– Значит, советник Мок рассказал господину барону про месть езидов. А он не забыл упомянуть, что месть не довершена?
– Да. «Ошибка сумасшедшего шамана», – процитировал барон Гартнера. – И все же как прикажете вас понимать, молодой человек? Вы заявляетесь ко мне пьяный в три часа ночи, чтобы выспрашивать меня о разговоре с Моком?
Анвальдт внимательнее присмотрелся к барону и заметил некую небрежность в его туалете: расстегнутую пуговицу рубашки, тесемки кальсон, выглядывающие из-под шлафрока. Он рассмеялся и некоторое время стоял, странно наклонившись. Он представил себе: пожилой господин сидит на унитазе и тужится, кряхтит, а тут является пьяный сынок и наводит шухер в благородном доме. Губы Анвальдта еще кривились в гримасе смеха, а он уже выбрасывал из себя раскаленные от гнева слова:
– Дражайший папенька, мы оба знаем, что откровения дервиша чертовски точно соответствуют семейным реалиям. Естественно, неофициальным. Бог езидов в конце концов впал в нетерпение и признал бастарда законным потомком. С другой стороны, как так вышло, что в этом рыцарском роду ни один воитель не обрюхатил пленницу, ни один помещик не завалил на стогу сена полнотелую поселянку? Неужто они были так воздержанны и верны супружеским обетам? Даже мой дражайший папенька, который заделал меня до вступления в законный брак?
– В твоем положении, Герберт, я бы не фиглярствовал. – Тон барона по-прежнему оставался надменным, но лицо как-то странно сморщилось. В один миг из высокомерного юнкера он превратился в испуганного старика. Старательно зачесанные волосы рассыпались в разные стороны, губы запали, свидетельствуя об отсутствии вставной челюсти.
– Я не желаю, чтобы вы обращались ко мне по имени. – Анвальдт перестал смеяться. – Почему вы мне не сказали все с самого начала?
Отец и сын стояли друг напротив друга. В холл уже просачивались робкие отсветы зари. Барон вспомнил июньские ночи 1902 года, вспомнил, как он прокрадывался в людскую, вспомнил мокрые от пота простыни, когда он оттуда тайком выходил, вспомнил ременную плетку, которой его отец Рупперт фон дер Мальтен собственноручно высек двадцатилетнего сына, вспомнил испуганные глаза Ганны Шлоссарчик, когда ее буквально взашей гнали из особняка. Он прервал звенящую тишину, произнеся:
– О проклятии езидов я узнал только сегодня. А о нашем близком родстве я хотел сказать вам, если бы расследование начало топтаться на месте. Это должно было вас подстегнуть…
– Близкое родство… (У тебя есть какие-нибудь родственники, – спросил воспитатель, – пусть даже дальние? Жаль, а то ты хоть раз мог бы провести праздники не в приюте.) Даже сейчас вы лицемерите. Не называете вещи своими именами. Вам недостаточно того, что вы бросили меня в каком-то приюте и девять лет платили за учебу – откуп за душевное спокойствие. Кстати, а сколько вы заплатили познаньскому торговцу Анвальду за его фамилию? А сколько моей матери за то, чтобы она все забыла? Во сколько марок обошлось вам подкупить совесть, чтобы она уснула? Но она в конце концов пробудилась. Крикнула вам: вызови Анвальдта в Бреслау. И вы подумали: он может оказаться полезным. Совершенно случайно он полицейский, так пусть-ка расследует убийство своей сестры. А о родственных узах я скажу ему, когда надо будет подстегнуть его. Ведь так? Совесть совестью, а практичность практичностью. Так всегда велось у фон дер Мальтенов?
– То, что вы называете практичностью, – барон надменно возвел глаза к портретам предков, – я определил бы как фамильную гордость. Я вызвал вас, чтобы вы схватили убийцу своей сестры и отомстили за это гнусное убийство. Как брат, вы имеете на это полное право…
Анвальдт выхватил пистолет, снял с предохранителя, прицелился в голову первого в галерее предков и нажал на спуск. Раздался сухой щелчок бойка. Анвальдт принялся лихорадочно шарить в карманах. Барон схватил его за руку, но тут же отпустил. Сын смотрел на него помутневшими глазами.
– Я не выдержу… месть… немецкий езид…
Барон напрягся, как струна. Они по-прежнему стояли напротив друг друга в оранжеватом мглистом полусвете.
– Ведите себя соответствующим образом и дослушайте меня до конца. Я говорил вам о фамильной гордости. Ее источник – многовековые традиции, свершения наших предков. Все это прекратилось бы. С моей смертью пришел бы конец роду, исчезла бы последняя, силезская ветвь фон дер Мальтенов. – Барон схватил Анвальдта за плечи и так резко развернул, что в глазах у того закружились преисполненные достоинства сифилитичные физиономии на портретах. – А теперь наш род продолжится в лице Герберта фон дер Мальтена.
Барон бросился к стене и снял с нее зазубренный меч с золоченым эфесом, инкрустированным перламутром. Неся его на вытянутых руках, он приблизился к Анвальдту. С минуту смотрел на него, подавляя волнение, как и подобает мужчине. Рыцарю.
– Прости меня, сын мой, – склонил голову барон. – Оглянись вокруг. Ты – наследник всего этого. Прими же наш герб и священный символ рода – меч нашего прапрадеда Болека фон дер Мальтена, рыцаря, сражавшегося в Тридцатилетнюю войну. Вонзи его в сердце убийцы. Отомсти за сестру.
Анвальдт торжественно принял меч. Он стоял, широко расставив ноги и склонив голову, как перед посвящением. И вдруг раздался тоненький издевательский смешок.
– Дорогой папаша, мне смешон твой пафос. Что, фон дер Мальтены всегда так изъяснялись? Я-то говорю куда проще: меня зовут Герберт Анвальдт, у меня нет ничего общего с тобой, и мне плевать на весь ваш пантеон, который ты завершаешь. Да, да, ты. Я же открываю свой собственный. Кладу ему начало. Я, ублюдок, рожденный польской горничной от неизвестного отца. И что с того? Через семь веков никто об этом и знать-то не будет, продажные хронисты напишут приукрашенные жизнеописания. Я должен жить, чтобы начался мой собственный род. И моя жизнь означает конец, угасание рода фон дер Мальтенов. Она расцветет на ваших руинах. Нравится тебе такая метафора?
Он поднял меч и нанес удар, рассекший кожу на голове барона. Тщательно причесанные волосы слиплись от крови. С криком «Полиция!» барон побежал по лестнице.
– А я и есть полиция.
Анвальдт поднимался по ступенькам следом за отцом. Тот споткнулся и упал. Ему казалось, будто он лежит на влажной простыне в душной комнате служанки. Бежевый ковер, покрывающий лестницу, впитывал коричнево-красную кровь. Тесемки кальсон жалко обвились вокруг кожаных домашних туфель.
– Умоляю, не убивай меня… Тебя посадят в тюрьму… а так ты будешь богачом…
– «Я неумолима и неподкупна», – отвечает смерть. – Анвальдт уперся острием меча в грудь барона. – Ты знаешь этот трактат? Он был написан, когда твой предок Годфрид вспарывал своим «дюрандалем» животы арабским девушкам.
Анвальдт почувствовал, что меч встретил какое-то препятствие. До него не сразу дошло, что острие уткнулось в ступеньку, пронзив насквозь тело барона.
Бросив меч на скрюченное тело, Анвальдт обернулся к старику слуге, который в безмолвном ужасе созерцал эту картину:
– Смотри, старик: рыцарь Герберт фон Анвальдт Непреклонный покарал распутника, дьяволопоклонника, езида… Подай мне скорпионов, и мы исполним давнее пророчество… Их тут нет?… Погоди…
Пока Анвальдт ползал на четвереньках и искал на полу скорпионов, в холле появился шофер барона Герман Вуттке и, не долго думая, схватил тяжелый серебряный подсвечник. Всходило солнце. Бреславльцы смотрели в небо и проклинали очередной жаркий день.

XVI
Оппельн, вторник 13 ноября 1934 года, девять вечера
Поезд сообщением Бреслау – Оппельн опоздал на две минуты, что Мок, привычный к точности немецких железных дорог, счел возмутительным. (Ничего удивительного, что в государстве, которым правит австрийский фельдфебель, все катится к черту.) Поезд медленно подъезжал к перрону. Мок увидел в вагонном окне человека, который смеялся и неизвестно кому махал рукой. Он взглянул на Смолора. Тот тоже заметил этого весельчака и быстро направился в сторону зала ожидания с расписанным сводчатым потолком. Поезд остановился. Следующим, кого Мок увидел в окне, был Кемаль Эркин, а за спиной у него оказался все тот же весельчак, который помогал какой-то даме вытаскивать тяжелый чемодан. Эркин вышел из вагона и пошел к залу ожидания. Весельчак совершенно по-хамски бросил на перрон багаж ошарашенной дамы и быстро зашагал за Эркином.
В зале ожидания было всего несколько пассажиров. Турок направился к подземному переходу, ведущему в город. Спуск был разделен продольным барьерчиком. Эркин шел по правой стороне. После стольких лет жизни в Германии он так привык к пресловутому прусскому «орднунгу», что, увидев человека, который шел навстречу ему тоже по правой стороне, то есть против движения, инстинктивно сунул руку во внутренний карман, где у него был пистолет, однако тут же вынул ее. Человек приближался к Эркину, изо всех сил стараясь не сбиться и идти по прямой. Параллельно же пьяному, но по другую сторону барьера шли четверо эсэсовцев и какой-то ссутулившийся мелкий чиновник в надвинутой на уши шляпе. Пьяный приблизился к Эркину и преградил ему дорогу. Пошатываясь на нетвердых ногах, он пытался засунуть в рот мятую кривую сигарету. Турок, смеясь в душе над своими подозрениями, сказал, что у него нет спичек, и хотел уже обойти пьянчужку, как вдруг получил удар в живот такой силы, что невольно согнулся пополам. Краем глаза он заметил, что через барьерчик перескакивают эсэсовцы. Он не успел опереться о стену, как они уже оказались у него за спиной. Из зала ожидания, кляня отсутствующих носильщиков, шла дама, волоча тяжеленный чемодан. Коренастый мужчина, в наглухо застегнутом плаще и шляпе, грубо оттолкнул ее. В руке он держал пистолет. Эркин сунул руку в карман, но то было единственное движение, которое он успел сделать. Его сильно толкнули. Он полетел к барьерчику и повис на нем. Двое эсэсовцев прижали турка к барьеру, а мелкий чиновник нанес страшный удар резиновой дубинкой. Сознания Эркин не потерял, но чувствовал себя парализованным. Он увидел, как неторопливо шедший коренастый мужчина, в тесноватом плаще, широко улыбаясь, успокаивает железнодорожного охранника, демонстрируя ему раскрытое полицейское удостоверение. Служащий с резиновой дубинкой, явно разочарованный не слишком удачными результатами своего первого удара, закусив губу, размахнулся еще раз.
Оппельн, среда 14 ноября 1934 года, час ночи
Сквозь щели в дверях гаража задувал ветер. От холода Эркин пришел в сознание. Он находился в неестественном полусидячем положении. Обе его руки были пристегнуты наручниками к торчащим из стены железным кольцам. Турок дрожал от холода. Он был голый. На глазах запеклась кровь. Сквозь красноватую мглу он увидел того самого коренастого человека. Мок подошел к нему и тихо промолвил:
– Наконец настал этот день, Эркин. Кто отомстит за несчастную Мариетту фон дер Мальтен? Я. Ты ведь это прекрасно понимаешь: у вас месть – священный долг. Так что если говорить о мести, ваши обычаи мне весьма по душе. – Мок принялся шарить у себя по карманам, но через некоторое время прекратил с деланно разочарованным видом. – Нет у меня при себе ни шершней, ни скорпионов. Совершенно забыл о них. Но знаешь, хотя бы в одном твоя смерть будет напоминать смерть Мариетты. Перед смертью ты потеряешь невинность.
Мок глянул в сторону. Из темноты возник мужчина. На покрытом гнойными прыщами лице горели маленькие глазки. Турок содрогнулся. И еще раз содрогнулся, услышав, как этот мужчина расстегивает брючный ремень и спускает брюки.
«Шлезише тагесцайтунг» от 22 июля 1934 года, страница 1:
ЖАЛКАЯ СМЕРТЬ МАСОНА
«Вчера под утро в Бреслау, в собственном особняке на Айхен-аллее, 13, был убит барон фон дер Мальтен, один из основателей и членов масонской ложи «Гор».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36