— Ты хочешь снова вернуться в легавку?
— Месье изволит шутить? Если уж Пино ушел с одного места, он туда больше не вернется. Что я собираюсь делать, Сан-А? Тебя это интересует? Ты, в самом деле хочешь, чтобы я тебе сказал?
В тот самый момент, когда он собирался во всей своей красе единственной, которую он мог себе позволить, — расписывать свои планы, в зале раздался странный шум.
Он был похож одновременно на звуки, возникающие при ссоре обитателей голодного зверинца, испытании реактивных двигателей, поломке перегонного аппарата и утечке газа из трубопровода. Мы с Гектором стали искать источник шума и обнаружили его валяющимся на скамье. Доблестный, неукротимый, могучий Берюрье, вечный спутник скандала, огромный, мужественный, непобедимый; резкий, как чеснок, и сильный, как газета, с широким, как его же торс, кругозором; Берю, накаченный до упора вином, дрых на драном молескине в забегаловке Пинюша.
Я подошел к нему и заорал:
— Руки вверх!
Это утонченное создание отреагировало весьма своеобразно. Оно вскочило, перевернув при этом скамью, вытащило волыну и пару раз пальнуло в моем направлении, прежде чем узнало меня. Слава Богу, что у этой пьяни двоилось в глазах, благодаря чему он дал залп по моему двойнику. Тот остался стоять рядом со мной, как ни в чем не бывало, но две бутылки на стойке разлетелись вдребезги.
Грандиозное зрелище, ребята! Спектакль под названием “Паника на борту тонущего корабля”. Гектор распластался на полу в кошачьем помете. Пинюш сыграл в кукольный театр за своей стойкой.
— месье Опухоль спустил свой пар! — возвестил я присутствующим.
Громила поскреб свой загривок, почесал пузо, отплевался, отхаркался, отчихался, высморкался, рявкнул что-то непотребное и, наконец, пробормотал:
— А, так это ты?
Мы присели отдохнуть от пережитых волнений за бутылочкой “Цистерна Высоко-посредственного Божеле”, благословенного в церкви Берси.
Пино вернулся к начатым признаниям:
— Скажу тебе одну новость, Сан-А. Я собираюсь открыть агентство.
— По продаже недвижимости?
— Нет, частного сыска. Я посмотрел на него с нескрываемым удивлением.
— Неужели ты, имея за плечами славный послужной список, полный полицейских подвигов, собираешься работать в биде?
— Ничего не поделаешь, надо ведь зарабатывать на жизнь.
— Но жить при этом жизнью рогоносцев — унылое занятие. Извини меня, но мне не нравится хлеб из-под ягодиц.
Тут в Пинюше взыграло самолюбие:
— Но ведь в частные детективные бюро обращаются не только рогоносцы. Среди клиентов попадаются страховые агенты, нотариусы…
— Не морочь себе голову, старик, — это не для тебя. Ты ведь сам прекрасно знаешь, что девяносто девять процентов клиентов сомневающиеся мужья или жены, которым нужны доказательства.
Пинюш поправил свою шоферскую кепку и поджег себе усы, от волнения перепутав их с потухшим окурком. Чадное пламя зажигалки оставило следы копоти на кончике носа.
— Если уж на то пошло, я смогу расследовать и адюльтеры, — сказал он, — ведь я по своей натуре философ. В мои годы не стоит играть в Мак-Карти, я хочу сказать в Бук-Мейкера… Нет, в Ника Картера (Известный герой детективных романов.)!
И тут мой достопочтимый кузен Гектор, снайпер по высовыванию языка из Министерства кое-каких работ в начальной стадии проекта обронил, как голубь свой помет на бюст генерала:
— Если Вам нужен надежный человек, дорогой месье Пино, считайте, что я — ваш. Я собираюсь — Антуан знает об этом — уйти на пенсию, а так как мои доходы не позволяют мне жить, ничего не делая…
С этими словами он положил на стол свою визитную карточку.
— Вот мой адрес…
Пино ответил, что он подумает, и ваш восхитительный Сан-Антонио рассмеялся так, что задрожало зеркало за стойкой бара.
— Что смешного в моем предложении? — возмутился Гектор.
— Просто я представил, как ты ошиваешься у домов свиданий; ловишь ячмени, подглядывая в замочные скважины; подхватываешь насморки и бронхиты, поджидав в кустах, пока легкомысленные дамочки закончат разминаться на травке со своими кавалерами.
— Лучше уж я пожертвую своим здоровьем и буду свободным, чем стану выносить козни начальства и нападки коллег. Свобода — это благо, которое я оценил слишком поздно и…
Он замолчал, так как Берюрье завалился на стол и захрапел, как отбойный молоток в ночную смену.
Это произошло пять месяцев тому назад.
Глава 2
Такси подбрасывает меня прямо к дому. Я выхожу из кареты поступью русского генерала и замираю как вкопанный, растроганный до слез благодатью, исходящей от этого мирного жилища в плюще, где матушка Фелиси ждет своего сына.
Я вам уже тысячу раз говорил и еще раз не поленюсь повторить для тех, кто слушал мои передачи не с самого начала, что для такого искателя приключений, как я, Фелиси и наш особнячок являются земным раем. После своих сногсшибательных похождений я возвращаюсь сюда, как потрепанный штормом корабль — в тихую гавань.
Знакомый скрип входной решетки. Под ногами шуршат розовые камушки аллеи. В душе весна, ребята. В такие моменты девушки ничего не едят, кроме печеных яблок. А на деревьях и шнобелях лицеистов распускаются почки. Земля благоухает, как нектар. Я поднимаюсь по ступенькам. Дверь не заперта.
Фелиси никогда не закрывается. Моя старушка не боится воров. Она похожа на благородного епископа папаши Гюго: если бы она застукала у нас домушников, то преподнесла бы им в подарок подсвечники из столовой (доставшиеся нам от тетушки Леокадии, той самой, с усами под румпелем, похожим на хобот из-за того, что его поджимает подбородок).
Изумительный запах тушеной телятины в мадере с рисом ласкает мои носовые отверстия. Я снова останавливаюсь. Фелиси что-то напевает на кухоньке. Она получила мою телеграмму, вот и радуется, моя милая. Я ставлю на пол свой багаж и крадусь к ней на цыпочках.
На моей матушке — черное платье, поверх которого она повязала сиреневый фартук. Она мурлычет старую песенку: “Почему я не встретила тебя, когда молода была”. Ее голос слегка дрожит и она тщательно нажимает на “р”, как это было модно делать раньше. Да, это правда, раньше Фелиси была молода. Она любила и была любима, но я-то знаю, что та любовь была лишь прологом ее настоящей большой любви, любви на всю жизнь. Да, то была лишь разминка, предшествовавшая приходу в ее жизнь Сан-Антонио. Да, для нее я — единственный, неповторимый, несравненный, чудесный, прекрасный, великолепный, могучий, обожаемый, неотразимый, нежный, обольстительный, необыкновенный Сан-Антонио.
— Привет, мамочка!
Она умолкает, поворачивается кругом с большой деревянной ложкой, которую она держит, как жезл.
— А! Мой мальчик, это ты!
— Мы распахиваем объятия и прижимаемся друг к другу.
— Я не ждала тебя так рано, Антуан.
— Я не мог сдержаться от того, чтобы не заскочить из Орли повидаться с тобой перед работой.
— Какой ты молодец, мой мальчик. Как ты слетал?
— Отлично.
— Значит, тебе понравилось на Кубе?
— Да, ничего. Но в Мексике лучше.
— Ты не подвергался опасности?
Моя дорогая мамочка думает, что чем дальше меня заносит судьба, тем больше опасностей поджидает.
— Ну что ты! Это была обычная деловая поездка. Старик затевает там одно дельце. Он попросил меня посмотреть на месте. Вот я и воспользовался этим и прогулялся чуть ли ни до Юкатана. Послушай, я ведь привез тебе пончо из Мериды.
— Что? — шепчет матушка. Я открываю чемодан и достаю оттуда великолепное пончо ручной работы.
— Это одеяло?
— Почти. Ты можешь укрывать им ноги вечером, когда ждешь меня.
— Оно восхитительно. Я буду накрывать им постель.
— Еще я привез сувениры для Пинюша и для Берюрье.
— Ты не забываешь о своих друзьях.
— Для Берю — сомбреро с помпонами и бубенчиками, смотри!
Я вытаскиваю огромный красно-черный шляпон, слегка примятый в путешествии.
— Очень красиво, — соглашается Фелиси. Она с трудом сдерживает смех.
— Представляешь чан Толстяка под этой штуковиной, мам?
— Еще бы, — хохочет она. — Вот будет смех!
— А это — для Пино.
— Что это?
— Уне пило де ля пас, иначе говоря, — трубка мира. Ее длина около восьмидесяти сантиметров, теперь уж он не подпалит свои усы.
Неожиданно лицо моей Фелиси становится озабоченным.
— Боже мой, я забыла тебе сказать, что Пино…
— Что такое, мам? Я надеюсь, что он не умер во время моего отъезда?
— Нет. Но, начиная со вчерашнего дня, он звонил уже три раза и спрашивал, не вернулся ли ты. Кажется, у него к тебе серьезное дело…
Послушайте, ребята, если бы это случилось в театре, зрители сказали бы, что это дешевый трюк (несмотря на высокую стоимость билетов). Едва Фелиси успевает сообщить мне новость, как раздается долгожданный звонок с улицы. Я смотрю через окошко и вижу, что это приплелся преподобный Пинюше собственной персоной. На нем длиннющий плащ, в котором путаются колени, с вязаным его рукодельницей воротничком коричневатых тонов; и старые, стоптанные, как будто обутые задом наперед, лопаря. Из-под усов, наподобие куриной попки в неглиже, торчит пелек. Знаменитость (его величество частный детектив) приближается вразвалочку к дому. Его длинный и узкий нос придает физиономии что-то траурное, удрученно-удручающее, скорбное, сострадательное, покорное и трогательное.
Когда видишь фото Пино в газете, рука непроизвольно тянется за шариковой ручкой, чтобы подрисовать ему пенсне.
Увидев меня, его инфернальная физия озаряется улыбкой, бледной, как отблески лунного света в снегах Монблана.
— Ну наконец! — произносит он тоном пилигрима, который после пятидесяти двух лет странствий наконец-таки пришел в Лурд, ни разу не сменив при этом обувь. Он смотрит на мои чемоданы.
— Выгружаешься?
— Только что начал. Итак, почтенный пресекатель рода, ты меня искал?
— Еще как, Сан-А!
Он кивает своей головой печального муравьеда.
— Садись, Пинюш, тебя ждет сердечный прием.
Он расстегивает свой плащ-рясу.
— Как нельзя кстати, я совершенно вымотался за последние два дня.
— Твоя контора обанкротилась?
— Нет. И вообще, сейчас это меня не волнует.
— В чем же тогда дело?
— Твой кузен Гектор…
Маман вскрикивает и выпускает из рук бутылку зеленого Шартреза, которую я успеваю поймать на лету.
— С ним что-то случилось? — дрожащим голосом спрашивает моя добрейшая матушка.
— Он исчез.
Несмотря на мой широчайший кругозор, изобилие фосфора и сверх развитие серого вещества, у меня уходит две и шесть десятых секунды на то, чтобы осознать это.
— Как это исчез?
Он беспомощно воздевает вверх руки.
— Исчез и все!
Фелиси наливает три рюмочки Шартреза. Я протягиваю одну из них Филиалу. Он залпом осушает ее и причмокивает языком отпетого печеночника.
— Погоди-ка, Пино, я хочу, чтобы ты ввел меня в курс дела. Как ты узнал, что мой кузен Гектор исчез?
— Ты же знаешь, что мы с ним теперь компаньоны, — удивляется неполноценный.
— Как, коллеги?
— Саперлипопетт (почти что — боже праведный), — говорит он по-старофранцузски.
— Мы же тебе говорили, что собираемся открыть частное детективное агентство…
От удивления у меня подкашиваются ноги. Я вынужден сесть, чтобы вынести продолжение.
— Вы с Гектором — компаньоны!
— Ну да. В прошлом месяце мы открыли с ним агентство “Пинодер”.
— Это еще что такое?
— “Эдженси Пинодер”, — повторяет Закоренелый. — Это составное название из двух фамилий. Моей — Пино и Дер — твоего кузена. Мы взяли слово “Эдженси”, чтобы это звучало на американский манер — в наши дни это всем нравится.
Он достает из кармана визитную карточку и кладет ее на стол. Я беру его бристольку и громко, внятно читаю, так, чтобы услышала Фелиси:
Правда, только правда, чистая правда. Благодаря “Pinodere Agency" получение всесторонней исчерпывающей информации, установление слежки.
Специалисты по расследованию деликатных дел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21