Так что добывание данных об Эркине с последующим его арестом стало той точкой, где схожие до сей поры намерения Мока и Анвальдта разошлись. Мысли криминальдиректора повернули в сторону шефа бреславльского отделения абвера Райнера фон Гарденбурга, а надежды Анвальдта сосредоточились вокруг доктора Георга Мааса.
Помня о полученном утром предостережении, что одна из телефонисток является любовницей Дитмара Фебе, заместителя Крауса, Мок вышел из здания полиции и по Швайдницерштадтграбен дошел до универмага Вертхайма. Задыхаясь от жары в застекленной телефонной будке, он набрал номер фон Гарденбурга.
Анвальдт же в это время кружил по зданию полицайпрезидиума в попытках отыскать шефа. Потеряв терпение, он решил действовать на свой страх и риск. Он заглянул в комнату криминальассистентов. Курт Смолор мгновенно понял, что Анвальдт хочет вызвать его, и вышел в коридор.
– Смолор, возьмите еще одного человека и пойдемте к Маасу. Возможно, мы и его посадим в зубоврачебное кресло.
И Мок и Анвальдт одновременно почувствовали, что жара стала прямо-таки тропической.
Бреслау, того же 16 июля 1934 года, пять вечера
В квартире Мааса царил неописуемый беспорядок. Анвальдт и Смолор, утомленные поспешным обыском, сидели в гостиной и тяжело дышали. Смолор чуть ли не ежеминутно подходил к окну и поглядывал на пьянчужку, который привалился к стене дома и осматривался вокруг на удивление трезвым взглядом. Маас не появлялся.
Анвальдт не отрывал глаз от листка бумаги для «ундервуда» со сделанной от руки записью. Это было что-то вроде незавершенного наброска отчета, два отдельных фрагмента. В верхней части было написано: «Ганна Шлоссарчик, Равич. Мать?» Несколько ниже: «Расследование в Равиче. Детективному бюро „Адольф Ендерко" выдано сто марок». Анвальдт уже не обращал внимания ни на жару, ни на звуки пианино, доносящиеся из верхней квартиры, ни на липнущую к телу рубашку; он даже забыл о боли в челюсти после удаления корня. Он сверлил взглядом бумагу и отчаянно пытался вспомнить, где совершенно недавно ему довелось слышать фамилию Шлоссарчик. Анвальдт взглянул на Смолора, который нервно переворачивал чистые листы бумаги, лежащие на круглом блюде для пирожных, и вдруг воскликнул, подобно Архимеду: «Эврика!» Его осенило: эту фамилию он видел в списках прислуги дома фон дер Мальтенов. И он с облегчением вздохнул: Ганна Шлоссарчик в отличие от Эркина не будет окутана непроницаемой тайной. Он пробормотал:
– В бюро «Адольф Ендерко» я получу все сведения.
– Вы мне? – обернулся, оторвавшись от окна, Смолор.
– Нет, нет, просто я рассуждаю вслух.
Смолор подошел к Анвальдту и заглянул через плечо. Он внимательно прочел запись Мааса и рассмеялся.
– Что вы смеетесь?
– Смешная фамилия – Шлоссарчик.
– А где находится этот город Равич?
– В Польше, в пятидесяти километрах от Бреслау, почти у самой границы.
Анвальдт подтянул спущенный узел галстука, надел шляпу и с отвращением глянул на свои запылившиеся ботинки.
– Смолор, вы и ваш псевдопьяница будете, сменяя друг друга, сидеть в квартире Мааса, пока он не соблаговолит явиться. Когда же он явится, задержите его и оповестите Мока либо меня.
Анвальдт закрыл за собой дверь, но тут же вернулся и поинтересовался у Смолора:
– Скажите, а почему вас так рассмешила фамилия Шлоссарчик?
Смолор смущенно улыбнулся:
– Понимаете, у меня сразу всплыло слово «шлоссер» – «слесарь». Представьте себе: женщина по фамилии Слесарь. Ха-ха-ха… слесарь без ключа или отмычки… ха-ха-ха…
Бреслау, того же 16 июля 1934 года, шесть вечера
В парке Тайхекер за Центральным вокзалом в эту пору дня жизнь била ключом. В тени его деревьев искали прохлады пассажиры, у которых в Бреслау была пересадка, служащие дирекции железных дорог, сверхурочно работающие перед долгожданным отпуском в Цоппоте или Штральзунде, шумели дети возле ларьков с мороженым, на скамейках, толкая друг друга мощными крупами, вплотную сидели служанки, полулежали легкие больные из ближней больницы Бетхесда, отцы семейств, освеженные после посещения душевого павильона или прохладной читальни на Тайхекерштрассе, дымили дешевыми сигарами и провожали ленивыми взглядами фланирующих проституток. У церкви Спасителя безногий ветеран играл на кларнете. Увидев двух прогуливающихся мужчин средних лет в прекрасно сшитых костюмах, он заиграл какую-то опереточную мелодийку, надеясь на усиленное подаяние, однако они равнодушно прошли мимо. Он лишь услышал фразу, произнесенную довольно высоким уверенным голосом:
– Хорошо, господин криминальдиректор, мы проверим этого Эркина.
Ветеран поправил плакатик с надписью «Отомстим за Верден» и перестал играть. Мужчины уселись на скамейку, с которой только что встали два подростка. Несколько секунд они разглядывали удаляющихся мальчишек в коричневых рубашках, с саперными лопатками на ремне, а затем продолжили разговор. Нищий музыкант напряг слух. Фальцет чрезвычайно элегантного высокого господина переплетался с басистым рокотом его коренастого собеседника в костюме из светлого коверкота. Гениальный слух ветерана легко выделял пробивающиеся сквозь уличный шум реплики, произнесенные высоким голосом, баритонально-басистые же терялись среди стука колес конных экипажей, грохота автомобилей и скрежета трамваев на углу Садоваштрассе и Борауэрштрассе.
– Если вы этого желаете, я узнаю, говорит ли наш разыскиваемый на… каком? Ага, ясно… На курдском.
– …
– Дорогой господин криминальдиректор, еще наш незабвенный кайзер Вильгельм называл Турцию «своим восточным другом».
– …
– Да. да. Военные контакты были всегда чрезвычайно интенсивными. Представьте себе, мой отец был членом военной миссии генерала фон дер Гольца, который помогал, кажется, в восьмидесятых годах создать современную турецкую армию. Вслед за ним в Турцию триумфально вступил Дойче Банк, построивший новый участок Багдадской железной дороги.
– …
– Мы, немцы, и сейчас помним, что в тысяча девятьсот четырнадцатом году духовный глава мусульман объявил «священную войну» против наших врагов. Так что ничего странного, что высшие турецкие офицеры обучаются у нас. Я сам был знаком с такими, когда перед войной жил в Берлине.
– …
– Можете не сомневаться. Не знаю когда, но я подам вам на блюде этого Эркина.
– …
– Не за что, господин криминальдиректор. Я надеюсь, что при необходимости вы мне ответите тем же.
– …
– До встречи в известном нам приятном местечке.
Мужчины пожимали друг другу руки, и ветеран утратил к ним интерес. Он увидел, что приближается компания подвыпивших подростков с резиновыми дубинками, и тотчас заиграл «Хорста Весселя», однако безрезультатно: в пробитую французскими пулями военную фуражку не упало ни единого пфеннига.
А в это же время на Фрайбургерштрассе, 5, Франц Губер, совладелец детективного агентства «Адольф Ендерко», внезапно утратил недоверчивость и перестал упрямо отказываться от сотрудничества. Он мгновенно потерял желание ознакомиться с удостоверением Анвальдта, больше не намеревался звонить в полицайпрезидиум, дабы увериться в том, что Анвальдт – это именно Анвальдт, прекратил экзаменовать его на предмет знания личного состава криминального отдела и местоположения восемнадцати полицейских участков, подчиняющихся управлению бреславльской криминальной полиции. Франц Губер мгновенно резко переменился, выказал готовность сотрудничать и стал предупредительно вежлив. Глядя в черное отверстие ствола пистолета, он самым исчерпывающим образом отвечал на все вопросы.
– Что именно нужно было Маасу? Какое задание он вам дал?
– Он узнал от старого швейцара барона о внебрачном ребенке, которого Оливер фон дер Мальтен прижил с какой-то горничной. Единственная женщина, когда-либо служившая у барона, сейчас проживает в Польше в городке Равич. Зовут ее Ганна Шлоссарчик. Мне было поручено установить, действительно ли у нее был ребенок от барона и что с этим ребенком стало.
– Вы сами были в Равиче?
– Нет, я послал одного из моих людей.
– И что?
– Он нашел Ганну Шлоссарчик.
– Как он смог ее разговорить? Обычно люди крайне неохотно признаются в подобных грехах.
– Шуберт, мой человек, представился адвокатом, который разыскивает наследников якобы скончавшегося барона. Я предложил ему использовать эту хитрость.
– Неплохо. И что же ваш человек узнал?
– Состоятельная пожилая дама, услыхав об ожидающем ее огромном наследстве, без колебаний призналась в своем грешке молодости, после чего так разрыдалась, что Шуберту едва удалось успокоить ее.
– Она так раскаивалась в своем грехе?
– Нет, причина вовсе не в этом. Она просто сокрушалась, что ничего не знает о своем сыне, который был бы наследником барона. Потому-то она и плакала.
– Угрызения совести?
– Похоже на то.
– Итак, у нее от барона был внебрачный сын. Это установленный факт. Как его зовут, сколько ему лет и где он живет?
– Шлоссарчик служила у барона с девятьсот первого по девятьсот второй год. Вероятно, тогда она и забеременела. После этого барон Рупперт фон дер Мальтен, отец Оливера, больше не принимал на службу ни одной женщины, даже кухаркой. Таким образом, ее сыну сейчас тридцать один либо тридцать два года. Какая у него фамилия? Неизвестно. Но явно не та же, что у барона. Его мать за молчание получила столько, что до сих пор живет безбедно. Где сейчас проживает баронский бастард? Тоже неизвестно. А что известно? Что до совершеннолетия он жил в каком-то берлинском приюте, куда был отдан любящей матерью еще грудным младенцем.
– В каком именно приюте?
– Она не знает. Его отвез туда какой-то польский коммерсант, ее хороший знакомый.
– Фамилия этого коммерсанта?
– Она не захотела ее назвать. Сказала, что он тут совершенно ни при чем.
– И ваш человек всему этому поверил?
– А с какой стати ей обманывать? Я же говорил вам, что она плакала, оттого что не знает адреса своего сына. Если бы знала, она радовалась бы. Как-никак он получил бы наследство.
Анвальдт машинально задал следующий вопрос:
– А почему она отдала его в сиротский приют? Ведь с баронскими деньгами она могла бы безбедно жить вместе с ребенком.
– Мой человек об этом не спрашивал.
Анвальдт спрятал пистолет в карман. Он с трудом дышал: в горле от жары пересохло. Десну нарвало, она распухла. Еще давали себя знать укусы шершней. Он заговорил и не узнал своего голоса:
– Маас был доволен вами?
– Не вполне. Поскольку мы выполнили задание лишь частично. Мой человек установил, что у Ганны Шлоссарчик был ребенок от барона. Однако он не узнал ни его фамилии, ни места жительства. Так что мы получили от Мааса лишь половину гонорара.
– И сколько же?
– Сто марок.
Анвальдт закурил турецкую сигару, купленную в пассаже на Гартенштрассе. Она оказалась такой крепкой, что на какой-то миг у него даже перехватило дыхание. Однако он справился со спазмом бронхов и выпустил в потолок большой клуб дыма. Он ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Ему было немножко не по себе: еще минуту назад он держал этого человека на мушке, а сейчас курит у него, как у старого знакомого, сигару. (Зря я все-таки вышел из себя и стал пугать его пистолетом. Пистолет всего лишь заставил его говорить. Не более. Правды он ничуть не гарантирует. Губер прекрасно мог все это на ходу сочинить.) Он посмотрел на висящие на стене дипломы и фотоснимки. На одном из них Франц Губер пожимал руку какому-то офицеру высокого ранга, в островерхой каске. Под фотографией была надпись, вырезанная из газеты: «Франц Губер, полицейский, спасший ребенка, принимает поздравления от генерала Фрайхерра фон Кампенхаузена. Блютен, 1913». Анвальдт примирительно улыбнулся:
– Господин Губер, простите, что я выхватил пушку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36