Финиш!
Я помогаю своему приятелю выбраться из тины. Это весьма затруднительно, так как во время своего беспрецедентного полета через комнаты он нацепил на шею чудесную деревянную раму с портретом генерала Ди-Гола (Знаменитый японский генерал с потрясающим литературным стилем. Автор сногсшибательного романа «На лезвии самурая» и полной биографии Отто Детерминазона. (Прим, авт.)).
Его красивый белый пиджак становится зеленым-презеленым. Точнее, бутылочно-зеленым, что в общем-то гармонирует с нравом и вкусом Берюрье. Он выплевывает трех китайских рыбок, стряхивает лепестки лотоса с ушей и изрыгает несколько добротных проклятий. Тем не менее, чувство гордости победителя компенсирует в его душе потерю красоты костюма.
— Ты видел, как я разделался с этим дергамом, Сан-А!
— Ты — настоящий человек-торпеда. Толстяк! После бомбы в Хиросиме Япония не видела ничего подобного!
Через оставшиеся в стенах пробоины мы легко проникаем в разрушенный дом Фузи Хотьубе. Нас встречают низкие столики, циновки и подушки.
— Это обстановка для безногого, — усмехается Струящийся, — конура для таксы.
Кроме двух подобий комодов, мы не встречаем ни одного шкафа для одежды. В комодах — только кимоно.
Толстяк спрашивает у меня разрешение взять одно кимоно, для Берты в качестве военного трофея. Я соглашаюсь. Ведь Фузи Хотьубе они больше не понадобятся. Не считая тряпья и чайного сервиза, на этой хазе ничего нет.
— Выходит, что мы пришли сюда лишь для того, чтобы смочить мою задницу! — ухмыляется Берю.
Вдруг его лицо сжимается, а глаза расширяются. Губы растягиваются, как пара до смерти надоевших друг другу слизняков.
— Что с тобой, душечка? Но мне уже поздновато объяснять это на чертеже или покупать зеркало заднего вида. Я чувствую, как какая-то твердая штуковина беспардонно уперлась в мой бок.
Мне не в первый раз суют шпалер под ребра. Поэтому я прихожу к выводу, что нас с Толстяком застукали.
И действительно, в подтверждение моей мысли из-за спины его илистого Величества появляется мерзкая, будоражащая воображение харя.
Ну, что же, каждому — свое! Зато таких не ревнуют. Я не имею чести знать это рыло, но говорю себе, что этот брат-близняшка Толстяка может легко сделать заикой любую впечатлительную девушку, случайно встретившуюся с ним взглядом. В самых жутких ночных кошмарах я никогда не встречался с таким страшилкой!
Представьте себе индивида в общем-то небольшого роста, но такого же в ширину, с глазами на 99% скрытыми под веками, — земноводного чудища. У него круглая, гладкая и фантастически желтая ряха, рот в форме равнобедренного треугольника, суперсплюснутый нос и очень высокие и очень острые скулы. Сущий катаклизм! Бедный папочка, наверно, сделал себе харакири в день его появления на свет!
От созерцания меня отвлекает чья-то рука, проскользнувшая подмышкой и начавшая ощупывать карманы моего пиджака. Тонкая, маленькая, восковая, жестокая рука. Я говорю себе, что судьба дарит нам шанс. Конечно, я рискую головой, но если рефлексы того фраера, сработают с опозданием на одну двадцатую секунду, мне этого будет достаточно.
Мы оба с Толстяком безоружны. Объявлять войну этим заспинкам — нам совсем не в цист, как сказал бы мой знакомый из Марселя, торгующий живой рыбой из цистерны. Но ваш Сан-Антонио, прекрасные дамы, если и не рыцарь без упрека, то уж наверняка месье без страха. В тот самый момент, когда рука оказывается во внутреннем кармане моего пиджака, я начинаю крутиться, как юла, головокружительно до умопомрачения! Я стараюсь изо всех сил, а мой мучитель оказывается плотно прижат ко мне. В этой круговерти дуло его бодяги соскальзывает вниз и теперь зажато между нами. Мне удается увидеть того, кто так неожиданно стал моим визави, — это молодой японец с продолговатым лицом и глазами, напоминающими два не зарубцевавшихся шрама.
Все это происходит за промежуток времени, который понадобился бы пироману на те, чтобы поджечь бутыль эфира. Я откидываю свой чан назад и наношу чертовски удачный удар в, лобешник приятеля. Вижу, как у него из глаз сыплются звезды, но за неимением времени не успеваю сосчитать их. Рекомендую вам сделать это вместо того, чтобы принимать снотворное. Мой обидчик отбывает в аут. Он обмяк в моих руках, и мне нужно лишь отстранить его от себя, чтобы дать возможность упасть. Но прежде, чем он занимает место в партере, я освобождаю его от аркебузы.
Ну а сейчас можно себе позволить посмотреть, как идут дела у Берюрье.
Ну что же, должен вам сообщить, что, слава Богу, мой малыш чувствует себя совсем не плохо. Окрыленный моим успехом, он со своей стороны с присущим ему юношеским задаром исполнил “Турецкий марш”. В тот момент, когда я поворачиваюсь к нему, он добивает своего орангутанга дробными ударами копыт (я вам говорил, что мне удалось заменить его домашние тапочки на туфли?).
Мой дорогой Берю так усердствует, что начинает тяжело дышать.
— Чертова кукла? — возмущается он, вытирая обильный пролетарский пот. — Когда он увидел, что ты вырубил его кента, он вздумал пальнуть в тебя из своей дуры. Но я вовремя мочканул его ногой по близняшкам. А еще говорят: “японцы, японцы”! Они такие же, как и все — стоит им схлопотать по висюлькам, как они начинают просить замену.
И вот в наших руках находятся две крупнокалиберные дуры в полном комплекте со своими хозяевами. Что делать? Предупредить полицию? Но зачем? Это может привести к малоприятным юридическим разбирательствам.
Лучше уж самим заниматься своей кухней. Я обыскиваю обоих японцев. В их бумажниках имеются документы: одни на японском, другие на иероглифах, короче говоря, я в них ни бельмеса не въезжаю. Но вот мне попадается удостоверение, на обложке которого стоит надпись на двух языках — японском и английском. Это слово, которое так же как и слово “Hotel” с небольшими вариациями хорошо известно во всех странах “Police”. Я чувствую легкий приступ смущения.
— Ты видишь. Толстяк? — обращаюсь я к своему сообщнику. Он пасет на гербы.
— Не может быть! Выходит, это наши японские коллеги?
— Выходит, что так. Соседи, наверное, вызвали легавых, когда увидели, как ты взламываешь дергам.
— Нужно познакомиться с ними и извиниться, — решает Берю.
— Я думаю, что нам лучше смотаться, пока они в ауте. Иначе нас ждет куча неприятностей, мой храбрый малыш.
— Пожалуй, ты прав. Когда они оклемаются, то вряд ли поймут нас.
Сказано — сделано. Мы мылимся к нашей тачке. Черная полицейская машина стоит прямо за ней. За рулем сидит тип и читает газету, но, увидя нас, опускает ее. Я иду прямо к нему. Это маленький человек с недобрым взглядом. Он задает мне вопрос, на который — и на то есть основания — я не могу ответить. Я резко распахиваю дверцу. Он тянется к кобуре, но быстрота реакции Сан-Антонио уже стала притчей во языцах — о ней недавно писали в спортивных рубриках ведущих газет.
Я делаю ему японский ключ (правда, кстати?) с целью нейтрализовать его руку. Мой неразлучный друг Берю сходу предлагает ему продегустировать оплеуху “язычок проглотишь” в качестве Десерта, и шофер принимает ее за милую душу, да так, что за ушами трещит. Прежде чем сесть в нашу телегу, я спускаю шины у полицейского автомобиля. А сейчас нам нужно побыстрее катить в Токио. С такой историей в багаже мы можем не обобраться хлопот. Ну и везет же нам: посадили себе на хвост японских легавых, когда и так дела — не в жилу.
Не следует исключать того, что наши жертвы заметили номер нашей каталки, и тогда готовься принимать гостей…
Это прозорливо отмечает Берю в лынде стрита. (Удачное супружество русской фени с литературным английским-улица, если верить англо-русскому словарю. В переводе на литературный русский-"по дороге".).
— Наверное, есть способ замести следы, — говорю я.
— Хотелось бы узнать, — интересуется Амбал.
— Мы подадим заявление об угоне машины.
— Что это нам даст?
— В этом случае станет известна наша принадлежность к легаве.
Тогда местной полиции не должна прийти в голову мысль брать у нас интервью.
Он соглашается с тем, что это единственно правильное решение.
Вернувшись в Токио, мы скромно оставляем машину в оживленном квартале и берем такси до гостиницы. По пути мы заскакиваем к Хертцу и сообщаем ему об угоне автомобиля. Может быть, эта затея слетка хромает, но я не вижу других путей.
Очутившись у себя в номере, я снимаю верещалку и звоню Рульту в Агентство Франс-Пресс.
— Что-нибудь новенькое? — с интересом спрашивает он.
— Нет, кроме неприятного недоразумения, о котором я вам расскажу в другой раз. Послушайте, дружище, если вдруг нам понадобится алиби, то вы не забыли, что мы покинули ваш кабинет четверть часа тому назад, правда?
— А как же! Об этом мне только что говорила моя секретарша, усмехается он — А вы не забыли о сегодняшней вечеринке?
— Только о ней и думаю.
Я кладу трубку. И все же это происшествие не дает мне покоя. Я думаю, что лучше известить о нем Старикана на крайний случай. Мне не хочется стать клиентом японских тюряг. Поэтому я заказываю новый разговор. Так же как и утром, после небольшого ожидания на другом конце провода, раздается голос дорогого Босса.
Воздушными намеками (а он схватывает их на лету, как парус ветер) я рассказываю ему о втором харакири, о нашей экспедиции в Кавазаки и ее последствиях. Он говорит мне, что срочно свяжется с нашим посольством, чтобы в случае необходимости они были готовы быстро и эффективно помочь нам.
Новостей об Агентстве Пинодер все нет. Мы расстаемся. Я еще никогда так часто не общался по телефону с Лысым. Если дела так пойдут и дальше, то мой гостиничный счет испортит мне аппетит, как бочка тухлой сельди — фужер шампанского.
В тот момент, когда я кладу трубку, появляется Толстяк в пижамных шакаренках в цветочек.
— Я сдал свой костюм в чистку и глажку, — говорит он — Правда ведь, невезуха! Мой первый костюм из белой фланели… Но я надеюсь заполучить его к концу дня, чтобы надеть на вечеринку к американке. Я цементирую его энтузиазм:
— Будет лучше, если ты не пойдешь туда, Толстяк.
— Чего это вдруг?
— Надо же понимать, что с твоей желтизной ты непрезентабелен! Он хмурится.
— Послушай, Сан-А, ты меня удивляешь. Здесь миллионы ребят с таким же цветом кожи.
— Да, но для них — это естественная окраска. Поверь мне, будет гораздо лучше, если ты отдохнешь. К тому же, твое вынужденное купание, да и…
Он молча возвращается в свою комнату, яростно захлопнув за собой дверь.
Глава 7
День заканчивается без приключений. К восьми часам ваш милашка Сан-А, выкупанный, свежевыбритый, накрахмаленный, с уложенными волосами и благоухающий, покидает свой селоп. Он стучится к Берю, но Берю отсутствует. Его величество обиделось и смоталось, не проронив ни слова.
Я спускаюсь в холл гостиницы и прошу портье вызвать для меня такси. Я зол, как собака. Плохо быть не в своей тарелке, да еще при этом шляться по чужой стране, не зная толком, чего ищешь. Я еще раз проклинаю свой бзик, заставивший меня очутиться в самолете и прилететь в Токио. Лучше бы я остался в Париже искать Гектора и Пино. Может быть, им сейчас приходится крайне туго, а тем временем ваш Сан-А метелит японских легавых, приняв их за бандитов. Он носится с конвертом, надпись на котором никто не может расшифровать, и спокойно наблюдает за тем, как японцы делают себе харакири… Он…
— Такси ждет вас, месье.
Я направляюсь к выходу. В тот самый момент, когда я собираюсь пройти через дверную вертушку, ее блокирует огромный японец в национальном костюме. Я уже собираюсь облаять его, когда признаю в нем Берю. Чувак хоть куда! На нем черное шелковое кимоно (то самое, которое он отважно вынес из дома Фузи Хотьубе), с зеленым драконом на спине, изрыгающим огонь. Толстяк корчит мне рожу. Возмущенный его жестом, я толкаю вращающуюся дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Я помогаю своему приятелю выбраться из тины. Это весьма затруднительно, так как во время своего беспрецедентного полета через комнаты он нацепил на шею чудесную деревянную раму с портретом генерала Ди-Гола (Знаменитый японский генерал с потрясающим литературным стилем. Автор сногсшибательного романа «На лезвии самурая» и полной биографии Отто Детерминазона. (Прим, авт.)).
Его красивый белый пиджак становится зеленым-презеленым. Точнее, бутылочно-зеленым, что в общем-то гармонирует с нравом и вкусом Берюрье. Он выплевывает трех китайских рыбок, стряхивает лепестки лотоса с ушей и изрыгает несколько добротных проклятий. Тем не менее, чувство гордости победителя компенсирует в его душе потерю красоты костюма.
— Ты видел, как я разделался с этим дергамом, Сан-А!
— Ты — настоящий человек-торпеда. Толстяк! После бомбы в Хиросиме Япония не видела ничего подобного!
Через оставшиеся в стенах пробоины мы легко проникаем в разрушенный дом Фузи Хотьубе. Нас встречают низкие столики, циновки и подушки.
— Это обстановка для безногого, — усмехается Струящийся, — конура для таксы.
Кроме двух подобий комодов, мы не встречаем ни одного шкафа для одежды. В комодах — только кимоно.
Толстяк спрашивает у меня разрешение взять одно кимоно, для Берты в качестве военного трофея. Я соглашаюсь. Ведь Фузи Хотьубе они больше не понадобятся. Не считая тряпья и чайного сервиза, на этой хазе ничего нет.
— Выходит, что мы пришли сюда лишь для того, чтобы смочить мою задницу! — ухмыляется Берю.
Вдруг его лицо сжимается, а глаза расширяются. Губы растягиваются, как пара до смерти надоевших друг другу слизняков.
— Что с тобой, душечка? Но мне уже поздновато объяснять это на чертеже или покупать зеркало заднего вида. Я чувствую, как какая-то твердая штуковина беспардонно уперлась в мой бок.
Мне не в первый раз суют шпалер под ребра. Поэтому я прихожу к выводу, что нас с Толстяком застукали.
И действительно, в подтверждение моей мысли из-за спины его илистого Величества появляется мерзкая, будоражащая воображение харя.
Ну, что же, каждому — свое! Зато таких не ревнуют. Я не имею чести знать это рыло, но говорю себе, что этот брат-близняшка Толстяка может легко сделать заикой любую впечатлительную девушку, случайно встретившуюся с ним взглядом. В самых жутких ночных кошмарах я никогда не встречался с таким страшилкой!
Представьте себе индивида в общем-то небольшого роста, но такого же в ширину, с глазами на 99% скрытыми под веками, — земноводного чудища. У него круглая, гладкая и фантастически желтая ряха, рот в форме равнобедренного треугольника, суперсплюснутый нос и очень высокие и очень острые скулы. Сущий катаклизм! Бедный папочка, наверно, сделал себе харакири в день его появления на свет!
От созерцания меня отвлекает чья-то рука, проскользнувшая подмышкой и начавшая ощупывать карманы моего пиджака. Тонкая, маленькая, восковая, жестокая рука. Я говорю себе, что судьба дарит нам шанс. Конечно, я рискую головой, но если рефлексы того фраера, сработают с опозданием на одну двадцатую секунду, мне этого будет достаточно.
Мы оба с Толстяком безоружны. Объявлять войну этим заспинкам — нам совсем не в цист, как сказал бы мой знакомый из Марселя, торгующий живой рыбой из цистерны. Но ваш Сан-Антонио, прекрасные дамы, если и не рыцарь без упрека, то уж наверняка месье без страха. В тот самый момент, когда рука оказывается во внутреннем кармане моего пиджака, я начинаю крутиться, как юла, головокружительно до умопомрачения! Я стараюсь изо всех сил, а мой мучитель оказывается плотно прижат ко мне. В этой круговерти дуло его бодяги соскальзывает вниз и теперь зажато между нами. Мне удается увидеть того, кто так неожиданно стал моим визави, — это молодой японец с продолговатым лицом и глазами, напоминающими два не зарубцевавшихся шрама.
Все это происходит за промежуток времени, который понадобился бы пироману на те, чтобы поджечь бутыль эфира. Я откидываю свой чан назад и наношу чертовски удачный удар в, лобешник приятеля. Вижу, как у него из глаз сыплются звезды, но за неимением времени не успеваю сосчитать их. Рекомендую вам сделать это вместо того, чтобы принимать снотворное. Мой обидчик отбывает в аут. Он обмяк в моих руках, и мне нужно лишь отстранить его от себя, чтобы дать возможность упасть. Но прежде, чем он занимает место в партере, я освобождаю его от аркебузы.
Ну а сейчас можно себе позволить посмотреть, как идут дела у Берюрье.
Ну что же, должен вам сообщить, что, слава Богу, мой малыш чувствует себя совсем не плохо. Окрыленный моим успехом, он со своей стороны с присущим ему юношеским задаром исполнил “Турецкий марш”. В тот момент, когда я поворачиваюсь к нему, он добивает своего орангутанга дробными ударами копыт (я вам говорил, что мне удалось заменить его домашние тапочки на туфли?).
Мой дорогой Берю так усердствует, что начинает тяжело дышать.
— Чертова кукла? — возмущается он, вытирая обильный пролетарский пот. — Когда он увидел, что ты вырубил его кента, он вздумал пальнуть в тебя из своей дуры. Но я вовремя мочканул его ногой по близняшкам. А еще говорят: “японцы, японцы”! Они такие же, как и все — стоит им схлопотать по висюлькам, как они начинают просить замену.
И вот в наших руках находятся две крупнокалиберные дуры в полном комплекте со своими хозяевами. Что делать? Предупредить полицию? Но зачем? Это может привести к малоприятным юридическим разбирательствам.
Лучше уж самим заниматься своей кухней. Я обыскиваю обоих японцев. В их бумажниках имеются документы: одни на японском, другие на иероглифах, короче говоря, я в них ни бельмеса не въезжаю. Но вот мне попадается удостоверение, на обложке которого стоит надпись на двух языках — японском и английском. Это слово, которое так же как и слово “Hotel” с небольшими вариациями хорошо известно во всех странах “Police”. Я чувствую легкий приступ смущения.
— Ты видишь. Толстяк? — обращаюсь я к своему сообщнику. Он пасет на гербы.
— Не может быть! Выходит, это наши японские коллеги?
— Выходит, что так. Соседи, наверное, вызвали легавых, когда увидели, как ты взламываешь дергам.
— Нужно познакомиться с ними и извиниться, — решает Берю.
— Я думаю, что нам лучше смотаться, пока они в ауте. Иначе нас ждет куча неприятностей, мой храбрый малыш.
— Пожалуй, ты прав. Когда они оклемаются, то вряд ли поймут нас.
Сказано — сделано. Мы мылимся к нашей тачке. Черная полицейская машина стоит прямо за ней. За рулем сидит тип и читает газету, но, увидя нас, опускает ее. Я иду прямо к нему. Это маленький человек с недобрым взглядом. Он задает мне вопрос, на который — и на то есть основания — я не могу ответить. Я резко распахиваю дверцу. Он тянется к кобуре, но быстрота реакции Сан-Антонио уже стала притчей во языцах — о ней недавно писали в спортивных рубриках ведущих газет.
Я делаю ему японский ключ (правда, кстати?) с целью нейтрализовать его руку. Мой неразлучный друг Берю сходу предлагает ему продегустировать оплеуху “язычок проглотишь” в качестве Десерта, и шофер принимает ее за милую душу, да так, что за ушами трещит. Прежде чем сесть в нашу телегу, я спускаю шины у полицейского автомобиля. А сейчас нам нужно побыстрее катить в Токио. С такой историей в багаже мы можем не обобраться хлопот. Ну и везет же нам: посадили себе на хвост японских легавых, когда и так дела — не в жилу.
Не следует исключать того, что наши жертвы заметили номер нашей каталки, и тогда готовься принимать гостей…
Это прозорливо отмечает Берю в лынде стрита. (Удачное супружество русской фени с литературным английским-улица, если верить англо-русскому словарю. В переводе на литературный русский-"по дороге".).
— Наверное, есть способ замести следы, — говорю я.
— Хотелось бы узнать, — интересуется Амбал.
— Мы подадим заявление об угоне машины.
— Что это нам даст?
— В этом случае станет известна наша принадлежность к легаве.
Тогда местной полиции не должна прийти в голову мысль брать у нас интервью.
Он соглашается с тем, что это единственно правильное решение.
Вернувшись в Токио, мы скромно оставляем машину в оживленном квартале и берем такси до гостиницы. По пути мы заскакиваем к Хертцу и сообщаем ему об угоне автомобиля. Может быть, эта затея слетка хромает, но я не вижу других путей.
Очутившись у себя в номере, я снимаю верещалку и звоню Рульту в Агентство Франс-Пресс.
— Что-нибудь новенькое? — с интересом спрашивает он.
— Нет, кроме неприятного недоразумения, о котором я вам расскажу в другой раз. Послушайте, дружище, если вдруг нам понадобится алиби, то вы не забыли, что мы покинули ваш кабинет четверть часа тому назад, правда?
— А как же! Об этом мне только что говорила моя секретарша, усмехается он — А вы не забыли о сегодняшней вечеринке?
— Только о ней и думаю.
Я кладу трубку. И все же это происшествие не дает мне покоя. Я думаю, что лучше известить о нем Старикана на крайний случай. Мне не хочется стать клиентом японских тюряг. Поэтому я заказываю новый разговор. Так же как и утром, после небольшого ожидания на другом конце провода, раздается голос дорогого Босса.
Воздушными намеками (а он схватывает их на лету, как парус ветер) я рассказываю ему о втором харакири, о нашей экспедиции в Кавазаки и ее последствиях. Он говорит мне, что срочно свяжется с нашим посольством, чтобы в случае необходимости они были готовы быстро и эффективно помочь нам.
Новостей об Агентстве Пинодер все нет. Мы расстаемся. Я еще никогда так часто не общался по телефону с Лысым. Если дела так пойдут и дальше, то мой гостиничный счет испортит мне аппетит, как бочка тухлой сельди — фужер шампанского.
В тот момент, когда я кладу трубку, появляется Толстяк в пижамных шакаренках в цветочек.
— Я сдал свой костюм в чистку и глажку, — говорит он — Правда ведь, невезуха! Мой первый костюм из белой фланели… Но я надеюсь заполучить его к концу дня, чтобы надеть на вечеринку к американке. Я цементирую его энтузиазм:
— Будет лучше, если ты не пойдешь туда, Толстяк.
— Чего это вдруг?
— Надо же понимать, что с твоей желтизной ты непрезентабелен! Он хмурится.
— Послушай, Сан-А, ты меня удивляешь. Здесь миллионы ребят с таким же цветом кожи.
— Да, но для них — это естественная окраска. Поверь мне, будет гораздо лучше, если ты отдохнешь. К тому же, твое вынужденное купание, да и…
Он молча возвращается в свою комнату, яростно захлопнув за собой дверь.
Глава 7
День заканчивается без приключений. К восьми часам ваш милашка Сан-А, выкупанный, свежевыбритый, накрахмаленный, с уложенными волосами и благоухающий, покидает свой селоп. Он стучится к Берю, но Берю отсутствует. Его величество обиделось и смоталось, не проронив ни слова.
Я спускаюсь в холл гостиницы и прошу портье вызвать для меня такси. Я зол, как собака. Плохо быть не в своей тарелке, да еще при этом шляться по чужой стране, не зная толком, чего ищешь. Я еще раз проклинаю свой бзик, заставивший меня очутиться в самолете и прилететь в Токио. Лучше бы я остался в Париже искать Гектора и Пино. Может быть, им сейчас приходится крайне туго, а тем временем ваш Сан-А метелит японских легавых, приняв их за бандитов. Он носится с конвертом, надпись на котором никто не может расшифровать, и спокойно наблюдает за тем, как японцы делают себе харакири… Он…
— Такси ждет вас, месье.
Я направляюсь к выходу. В тот самый момент, когда я собираюсь пройти через дверную вертушку, ее блокирует огромный японец в национальном костюме. Я уже собираюсь облаять его, когда признаю в нем Берю. Чувак хоть куда! На нем черное шелковое кимоно (то самое, которое он отважно вынес из дома Фузи Хотьубе), с зеленым драконом на спине, изрыгающим огонь. Толстяк корчит мне рожу. Возмущенный его жестом, я толкаю вращающуюся дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21