Мог, койечно, существовать и второй ключ, но дело в том, что Яблонский свой ключ непременно оставлял в замке, причем в таком положении, что можно было его вытолкнуть или повернуть с другой стороны только с применением силы и с таким шумом, который обязательно разбудил бы спящего.
Яблонского застрелили, когда он спал в кровати. Он обычно спал в пижаме, но там, в саду был полностью одет. Зачем он оделся? Все это было бессмысленным, и тем более не имело смысла одевать покойника весом сто двадцать килограммов. И почему пистолет не был с глушителем? Я не сомневался, глушителя не было: он уменьшает убойную силу, и даже пуля из специального сплава не смогла бы дважды пробить череп. Кроме того, убийца воспользовался подушкой, чтобы приглушить звук выстрела. Это еще было понятно: наши комнаты находились в дальнем крыле дома; подушка и сильная буря не дадут никому в доме услышать выстрел. Но дело в том, что за дверью должен был находиться я и я не мог не услышать выстрела, разве что был глухим или мертвым. А ведь Ройалу было известно — по крайней мере, я полагал, что ему известно,— что я спал в соседней комнате. Может быть, Ройал знал, что меня не было там? Он вошел, увидел, что я исчез; догадался, что только Яблонский мог организовать мне побег, и сразу застрелил Яблонского? Это объясняло все, кроме улыбки на лице покойного.
Я пошел в свою комнату, передвинул кресло с одеждой поближе к электрокамину и вернулся, в спальню Яблонского. Полу-литровая бутылка виски была полной на три четверти. Недостающего количества не могло хватить, чтобы притупить бдительность Яблонского. Однажды я был свидетелем того, как Яблонский выпил бутылку рома в течение одного вечера — виски он недолюбливал —и внешне опьянение проявилось лишь в том, что он смеялся больше чем обычно. А теперь он уже никогда больше не рассмеется.
Сидя почти в полной темноте, при слабом отсвете электрического камина в соседней комнате, я поднял бокал. За Яблонского, не знаю, как назвать, может быть, прощальный тост. Я медленно отпил виски, чтобы ощутить его аромат; две-три секунды я сидел спокойно, потом встал, быстро пошел в угол, выплюнул виски в умывальник и тщательно прополоскал рот.
Виски принес Виланд. Он дал Яблонскому закупоренную бутылку и бокалы. Когда мы оказались наверху, Яблонский налил виски нам обоим. Я чуть было не взял бокал в руку, но вспомнил, что не стоит пить, если вскоре придется опускаться под воду с кислородным аппаратом. Яблонский выпил виски из обоих бокалов, а после моего ухода, наверное, еще парочку.
У Ройала и его дружков был ключ от двери Яблонского, но даже если бы им пришлось ломиться с топорами, Яблонский все равно ничего бы не услышал. В этой бутылке виски снотворного было достаточно, чтобы усыпить слона. Теряя сознание, Яблонский все же смог с трудом добраться до кровати. Я знал, что это глупо, но стоял в темноте и упрекал себя за то, что не выпил тогда с ним. Думаю, я сразу бы распознал смесь виски и снотворного. Яблонский же не любил виски, ему, наверное, казалось, что шотландское виски должно иметь именно такой вкус.
Ясно, что Ройал обнаружил два пустых бокала из-под виски; это свидетельствовало, что я нахожусь в таком же бессознательном состоянии. Значит, убивать меня не входило в их планы.
Теперь я понял все, за исключением самого главного: почему убили Яблонского? Заглядывали или нет в мою комнату? Я предполагал, что нет. Но не дал бы за это и ломаного гроша.
Было бессмысленно так сидеть и размышлять о том, что же произошло. Но за эти два часа моя одежда высохла или, по крайней мере, выглядела сухой. Брюки были страшно измяты, но вряд ли можно требовать стрелки на брюках человека, вынужденного спать одетым. Я надел рубашку и брюки. Открыл окно и только собрался выбросить три ключа от дверей и ключи от наручников в кусты, где уже лежало мое барахло, как вдруг услышал легкий стук в дверь комнаты Яблонского.
Я подпрыгнул как ошпаренный, а потом замер. Нужно было быстро собраться с мыслями. Но, честно говоря, после всех переживаний этой ночи и последних двух часов бесплодных размышлений мой мозг вряд ли мог работать даже в черепашьем темпе. Я попросту остолбенел. Жена
Лота по сравнению со мной была непоседой. Целую вечность, которая продолжалась не меньше десяти секунд, мне в голову не пришло ни одной умной мысли, кроме навязчивого желания убежать. Но куда бежать, я не знал:
Это был Ройал, тихий, смертельно опасный человек с маленьким пистолетиком. Он ждал за дверью со своим маленьким пистолетом в руке. Он знал, что я выходил из дома, это ясно. Лично убедился. И знал, что вернусь, потому что нахожусь в сговоре с Яблонским, и явился в этот дом не для того, чтобы убежать при первой возможности. Он догадался даже, что я вернусь именно сейчас. А может, он видел, как я возвращаюсь? Почему же он так долго выжидал? На этот вопрос ответ у меня был готов. Он знал, что по возвращении я рассчитываю застать Яблонского на месте. Когда я обнаружу, что Яблонский отсутствует, решу, что он куда-то вышел по делу, закрою дверь и ключ оставлю в замке. Яблонский не сможет открыть дверь собственным ключом и ему придется стучать. Легонечко. А я после двух часов ожидания своего сообщника буду так испуган его длительным отсутствием, что, услыхав стук, стремглав брошусь к двери. Вот тогда Ройал и всадит мне между глаз пульку из сплава меди и никеля. Если они уже знают, что Яблонский и я работаем вместе, то понимают, что не сделаю для них того, что от меня требуется, а следовательно, бесполезен. Поэтому меня убьют. Как Яблонского. Я вспомнил, как Яблонский лежит в ящике, скрючившись, и перестал бояться. Шансов у меня не было, но бояться я перестал. На цыпочках я вышел из комнаты Яблонского, взял за горлышко бутылку виски, тихо вернулся в свою комнату и вставил ключ в дверь, ведущую в коридор. Замок открылся бесшумно, в эту минуту раздался повторный стук, на этот раз более громкий и настойчивый. Я приоткрыл дверь, поднял бутылку над головой и выглянул в коридор.
Коридор был слабо освещен лампочкой в противоположном конце, но мне этого было достаточно. Оказалось, что находящийся в коридоре человек безоружен. Это был вовсе не Ройал, а Мэри Рутвин. Я опустил бутылку и отступил в комнату. Через пять секунд я стоял у двери в комнату Яблонского и старался подражать его низкому хриплому голосу:
— Кто там?
— Мэри Рутвин. Пожалуйста, впустите меня. Быстрее! Я быстро впустил ее. Похоже, ни она, ни я не хотели,
чтобы ее кто-нибудь увидел в этом коридоре. Я придержал
дверь и быстро закрыл ее, прежде чем Мэри смогла меня узнать в слабом свете коридора.
— Мистер Яблонский! — быстро и испуганно прошептала она.— Я должна с вами поговорить. Я думала, мне не удастся вырваться, но Грантер уснул. Он может проснуться в любую минуту и тогда увидит, что меня нет.
— Спокойно,— прошептал я, так мне было легче подражать голосу Яблонского.— Зачем вы пришли?
— Потому что нет никого, кроме вас, к кому я могла бы обратиться. Вы ведь не убийца, не преступник, у вас приятное лицо, вы добрый человек, что бы ни говорили о вашем прошлом! — Женская интуиция подсказала ей намного больше того, что знали Виланд и генерал.— Вы должны мне помочь! Мы в опасности.
— Кто — мы?
— Мой папа и я. Честное слово, я ничего не знаю о своем отце. Может быть, ему ничто не угрожает. Может, он сотрудничает с этими преступниками по собственной воле. Он уезжает и приезжает, когда ему хочется. Но все равно, это так на него непохоже. Может, он вынужден с ними сотрудничать? Не знаю. Может, они имеют над ним какую-то страшную власть...— она покачала головой, я заметил блеск волос.— Он всегда был такой добрый, благородный, честный, а сейчас...
— Спокойно,— прервал я ее вторично. Я не мог долго притворяться. Не будь она такой испуганной и взволнованной, сразу бы сама заметила этот маскарад.— Давайте факты, мисс.
В моей комнате я оставил включенный камин, дверь была открыта; ясно, скоро она разберется, что перед ней не Яблонский. К тому же меня сразу выдавала рыжая шевелюра. Я повернулся спиной к электрокамину.
— С чего начать? — сказала она.— Мне кажется, мы, а в особенности мой отец, совершенно потеряли свободу действий. Я не имею в виду свободу передвижения. Мой отец не пленник, однако в последнее время мы никогда самостоятельно не принимаем решений. Вернее, отец решает за меня, а мне кажется, кто-то решает за него. Мне не разрешают никуда надолго уехать. Отец сказал, что мне нельзя отправлять письма, пока он их не просмотрит. Мне нельзя никому звонить. Я могу выходить из дому только в сопровождении этого отвратительного Грантера. Даже когда я навещаю друзей, например судью Моллисона, он не отходит от меня. Папа говорит, что в последнее время он получает письма с угрозами похитить меня. Я не верю;
даже если это и правда, наш шофер Саймон Кеннеди намного лучше Грантера. Я никогда не остаюсь одна. Когда я на Х-13, меня не охраняют, но выбраться оттуда самостоятельно я не могу. Здесь окна моей комнаты всегда закрыты, а Грантер все ночи проводит в холле и непрерывно за мной следит...
Последние три слова она произносила очень медленно. И внезапно замолчала. Она была так возбуждена, так быстро хотела все рассказать, что слишком близко подошла ко мне. Ее глаза уже привыкли к темноте. Она вздрогнула. Правую ладонь она поднесла к губам, глаза ее широко раскрылись. Все еще дрожа, она сделала глубокий вдох. Еще мгновение и она закричит.
Однако она не закричала. Одной рукой я быстро закрыл ей рот, а другой прижал ее к себе. Несколько секунд она бешено сопротивлялась, а потом безвольно повисла на моей руке. Это застало меня врасплох, я полагал, что времена, когда молодые девушки при виде опасности теряли сознание, окончились еще до первой мировой войны. Возможно, я недооценил своей ужасной репутации и того напряжения, в котором находилась Мэри, предприняв этой ночью отчаянную, рискованную попытку. Короче говоря, она действительно потеряла сознание. Я перенес ее на кровать, но не смог вынести мысли, о том, что она лежит в той же постели, где только что убили Яблонского. Я уложил ее на кровать в моей спальне.
Я обучался на курсах по оказанию первой помощи, но не имел ни малейшего понятия, что делать в данном случае. Я смутно соображал, что все предпринятое мною, может оказаться небезвредным. Пришел к выводу, что лучший выход — подождать, пока она сама очнется. Для того чтобы она, придя в сознание, не подняла крик на весь дом, я сел на край кровати и осветил ее лицо фонариком, держа его так, чтобы свет не ослепил ее.
На ней была голубая шелковая пижама, а сверху голубой шелковый халат. Домашние туфли на высоких каблуках тоже были голубого цвета. Даже ленточки, которыми она перевязала на ночь толстые блестящие косы,— того же цвета. Лицо ее было бледным. Тут уж ничего не поделаешь, это лицо никогда не будет красивым. Однако мне казалось, будь оно красивым, мое сердце бы не екнуло впервые за три долгих пустых года, с тех пор как я вообще почувствовал, что оно у меня есть, не говоря уж о большем. Кровь как бы отхлынула с ее лица, и снова я представил себе камин и мягкие тапочки, о которых мечтал два дня на-
зад. Нас разделяло двести восемьдесят пять миллионов и тот факт, что я был единственным мужчиной в мире, при виде которого она от испуга потеряла сознание. Я послал мечты прочь.
Она пошевелилась и открыла глаза. Я решил, что метод, который был использован против Кеннеди,— ему я сказал, что держу в руке оружие,— в данном случае даст результат, достойный сожаления. Поэтому я взял,Мэри за безвольно свисающую руку, наклонился и тихо сказал с упреком в голосе:
— Глупышка, как тебе пришло в голову поступать так безрассудно?
Этот путь оказался верным. Глаза ее были широко раскрыты, но страх в них уже сменялся удивлением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Яблонского застрелили, когда он спал в кровати. Он обычно спал в пижаме, но там, в саду был полностью одет. Зачем он оделся? Все это было бессмысленным, и тем более не имело смысла одевать покойника весом сто двадцать килограммов. И почему пистолет не был с глушителем? Я не сомневался, глушителя не было: он уменьшает убойную силу, и даже пуля из специального сплава не смогла бы дважды пробить череп. Кроме того, убийца воспользовался подушкой, чтобы приглушить звук выстрела. Это еще было понятно: наши комнаты находились в дальнем крыле дома; подушка и сильная буря не дадут никому в доме услышать выстрел. Но дело в том, что за дверью должен был находиться я и я не мог не услышать выстрела, разве что был глухим или мертвым. А ведь Ройалу было известно — по крайней мере, я полагал, что ему известно,— что я спал в соседней комнате. Может быть, Ройал знал, что меня не было там? Он вошел, увидел, что я исчез; догадался, что только Яблонский мог организовать мне побег, и сразу застрелил Яблонского? Это объясняло все, кроме улыбки на лице покойного.
Я пошел в свою комнату, передвинул кресло с одеждой поближе к электрокамину и вернулся, в спальню Яблонского. Полу-литровая бутылка виски была полной на три четверти. Недостающего количества не могло хватить, чтобы притупить бдительность Яблонского. Однажды я был свидетелем того, как Яблонский выпил бутылку рома в течение одного вечера — виски он недолюбливал —и внешне опьянение проявилось лишь в том, что он смеялся больше чем обычно. А теперь он уже никогда больше не рассмеется.
Сидя почти в полной темноте, при слабом отсвете электрического камина в соседней комнате, я поднял бокал. За Яблонского, не знаю, как назвать, может быть, прощальный тост. Я медленно отпил виски, чтобы ощутить его аромат; две-три секунды я сидел спокойно, потом встал, быстро пошел в угол, выплюнул виски в умывальник и тщательно прополоскал рот.
Виски принес Виланд. Он дал Яблонскому закупоренную бутылку и бокалы. Когда мы оказались наверху, Яблонский налил виски нам обоим. Я чуть было не взял бокал в руку, но вспомнил, что не стоит пить, если вскоре придется опускаться под воду с кислородным аппаратом. Яблонский выпил виски из обоих бокалов, а после моего ухода, наверное, еще парочку.
У Ройала и его дружков был ключ от двери Яблонского, но даже если бы им пришлось ломиться с топорами, Яблонский все равно ничего бы не услышал. В этой бутылке виски снотворного было достаточно, чтобы усыпить слона. Теряя сознание, Яблонский все же смог с трудом добраться до кровати. Я знал, что это глупо, но стоял в темноте и упрекал себя за то, что не выпил тогда с ним. Думаю, я сразу бы распознал смесь виски и снотворного. Яблонский же не любил виски, ему, наверное, казалось, что шотландское виски должно иметь именно такой вкус.
Ясно, что Ройал обнаружил два пустых бокала из-под виски; это свидетельствовало, что я нахожусь в таком же бессознательном состоянии. Значит, убивать меня не входило в их планы.
Теперь я понял все, за исключением самого главного: почему убили Яблонского? Заглядывали или нет в мою комнату? Я предполагал, что нет. Но не дал бы за это и ломаного гроша.
Было бессмысленно так сидеть и размышлять о том, что же произошло. Но за эти два часа моя одежда высохла или, по крайней мере, выглядела сухой. Брюки были страшно измяты, но вряд ли можно требовать стрелки на брюках человека, вынужденного спать одетым. Я надел рубашку и брюки. Открыл окно и только собрался выбросить три ключа от дверей и ключи от наручников в кусты, где уже лежало мое барахло, как вдруг услышал легкий стук в дверь комнаты Яблонского.
Я подпрыгнул как ошпаренный, а потом замер. Нужно было быстро собраться с мыслями. Но, честно говоря, после всех переживаний этой ночи и последних двух часов бесплодных размышлений мой мозг вряд ли мог работать даже в черепашьем темпе. Я попросту остолбенел. Жена
Лота по сравнению со мной была непоседой. Целую вечность, которая продолжалась не меньше десяти секунд, мне в голову не пришло ни одной умной мысли, кроме навязчивого желания убежать. Но куда бежать, я не знал:
Это был Ройал, тихий, смертельно опасный человек с маленьким пистолетиком. Он ждал за дверью со своим маленьким пистолетом в руке. Он знал, что я выходил из дома, это ясно. Лично убедился. И знал, что вернусь, потому что нахожусь в сговоре с Яблонским, и явился в этот дом не для того, чтобы убежать при первой возможности. Он догадался даже, что я вернусь именно сейчас. А может, он видел, как я возвращаюсь? Почему же он так долго выжидал? На этот вопрос ответ у меня был готов. Он знал, что по возвращении я рассчитываю застать Яблонского на месте. Когда я обнаружу, что Яблонский отсутствует, решу, что он куда-то вышел по делу, закрою дверь и ключ оставлю в замке. Яблонский не сможет открыть дверь собственным ключом и ему придется стучать. Легонечко. А я после двух часов ожидания своего сообщника буду так испуган его длительным отсутствием, что, услыхав стук, стремглав брошусь к двери. Вот тогда Ройал и всадит мне между глаз пульку из сплава меди и никеля. Если они уже знают, что Яблонский и я работаем вместе, то понимают, что не сделаю для них того, что от меня требуется, а следовательно, бесполезен. Поэтому меня убьют. Как Яблонского. Я вспомнил, как Яблонский лежит в ящике, скрючившись, и перестал бояться. Шансов у меня не было, но бояться я перестал. На цыпочках я вышел из комнаты Яблонского, взял за горлышко бутылку виски, тихо вернулся в свою комнату и вставил ключ в дверь, ведущую в коридор. Замок открылся бесшумно, в эту минуту раздался повторный стук, на этот раз более громкий и настойчивый. Я приоткрыл дверь, поднял бутылку над головой и выглянул в коридор.
Коридор был слабо освещен лампочкой в противоположном конце, но мне этого было достаточно. Оказалось, что находящийся в коридоре человек безоружен. Это был вовсе не Ройал, а Мэри Рутвин. Я опустил бутылку и отступил в комнату. Через пять секунд я стоял у двери в комнату Яблонского и старался подражать его низкому хриплому голосу:
— Кто там?
— Мэри Рутвин. Пожалуйста, впустите меня. Быстрее! Я быстро впустил ее. Похоже, ни она, ни я не хотели,
чтобы ее кто-нибудь увидел в этом коридоре. Я придержал
дверь и быстро закрыл ее, прежде чем Мэри смогла меня узнать в слабом свете коридора.
— Мистер Яблонский! — быстро и испуганно прошептала она.— Я должна с вами поговорить. Я думала, мне не удастся вырваться, но Грантер уснул. Он может проснуться в любую минуту и тогда увидит, что меня нет.
— Спокойно,— прошептал я, так мне было легче подражать голосу Яблонского.— Зачем вы пришли?
— Потому что нет никого, кроме вас, к кому я могла бы обратиться. Вы ведь не убийца, не преступник, у вас приятное лицо, вы добрый человек, что бы ни говорили о вашем прошлом! — Женская интуиция подсказала ей намного больше того, что знали Виланд и генерал.— Вы должны мне помочь! Мы в опасности.
— Кто — мы?
— Мой папа и я. Честное слово, я ничего не знаю о своем отце. Может быть, ему ничто не угрожает. Может, он сотрудничает с этими преступниками по собственной воле. Он уезжает и приезжает, когда ему хочется. Но все равно, это так на него непохоже. Может, он вынужден с ними сотрудничать? Не знаю. Может, они имеют над ним какую-то страшную власть...— она покачала головой, я заметил блеск волос.— Он всегда был такой добрый, благородный, честный, а сейчас...
— Спокойно,— прервал я ее вторично. Я не мог долго притворяться. Не будь она такой испуганной и взволнованной, сразу бы сама заметила этот маскарад.— Давайте факты, мисс.
В моей комнате я оставил включенный камин, дверь была открыта; ясно, скоро она разберется, что перед ней не Яблонский. К тому же меня сразу выдавала рыжая шевелюра. Я повернулся спиной к электрокамину.
— С чего начать? — сказала она.— Мне кажется, мы, а в особенности мой отец, совершенно потеряли свободу действий. Я не имею в виду свободу передвижения. Мой отец не пленник, однако в последнее время мы никогда самостоятельно не принимаем решений. Вернее, отец решает за меня, а мне кажется, кто-то решает за него. Мне не разрешают никуда надолго уехать. Отец сказал, что мне нельзя отправлять письма, пока он их не просмотрит. Мне нельзя никому звонить. Я могу выходить из дому только в сопровождении этого отвратительного Грантера. Даже когда я навещаю друзей, например судью Моллисона, он не отходит от меня. Папа говорит, что в последнее время он получает письма с угрозами похитить меня. Я не верю;
даже если это и правда, наш шофер Саймон Кеннеди намного лучше Грантера. Я никогда не остаюсь одна. Когда я на Х-13, меня не охраняют, но выбраться оттуда самостоятельно я не могу. Здесь окна моей комнаты всегда закрыты, а Грантер все ночи проводит в холле и непрерывно за мной следит...
Последние три слова она произносила очень медленно. И внезапно замолчала. Она была так возбуждена, так быстро хотела все рассказать, что слишком близко подошла ко мне. Ее глаза уже привыкли к темноте. Она вздрогнула. Правую ладонь она поднесла к губам, глаза ее широко раскрылись. Все еще дрожа, она сделала глубокий вдох. Еще мгновение и она закричит.
Однако она не закричала. Одной рукой я быстро закрыл ей рот, а другой прижал ее к себе. Несколько секунд она бешено сопротивлялась, а потом безвольно повисла на моей руке. Это застало меня врасплох, я полагал, что времена, когда молодые девушки при виде опасности теряли сознание, окончились еще до первой мировой войны. Возможно, я недооценил своей ужасной репутации и того напряжения, в котором находилась Мэри, предприняв этой ночью отчаянную, рискованную попытку. Короче говоря, она действительно потеряла сознание. Я перенес ее на кровать, но не смог вынести мысли, о том, что она лежит в той же постели, где только что убили Яблонского. Я уложил ее на кровать в моей спальне.
Я обучался на курсах по оказанию первой помощи, но не имел ни малейшего понятия, что делать в данном случае. Я смутно соображал, что все предпринятое мною, может оказаться небезвредным. Пришел к выводу, что лучший выход — подождать, пока она сама очнется. Для того чтобы она, придя в сознание, не подняла крик на весь дом, я сел на край кровати и осветил ее лицо фонариком, держа его так, чтобы свет не ослепил ее.
На ней была голубая шелковая пижама, а сверху голубой шелковый халат. Домашние туфли на высоких каблуках тоже были голубого цвета. Даже ленточки, которыми она перевязала на ночь толстые блестящие косы,— того же цвета. Лицо ее было бледным. Тут уж ничего не поделаешь, это лицо никогда не будет красивым. Однако мне казалось, будь оно красивым, мое сердце бы не екнуло впервые за три долгих пустых года, с тех пор как я вообще почувствовал, что оно у меня есть, не говоря уж о большем. Кровь как бы отхлынула с ее лица, и снова я представил себе камин и мягкие тапочки, о которых мечтал два дня на-
зад. Нас разделяло двести восемьдесят пять миллионов и тот факт, что я был единственным мужчиной в мире, при виде которого она от испуга потеряла сознание. Я послал мечты прочь.
Она пошевелилась и открыла глаза. Я решил, что метод, который был использован против Кеннеди,— ему я сказал, что держу в руке оружие,— в данном случае даст результат, достойный сожаления. Поэтому я взял,Мэри за безвольно свисающую руку, наклонился и тихо сказал с упреком в голосе:
— Глупышка, как тебе пришло в голову поступать так безрассудно?
Этот путь оказался верным. Глаза ее были широко раскрыты, но страх в них уже сменялся удивлением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35