Но облегчение длилось недолго. Этот же гестаповец одной рукой зажал ему нос, а второй заткнул тряпку в рот.
– Так какое же, берлинец, у тебя задание в Бреслау? – произнес первый гестаповец приглушенным голосом. – Достаточно, Конрад.
Анвальдт, как только изо рта у него вынули вонючий кляп, надолго зашелся кашлем. Щуплый гестаповец терпеливо дожидался ответа. Не получив его, он взглянул на своего помощника:
– Господин Анвальдт не желает отвечать, Конрад. Видимо, он чувствует себя в безопасности. Ему кажется, будто он защищен. А кто же его защищает? Может быть, криминальдиректор Эберхард Мок? Но тут нет Мока. – Он развел руками. – Ты видишь где-нибудь Мока, Конрад?
– Никак нет, господин штандартенфюрер.
Щуплый наклонил голову и заговорил просящим голосом:
– Знаю, знаю, Конрад, твои методы безотказны. Когда ты допрашиваешь своих пациентов, ни одна тайна не остается нераскрытой, ни одна фамилия не затеряется в памяти. Но позволь мне самому вылечить этого пациента. Можно?
– Конечно, господин штандартенфюрер.
Улыбающийся Конрад вышел из камеры. Штандартенфюрер открыл старый потертый портфель и достал из него литровую бутылку и пол-литровую банку. Содержимое бутылки – какую-то мутную жидкость – он вылил Анвальдту на голову. Узник почувствовал во рту сладковатый вкус.
– Это вода с медом, Анвальдт. – Гестаповец взял банку. – А знаешь, что это? Ну, ну?… Ладно, удовлетворю твое любопытство.
Он несколько раз встряхнул банку. Из нее доносилось низкое гудение насекомых. Анвальдт взглянул: два шершня яростно сталкивались друг с другом и ударялись о стекло.
– Жуткие чудовища… – продолжал гестаповец.
Неожиданно он взмахнул рукой и разбил банку о стену. И прежде чем ошалевшие шершни начали летать по маленькой камере, узник остался в ней один.
Анвальдт никогда не предполагал, что эти крупные насекомые издают крыльями звук, какой впору, пожалуй, небольшим птицам. Сначала шершни ринулись к лампочке за проволочной сеткой, но очень скоро сменили направление. Они как-то странно подрагивали в затхлом воздухе и с каждой секундой спускались все ниже. Вскоре они были на уровне головы Анвальдта, к которой их приманивал запах меда. Узник включил воображение и с его помощью пытался выбраться из камеры. Удалось. (Он шел по пляжу, который омывали ласковые волны, подгоняемые легким бризом. Ступни утопали в теплом песке. Внезапно сорвался ветер, песок раскалился до белизны, волны уже не лизали пляж. Огромные ревущие валы с белопенными гривами ринулись на Анвальдта.)
Воображение отказалось повиноваться. Он ощущал легкое движение воздуха возле рта, слипшегося от воды с медом. Открыл глаза и увидел шершня, который явно нацелился сесть ему на губу. Анвальдт изо всех сил дунул на него. Шершень, отнесенный потоком воздуха, уселся на стену камеры. Но второе насекомое стало летать вокруг его головы. Анвальдт резко двигался вместе со стулом и вертел головой в разные стороны. Шершень сел на его ключицу и вонзил жало в кожу. Анвальдт придавил его подбородком и ощутил пронизывающую боль. Ключицу и нижнюю челюсть соединила синяя пульсирующая опухоль. Черно-желтое тело придавленного шершня дергалось на полу. Второй шершень оторвался от стены и ринулся в атаку, вновь избрав целью рот. Анвальдт наклонил голову, и шершень вместо губы оказался у самой глазницы. Вокруг левого глаза расползлась опухоль и растеклась боль. Анвальдт дернул головой и вместе со стулом упал на бетон. Темнота залила левый глаз. Потом правый.
Ведро ледяной воды привело его в чувство. Штандартенфюрер жестом руки отослал помощника. Он взял кресло за спинку и без особого труда возвратил Анвальдта в вертикальное положение.
– Ты парень боевой, – произнес он, с сокрушением разглядывая распухшее лицо узника. – Тебя атаковали два шершня, и ты убил обоих.
Кожа на твердых вздутиях болезненно натянулась. Шершни еще дергались на щербатом полу.
– Ну что, Анвальдт, может, хватит? Или хочешь, чтобы опять попросил о помощи этих агрессивных насекомых? Знаешь, я ведь их боюсь еще больше, чем ты. Так что же – хватит?
Узник кивком подтвердил, что хватит. В камеру вошел толстый палач и поставил штандартенфюреру стул. Тот сел на него верхом, положил локти на спинку и дружески взглянул на свою жертву:
– На кого работаешь?
– На абвер.
– Задание?
– Разрабатываю польскую разведывательную сеть.
– Почему тебя прислали из самого Берлина? Что, в Бреслау никого подходящего не нашлось?
– Не знаю. Я получил приказ.
Анвальдту показалось, будто из его гортани вырывается чужой голос. Каждому произнесенному слову сопутствовала боль в горле и в лицевых мышцах, одеревеневших между двумя желваками на местах укусов.
– Развяжите меня, – прошептал он.
Штандартенфюрер молча смотрел на него. Умные его глаза засветились каким-то человеческим чувством.
– Разрабатываешь, значит, польскую разведку? А что общего с этим имеют барон фон Кёпперлинг и барон фон дер Мальтен?
– На балу у барона фон Кёпперлинга был человек, за которым я следил. А фон дер Мальтен к этому делу не имеет никакого отношения.
– Как фамилия этого человека?
Анвальдта обмануло сочувственное выражение лица гестаповца. Он втянул в легкие плотный вонючий воздух и прошептал:
– Я не могу его назвать…
Наверное, с минуту гестаповец беззвучно смеялся, потом начал странный монолог. Грубым голосом он задавал вопросы и тут же отвечал себе дрожащим фальцетом:
– Кто побил тебя на балу у барона? Какой-то бугай, господин офицер. Ты боишься этого бугая? Да, господин офицер. А шершней ты не боишься? Нет, господин офицер, боюсь. Как так? Ведь ты же двух шершней убил! Причем без помощи рук! Ага, Анвальдт, я понял: два – это слишком мало для тебя… Но их может быть больше…
Гестаповец закончил басово-фальцетный псевдодиалог и неспешно ткнул окурком сигареты в опухоль на ключице.
Чужой голос едва не разорвал саднящее горло. Анвальдт лежал на полу и кричал. Минуту. Две. Штандартенфюрер позвал: «Конрад!» Ведро холодной воды заставило узника замолчать. А гестаповец закурил новую сигарету и раздувал ее кончик. Анвальдт с ужасом смотрел на огонек.
– Фамилия того, за кем ты следил?
– Павел Крыстек.
Гестаповец встал и вышел. Минут через пять он вернулся в камеру в сопровождении знакомого Анвальдту турка.
– Врешь. Никого с такой фамилией у барона не было, верно? – обратился он к турку, который, надев очки, просматривал пачку черно-серебряных приглашений. При этом он завертел головой, на восточный манер подтверждая истинность слов гестаповца, жадно затягивавшегося сигаретой.
– Ты отнял у меня массу времени и выставил на смех мои методы. Этим ты огорчил меня. Да и надоел, признаться, – вздохнул штандартенфюрер и несколько раз потянул носом. – Займитесь им. Может, вы добьетесь больших результатов.
Турок достал из портфеля две бутылки с медом, разболтанным в небольшом количестве воды, и медленно – из обеих одновременно – вылил их содержимое на голову, плечи и живот узника, особенно обильно поливая низ живота и гениталии. Анвальдт закричал. Из его гортани вырывались какие-то нечленораздельные звуки, но турок понял: «Я все скажу». Он глянул на штандартенфюрера, но тот подал знак: продолжайте. После чего турок вынул из портфеля банку и поднес ее к глазам Анвальдта. В ней яростно гудели и подергивали черно-желтыми брюшками с дюжину шершней.
– Я все скажу!!!
Турок держал банку в вытянутой руке. Над бетонным полом.
– Я все скажу!!!
Турок выпустил банку.
– Я все скажу!!!
Банка падала. Ударила струя мочи. Банка упала на пол. Анвальдт уже не владел мочевым пузырем. Он терял сознание. Банка не разбилась. Она лишь глухо стукнулась о бетон.
Турок с отвращением отодвинулся от бесчувственного узника. Появился толстяк Конрад. Он отвязал Анвальдта от стула и подхватил под мышки. Ноги узника волоклись по луже мочи. Штандартенфюрер приказал:
– Обмойте этого зассанца и отвезите в Особовицкий парк.
Закрыв за Конрадом дверь, он взглянул на турка:
– Эркин, почему у вас такое удивленное лицо?
– Господин штандартенфюрер, он уже был готов и начал бы петь как миленький.
– Вы слишком торопитесь, Эркин. – Краус рассматривал шершней, мечущихся в банке из толстого йенского стекла. – Вы пригляделись к нему? Сейчас он должен отдохнуть. Я знаю таких, как он. Он нам напел бы столько чуши, что пришлось бы проверять ее целую неделю. А я не могу так долго держать его здесь. Мок еще очень силен, и у него очень хорошие отношения с абвером. А кроме того, Анвальдт уже мой. Если он решится уехать из города, мои люди доберутся до него и в Берлине. А если останется здесь, я снова приглашу его на беседу. И в том и в другом случае ему достаточно будет увидеть обычную пчелу, и он тут же начнет петь. Эркин, с сегодняшнего дня мы с вами стали для этого полицейского демонами, которые никогда его не покинут…
Бреслау, среда 11 июля 1934 года, три часа ночи
На мир влажным покровом пала роса. Она жемчужно поблескивала на траве, деревьях и нагом теле мужчины. На горячей коже она мгновенно высыхала. Анвальдт проснулся. Впервые за много дней он дрожал от холода. С огромным трудом он встал и, подволакивая опухшую ногу, побрел, пошатываясь и наталкиваясь на деревья. Он вышел на усыпанную гравием неширокую аллею и направился к какому-то темному зданию, черный угловатый силуэт которого выделялся на фоне уже светлеющего неба. И в этот момент по нему скользнул свет фар. Около здания стоял автомобиль, и его фары высветили в темноте непристойную наготу Анвальдта. Он услышал крик «Стоять!», приглушенный женский смех, треск гравия под подошвами направляющихся к нему мужчин. Он дотронулся до шеи, в которой пульсировала боль, шершавое одеяло терлось об израненное тело. Анвальдт открыл глаза и увидел успокоительный свет ночной лампочки. Сквозь толстые стекла на него смотрели мудрые глаза доктора Авраама Ланцмана, личного врача барона фон дер Мальтена.
– Где я? – спросил Анвальдт. На лице у него появилась слабая тень улыбки. Его позабавило, что впервые причиной его полного беспамятства оказалось не спиртное.
– Вы у себя дома. – У доктора Ланцмана вид был усталый и очень серьезный. – Вас привезли полицейские, патрулирующие так называемый Шведский бастион в Особовицком парке. Там летом собирается много девушек. А там, где они, всегда происходит что-нибудь не слишком приличное. Но вернемся к сути. Вас нашли в полубессознательном состоянии. Вы упорно повторяли свою фамилию, фамилии Мока и господина барона, а также свой адрес. Полицейские не захотели оставить без помощи своего, как они сочли, пьяного коллегу и отвезли вас домой. Отсюда они позвонили барону. Сейчас я вынужден вас покинуть. Господин барон пересылает вам через меня деньги. – Ланцман кончиками пальцев погладил лежащий на столе конверт. – А здесь мазь для опухолей и ссадин. На каждом пузырьке и на каждой баночке информация, как и сколько применять. Многое мне удалось найти в домашней аптечке, что было очень кстати, если иметь в виду время суток. Итак, позвольте откланяться. Я навещу вас около полудня, когда вы выспитесь.
Доктор Ланцман опустил веки, прикрыв свои мудрые глаза. Анвальдт тоже закрыл распухшие веки. Но уснуть он не мог – мешали накалившиеся стены, отдающие накопленное за день тепло. Он несколько раз повернулся, потом скатился на грязный ковер, на четвереньках добрался до окна, раздвинул тяжелые шторы и растворил его. После этого упал на колени и медленно, с трудом добрался до кровати. Лежа на одеяле, он вытирал пот льняным платком, обходя опухоли – вулканы боли. Но как только он закрывал глаза, в комнату влетали тучи шершней, а когда закрывал окно, чтобы не впустить их, то тут же начинал задыхаться от горячего дыхания стен, и тут же из щелей вылезали тараканы, некоторые из них были очень похожи на скорпионов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
– Так какое же, берлинец, у тебя задание в Бреслау? – произнес первый гестаповец приглушенным голосом. – Достаточно, Конрад.
Анвальдт, как только изо рта у него вынули вонючий кляп, надолго зашелся кашлем. Щуплый гестаповец терпеливо дожидался ответа. Не получив его, он взглянул на своего помощника:
– Господин Анвальдт не желает отвечать, Конрад. Видимо, он чувствует себя в безопасности. Ему кажется, будто он защищен. А кто же его защищает? Может быть, криминальдиректор Эберхард Мок? Но тут нет Мока. – Он развел руками. – Ты видишь где-нибудь Мока, Конрад?
– Никак нет, господин штандартенфюрер.
Щуплый наклонил голову и заговорил просящим голосом:
– Знаю, знаю, Конрад, твои методы безотказны. Когда ты допрашиваешь своих пациентов, ни одна тайна не остается нераскрытой, ни одна фамилия не затеряется в памяти. Но позволь мне самому вылечить этого пациента. Можно?
– Конечно, господин штандартенфюрер.
Улыбающийся Конрад вышел из камеры. Штандартенфюрер открыл старый потертый портфель и достал из него литровую бутылку и пол-литровую банку. Содержимое бутылки – какую-то мутную жидкость – он вылил Анвальдту на голову. Узник почувствовал во рту сладковатый вкус.
– Это вода с медом, Анвальдт. – Гестаповец взял банку. – А знаешь, что это? Ну, ну?… Ладно, удовлетворю твое любопытство.
Он несколько раз встряхнул банку. Из нее доносилось низкое гудение насекомых. Анвальдт взглянул: два шершня яростно сталкивались друг с другом и ударялись о стекло.
– Жуткие чудовища… – продолжал гестаповец.
Неожиданно он взмахнул рукой и разбил банку о стену. И прежде чем ошалевшие шершни начали летать по маленькой камере, узник остался в ней один.
Анвальдт никогда не предполагал, что эти крупные насекомые издают крыльями звук, какой впору, пожалуй, небольшим птицам. Сначала шершни ринулись к лампочке за проволочной сеткой, но очень скоро сменили направление. Они как-то странно подрагивали в затхлом воздухе и с каждой секундой спускались все ниже. Вскоре они были на уровне головы Анвальдта, к которой их приманивал запах меда. Узник включил воображение и с его помощью пытался выбраться из камеры. Удалось. (Он шел по пляжу, который омывали ласковые волны, подгоняемые легким бризом. Ступни утопали в теплом песке. Внезапно сорвался ветер, песок раскалился до белизны, волны уже не лизали пляж. Огромные ревущие валы с белопенными гривами ринулись на Анвальдта.)
Воображение отказалось повиноваться. Он ощущал легкое движение воздуха возле рта, слипшегося от воды с медом. Открыл глаза и увидел шершня, который явно нацелился сесть ему на губу. Анвальдт изо всех сил дунул на него. Шершень, отнесенный потоком воздуха, уселся на стену камеры. Но второе насекомое стало летать вокруг его головы. Анвальдт резко двигался вместе со стулом и вертел головой в разные стороны. Шершень сел на его ключицу и вонзил жало в кожу. Анвальдт придавил его подбородком и ощутил пронизывающую боль. Ключицу и нижнюю челюсть соединила синяя пульсирующая опухоль. Черно-желтое тело придавленного шершня дергалось на полу. Второй шершень оторвался от стены и ринулся в атаку, вновь избрав целью рот. Анвальдт наклонил голову, и шершень вместо губы оказался у самой глазницы. Вокруг левого глаза расползлась опухоль и растеклась боль. Анвальдт дернул головой и вместе со стулом упал на бетон. Темнота залила левый глаз. Потом правый.
Ведро ледяной воды привело его в чувство. Штандартенфюрер жестом руки отослал помощника. Он взял кресло за спинку и без особого труда возвратил Анвальдта в вертикальное положение.
– Ты парень боевой, – произнес он, с сокрушением разглядывая распухшее лицо узника. – Тебя атаковали два шершня, и ты убил обоих.
Кожа на твердых вздутиях болезненно натянулась. Шершни еще дергались на щербатом полу.
– Ну что, Анвальдт, может, хватит? Или хочешь, чтобы опять попросил о помощи этих агрессивных насекомых? Знаешь, я ведь их боюсь еще больше, чем ты. Так что же – хватит?
Узник кивком подтвердил, что хватит. В камеру вошел толстый палач и поставил штандартенфюреру стул. Тот сел на него верхом, положил локти на спинку и дружески взглянул на свою жертву:
– На кого работаешь?
– На абвер.
– Задание?
– Разрабатываю польскую разведывательную сеть.
– Почему тебя прислали из самого Берлина? Что, в Бреслау никого подходящего не нашлось?
– Не знаю. Я получил приказ.
Анвальдту показалось, будто из его гортани вырывается чужой голос. Каждому произнесенному слову сопутствовала боль в горле и в лицевых мышцах, одеревеневших между двумя желваками на местах укусов.
– Развяжите меня, – прошептал он.
Штандартенфюрер молча смотрел на него. Умные его глаза засветились каким-то человеческим чувством.
– Разрабатываешь, значит, польскую разведку? А что общего с этим имеют барон фон Кёпперлинг и барон фон дер Мальтен?
– На балу у барона фон Кёпперлинга был человек, за которым я следил. А фон дер Мальтен к этому делу не имеет никакого отношения.
– Как фамилия этого человека?
Анвальдта обмануло сочувственное выражение лица гестаповца. Он втянул в легкие плотный вонючий воздух и прошептал:
– Я не могу его назвать…
Наверное, с минуту гестаповец беззвучно смеялся, потом начал странный монолог. Грубым голосом он задавал вопросы и тут же отвечал себе дрожащим фальцетом:
– Кто побил тебя на балу у барона? Какой-то бугай, господин офицер. Ты боишься этого бугая? Да, господин офицер. А шершней ты не боишься? Нет, господин офицер, боюсь. Как так? Ведь ты же двух шершней убил! Причем без помощи рук! Ага, Анвальдт, я понял: два – это слишком мало для тебя… Но их может быть больше…
Гестаповец закончил басово-фальцетный псевдодиалог и неспешно ткнул окурком сигареты в опухоль на ключице.
Чужой голос едва не разорвал саднящее горло. Анвальдт лежал на полу и кричал. Минуту. Две. Штандартенфюрер позвал: «Конрад!» Ведро холодной воды заставило узника замолчать. А гестаповец закурил новую сигарету и раздувал ее кончик. Анвальдт с ужасом смотрел на огонек.
– Фамилия того, за кем ты следил?
– Павел Крыстек.
Гестаповец встал и вышел. Минут через пять он вернулся в камеру в сопровождении знакомого Анвальдту турка.
– Врешь. Никого с такой фамилией у барона не было, верно? – обратился он к турку, который, надев очки, просматривал пачку черно-серебряных приглашений. При этом он завертел головой, на восточный манер подтверждая истинность слов гестаповца, жадно затягивавшегося сигаретой.
– Ты отнял у меня массу времени и выставил на смех мои методы. Этим ты огорчил меня. Да и надоел, признаться, – вздохнул штандартенфюрер и несколько раз потянул носом. – Займитесь им. Может, вы добьетесь больших результатов.
Турок достал из портфеля две бутылки с медом, разболтанным в небольшом количестве воды, и медленно – из обеих одновременно – вылил их содержимое на голову, плечи и живот узника, особенно обильно поливая низ живота и гениталии. Анвальдт закричал. Из его гортани вырывались какие-то нечленораздельные звуки, но турок понял: «Я все скажу». Он глянул на штандартенфюрера, но тот подал знак: продолжайте. После чего турок вынул из портфеля банку и поднес ее к глазам Анвальдта. В ней яростно гудели и подергивали черно-желтыми брюшками с дюжину шершней.
– Я все скажу!!!
Турок держал банку в вытянутой руке. Над бетонным полом.
– Я все скажу!!!
Турок выпустил банку.
– Я все скажу!!!
Банка падала. Ударила струя мочи. Банка упала на пол. Анвальдт уже не владел мочевым пузырем. Он терял сознание. Банка не разбилась. Она лишь глухо стукнулась о бетон.
Турок с отвращением отодвинулся от бесчувственного узника. Появился толстяк Конрад. Он отвязал Анвальдта от стула и подхватил под мышки. Ноги узника волоклись по луже мочи. Штандартенфюрер приказал:
– Обмойте этого зассанца и отвезите в Особовицкий парк.
Закрыв за Конрадом дверь, он взглянул на турка:
– Эркин, почему у вас такое удивленное лицо?
– Господин штандартенфюрер, он уже был готов и начал бы петь как миленький.
– Вы слишком торопитесь, Эркин. – Краус рассматривал шершней, мечущихся в банке из толстого йенского стекла. – Вы пригляделись к нему? Сейчас он должен отдохнуть. Я знаю таких, как он. Он нам напел бы столько чуши, что пришлось бы проверять ее целую неделю. А я не могу так долго держать его здесь. Мок еще очень силен, и у него очень хорошие отношения с абвером. А кроме того, Анвальдт уже мой. Если он решится уехать из города, мои люди доберутся до него и в Берлине. А если останется здесь, я снова приглашу его на беседу. И в том и в другом случае ему достаточно будет увидеть обычную пчелу, и он тут же начнет петь. Эркин, с сегодняшнего дня мы с вами стали для этого полицейского демонами, которые никогда его не покинут…
Бреслау, среда 11 июля 1934 года, три часа ночи
На мир влажным покровом пала роса. Она жемчужно поблескивала на траве, деревьях и нагом теле мужчины. На горячей коже она мгновенно высыхала. Анвальдт проснулся. Впервые за много дней он дрожал от холода. С огромным трудом он встал и, подволакивая опухшую ногу, побрел, пошатываясь и наталкиваясь на деревья. Он вышел на усыпанную гравием неширокую аллею и направился к какому-то темному зданию, черный угловатый силуэт которого выделялся на фоне уже светлеющего неба. И в этот момент по нему скользнул свет фар. Около здания стоял автомобиль, и его фары высветили в темноте непристойную наготу Анвальдта. Он услышал крик «Стоять!», приглушенный женский смех, треск гравия под подошвами направляющихся к нему мужчин. Он дотронулся до шеи, в которой пульсировала боль, шершавое одеяло терлось об израненное тело. Анвальдт открыл глаза и увидел успокоительный свет ночной лампочки. Сквозь толстые стекла на него смотрели мудрые глаза доктора Авраама Ланцмана, личного врача барона фон дер Мальтена.
– Где я? – спросил Анвальдт. На лице у него появилась слабая тень улыбки. Его позабавило, что впервые причиной его полного беспамятства оказалось не спиртное.
– Вы у себя дома. – У доктора Ланцмана вид был усталый и очень серьезный. – Вас привезли полицейские, патрулирующие так называемый Шведский бастион в Особовицком парке. Там летом собирается много девушек. А там, где они, всегда происходит что-нибудь не слишком приличное. Но вернемся к сути. Вас нашли в полубессознательном состоянии. Вы упорно повторяли свою фамилию, фамилии Мока и господина барона, а также свой адрес. Полицейские не захотели оставить без помощи своего, как они сочли, пьяного коллегу и отвезли вас домой. Отсюда они позвонили барону. Сейчас я вынужден вас покинуть. Господин барон пересылает вам через меня деньги. – Ланцман кончиками пальцев погладил лежащий на столе конверт. – А здесь мазь для опухолей и ссадин. На каждом пузырьке и на каждой баночке информация, как и сколько применять. Многое мне удалось найти в домашней аптечке, что было очень кстати, если иметь в виду время суток. Итак, позвольте откланяться. Я навещу вас около полудня, когда вы выспитесь.
Доктор Ланцман опустил веки, прикрыв свои мудрые глаза. Анвальдт тоже закрыл распухшие веки. Но уснуть он не мог – мешали накалившиеся стены, отдающие накопленное за день тепло. Он несколько раз повернулся, потом скатился на грязный ковер, на четвереньках добрался до окна, раздвинул тяжелые шторы и растворил его. После этого упал на колени и медленно, с трудом добрался до кровати. Лежа на одеяле, он вытирал пот льняным платком, обходя опухоли – вулканы боли. Но как только он закрывал глаза, в комнату влетали тучи шершней, а когда закрывал окно, чтобы не впустить их, то тут же начинал задыхаться от горячего дыхания стен, и тут же из щелей вылезали тараканы, некоторые из них были очень похожи на скорпионов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36