвращалась домой тоже редко, главным образом летом. Поэтому прогулка по аллее представляла собой нечто, с чем приходилось мириться почти ежедневно.
Было жутковато, потому что дом находился прямо в центре квартала и соответственно в центре пресловутой хозяйственной улочки. Эйдриен всегда тщательно осматривалась, прежде чем свернуть в тень деревьев. Если вдруг она замечала выпивающую компанию, то заходила с парадного входа и вызывала миссис Спиарз по домофону, а уж та пропускала ее в квартиру через внутреннюю подвальную дверь. Впрочем, Эйдриен такая процедура не слишком нравилась: почти в половине случаев выяснялось, что домовладелица уже легла и не слышит звонка.
В ту ночь аллея оставалась пустынной — по крайней мере Эйдриен никого не увидела: единственным живым существом во всей округе оказался прогуливающийся по забору кот. Поэтому она без приключений добралась до гаража, пересекла крошечный дворик, примыкавший к задней части дома, и открыла ключом дверь своей квартиры. Дверь представляла собой шедевр уродства: ее обили коричневым дерматином, что само по себе неприятно на вид. Так еще и миссис Спиарз попыталась «скрасить» неказистость двери неким подобием птичьего гнездышка. Ненавистная поделка представляла собой кусочек цветного льна, украшенного тесьмой, в котором помещалось плетенное из прутиков гнездо, куда чья-то заботливая рука уложила яички из папье-маше. Будь Эйдриен понаглее да посмелее, она с радостью бы спалила гадкую безделушку. Впрочем, девушка все равно, наверное, удержала бы себя, не желая ранить чувства хозяйки. А потому этот предмет продолжал оскорблять эстетические чувства квартирантки, тешившей себя слабой надеждой, что кому-нибудь придет в голову украсть похабный объект.
И хотя «бомбоубежище», как называли квартирку Эйдриен друзья-приятели по Джорджтауну, не украсило бы уже ничто, она радовалась своему пусть убогому, темному и тесному, но все равно жилищу, которое ни с кем не приходилось делить. Главное — дешево, сердито и в меру чисто.
Наконец изможденная пчелка-трудяга оказалась дома, скинула пальто, забросила на диван портфель и тяжело вздохнула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80