По их одеждам можно было понять, откуда, из каких районов страны пришли они в Луис в поисках счастья.
Петр впервые видел африканский рассвет.
Они выехали за город. Клочья тумана набегали на радиатор, и свет фар казался тогда длинными клубками белого дыма.
Дорога была узкой и разбитой, машина прыгала на выбоинах, но Роберт не снижал скорости.
Холмы перебрасывали дорогу — как будто бы играли ею — с ладони на ладонь. Плотная стена леса подступала к обочинам. Иногда она подавалась назад, и дорогу стискивали болота, вода тускло поблескивала в зарослях осоки. Потом опять начинался лес — черная стена.
Но впереди, там, где дорога взлетала на холм, уже светало, уже было серебристое мерцание, разгоравшееся все ярче с каждым мгновением. Постепенно из темноты стали выступать от дельные великаны деревья. Их мощные ветви потянулись над дорогой, словно гигантские шлагбаумы. Затем, как на фотобумаге, положенной в проявитель, стали появляться деревья поменьше, кусты, лианы — все быстрее и быстрее.
По обочинам замелькали фигурки людей, закутанные в тряпье.
Женщины шли на рынок небольшими группами, неся на головах широкие корзины с немудреным товаром. Ямс, похожий на большую безвкусную редьку, касава, сахарный тростник, гари — мука из растертого ямса, сушеная рыба — все эти дары природы текли на рынок, чтобы быть обмененными на медные пенсы с дырками посредине или на тусклые шиллинги с изображением английской королевы. А потом все эти пенсы и шиллинги опять будут обменены на цветастые бумажные ткани, на керосин, соль, спички — словом, на то, что нужно иметь в хижинах из красной глины, укрытых в чаще тропического леса.
Иногда на обочине попадались охотники — тощие, оборванные. Их сопровождали грязные, взъерошенные собаки.
Охотники выступали гордо, неся на плече старые кремневые самопалы, а то и вовсе мушкеты времен первых португальских купцов — с дулами раструбом. И они с презрением поглядывали на сборщиков сока каучуконоса — гевеи, везущих на велосипедах сетки с белыми шарами каучука в ближайшую деревню, к скупщику.
Затем появились группки детей в синей или желтой выгоревшей форме, босых, со старенькими сумками, из которых виднелись потрепанные книги. Дети шли в школы, открытые миссионерами, «дабы нести цивилизацию в африканские джунгли».
Дети весело кричали вслед машине:
— Айбо!| Айбо! Белые! Белые!
И махали руками, как дети во всем мире машут проезжим.
— Дружелюбный народ! — заметил Петр после того, как им приветливо помахали руками женщины, стиравшие белье в речке.
— Самые разбойные места, — мрачно буркнул Роберт.
— Разбойные?
— Еще какие!
Роберт покосился на Петра и улыбнулся:
— Не веришь?
Дурное настроение, с которым он выехал сегодня из дома, явно проходило; австралиец просто не мог быть мрачным слишком долго.
Петр с сомнением хмыкнул:
— И в чем же их… разбойность?
— Останавливают и грабят. Где-нибудь сразу за поворотом валится дерево поперек дороги. Обычно отбирают все, что можно унести.
Петру не верилось: опять, как всегда, Роберт его поддразнивает.
Небо из белесого стало голубым, потом — ярко-синим. С первыми лучами солнца, проникшими в лесной туннель, сквозь который бежала дорога, ярко вспыхнула зелень, засверкала роса, все вокруг наполнилось тяжелым запахом гниющих листьев, сырости, плесени… Лес словно вдохнул и выдохнул полной грудью.
Деревни, через которые проносилась машина, жили уже своей обычной жизнью. Женщины стирали в ручьях белье, толкли в больших деревянных ступах ямс, возились у жаровен.
Голые дети играли в пыли у дороги. Бродили маленькие тощие козы. Куры норовили проскочить перед самыми колесами.
Неожиданно лес расступился. Дорога круто свернула влево, потом вправо и уперлась в массивный шлагбаум. Дальше виднелась невысокая железнодорожная насыпь, на которой голубели лезвия рельсов.
Гвианиец в пестрой рубашке и шортах неопределенного цвета стоял по ту сторону шлагбаума, подняв в худой темно-коричневой руке квадратный флажок в черно-желтую клетку.
Откуда-то справа доносились тяжелые вздохи паровоза, дребезжащий гул и короткие свистки.
Роберт выругался:
— Вот черт! Теперь простоим здесь минут тридцать!
— Но ведь уже пыхтит.
Петр кивнул в сторону, откуда доносилось пыхтение паровоза.
— Вот он и будет пыхтеть еще полчаса. На этом переезде бывает столько аварий, что шлагбаум закрывают заранее, и машинист снижает скорость до минимальной, а шума поднимает как можно больше!
Австралиец вылез из машины и потянулся, разминая спину и плечи. Судя по всему, он приготовился к длительному ожиданию.
Петр последовал его примеру.
Выйдя из машины, он огляделся. Шоссе здесь лежало на довольно высокой насыпи, сбегавшей к осевшим квадратным хижинам из красной глины, чьи стены сильно пострадали от дождей. Несколько мощных деревьев манго укрывали эту крохотную деревеньку своими раскидистыми ветвями.
— Что-то случилось, — вдруг сказал Роберт, тоже глядевший в сторону деревеньки. Там, возле хижины, почти прилепившейся к великану манго, толпилась группа людей. Они возбужденно жестикулировали, голоса их были тревожны. Петра словно что-то толкнуло: беда!
Не раздумывая, он сбежал с откоса и поспешил к деревеньке.
— Стой! — крикнул ему сверху австралиец. — Куда ты? Громкий женский вопль вырвался из толпы; он был полон отчаяния и ужаса. Петр прибавил шагу и услышал позади себя шум и проклятия Боба. Австралиец спускался по откосу.
Они подбежали почти одновременно, и толпа расступилась перед ними.
В центре круга, на утоптанной глинистой площадке, почти под самым деревом лежал человек. Лицо его было не коричневым и не черным, оно было серым — и это бросилось Петру прежде всего в глаза. Человек лежал раскинув руки, вытянувшись и смотрел в небо остекленевшими, полными тоски глазами. Рубашка, пестрая, грязная и рваная, была распахнута на груди, как будто человек задыхался.
Толпа с молчаливым ужасом смотрела на него, не решаясь приблизиться. Изможденная женщина, обнаженная по пояс, лежала в ногах у человека. Она скребла пальцами глину и сыпала ее себе на голову.
Рядом валялись старенькое одноствольное ружье и сумка, из которой торчали перья какой-то птицы…
— Что случилось?
Петр обвел глазами толпу. Но лица вокруг были непроницаемы: люди стояли словно загипнотизированные.
— Что случилось? — еще громче выкрикнул Петр и в упор посмотрел на молодого гвианийца, стоявшего к нему ближе всех. Тот испуганно вздрогнул, в отчаянии оглянулся, как бы ища поддержки у своих соседей, и наконец заговорил на ломаном английской языке:
— Тайво… убивать змея. Змея вешал на дерево… Змея кусал Тайво…
Петр оглянулся на Роберта. Тот покачал головой и заговорил с молодым гвианийцем на местном языке. После нескольких фраз он обернулся к Петру:
— Этот охотник принес из леса змею. Судя по всему, «африканскую красавицу». Он думал, что убил ее, и хотел повесить на манго — по местным приметам, дерево должно после этого лучше плодоносить.
Он покачал головой:
— Идиоты! Они сами придумали поговорку — «змея кусается, пока у нее не отрублена голова»! Он кивнул на охотника:
— Короче говоря, змея была не добита. Укусила его — и вот…
— Он… умрет?
В голосе Петра был ужас: он впервые видел умирающего человека.
— Они говорят, что послали за колдуном в соседнюю деревню. Все произошло минут пять назад, и, если колдун успеет, парня можно спасти. «Африканская красавица» сразу не убивает.
Женщина, лежавшая в ногах у умирающего, вдруг опять издала страшный, отчаянный вопль. И Петр почувствовал, что теряет власть над собой: он не мог вот так стоять и ждать, пока человек умрет у него на глазах. Он не знал, что нужно делать, но ничего не делать он не мог. Он шагнул к умирающему, нагнулся над ним… Вот он и укус — две маленькие ранки на руке, чуть пониже кисти, два аккуратных, запекшихся отверстия.
И, не отдавая себе отчета в том, что делает, Петр резко рванул подол рубашки умирающего, с треском оторвал длинную полосу материи, туго перетянул безжизненную руку около плеча. Раздумывать было некогда: он много раз читал, что нужно делать в таких случаях. Он сорвал нож, прикрепленный к поясу охотника, и быстрым движением сделал крестообразный надрез в месте укуса. Затем крепко сжал руку гвианиица у плеча и повел кольцо пальцев вниз к кисти, стараясь, чтобы из раны полилась кровь. А когда алые капли выступили, он поднес руку умирающего к своим губам… и внезапно почувствовал сильный рывок, отбросивший его в сторону.
— Сумасшедший!
Бледный австралиец стоял между ним и умирающим.
— Это тебе не укус европейской гадюки. Здесь Африка! Он сунул руку в задний карман своих шорт, вытащил оттуда плоскую металлическую коробочку и извлек из нее шприц… Петр, в оцепенении сидя на земле, смотрел, как австралиец умело сделал укол в плечо охотника и отбросил шприц в сторону.
— Все, — сказал он, поймав взгляд Петра. — Теперь будет все о'кей, если только мы не опоздали…
Он отвел глаза и посмотрел на металлическую коробочку, которую положил рядом с охотником, поднял ее, открыл и… захлопнул.
— Одна доза осталась. Еще на один раз, — усмехнулся он и сунул коробочку себе в задний карман.
Охотник застонал, шевельнул губами. Роберт облегченно вздохнул.
— Пошли, поезд уже прошел.
Петр ухватился за руку, протянутую ему Робертом, и встал на ноги.
— Скорее, — раздраженно бросил ему австралиец. — Как только они поймут, что он будет жить, нам отсюда не вырваться до завтрашнего утра. А я терпеть не могу здешних выражений благодарности!
Он решительно пошел прямо на толпу, и толпа молча расступилась перед ними.
Взбираясь по откосу шоссе, Петр думал: «Интересно, вытащил бы он шприц, если бы я сдуру не полез отсасывать яд? И кого он этим спасал — меня или охотника?»
Он спросил об этом австралийца, когда они уже были в машине.
Тот только хмыкнул в ответ. И Петр почувствовал, что его спутнику неприятно вспоминать о том, что случилось у хижины под манго.
— Сейчас мы будем в Огомошо, — небрежно бросил Роберт. И Петру опять показалось, что в этой небрежности была нарочитость.
Австралиец сбавил скорость, свернул в пыльный и тесный переулок между глиняными хижинами, крытыми бурым от ржавчины железом, потом еще в один, и они выехали на большую площадь, уставленную рядами дощатых прилавков под навесами из циновок рафии.
— Здесь мы остановимся позавтракать. Ты ел когда-нибудь жареный ямс?
Петр отрицательно покачал головой:
— А что это такое?
— Сейчас увидишь. Отличная вещь.
Они вышли из машины, и сразу же их оглушили крики торговок.
— Кастама… Чип! Чип! Маета, иди сюда…
— Покупатель! Дешево! Дешево! Очень дешево!
Со всех сторон к ним кинулись толстые «мамми», потрясая живыми курами, связанными за лапы, гирляндами сухой рыбы, тыча прямо в лицо расписные миски с яйцами, жареное мясо, нанизанное на палочки, кошелки с помидорами.
Петр растерялся от этого натиска, но Роберт был к нему уже привычен.
— Потом, потом! В следующий раз! — говорил он и шел, спокойно раздвигая торговок, весело улыбаясь, прямо к рядам, откуда доносились запахи жареной пищи.
— Побудь у машины, — крикнул он Петру, заметив, что тот никак не может вырваться из окружившей его толпы торговок, назойливо предлагавших свою снедь, — я сейчас вернусь.
И действительно, вернулся он почти мгновенно, неся в руках две эмалированные, расписанные красными цветами белые миски, наполненные золотистым жареным ямсом.
Это было похоже на крупные куски жареной картошки и пахло так же. Здесь же, в мисочке, с краю было налито немного подливы — ярко-красной, издающей острый запах.
Следом за австралийцем шли два улыбающихся во весь рот мальчика. Один тащил две низенькие деревянные табуретки, другой — бутылки пива «Стар» со стаканами, надетыми на горлышко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Петр впервые видел африканский рассвет.
Они выехали за город. Клочья тумана набегали на радиатор, и свет фар казался тогда длинными клубками белого дыма.
Дорога была узкой и разбитой, машина прыгала на выбоинах, но Роберт не снижал скорости.
Холмы перебрасывали дорогу — как будто бы играли ею — с ладони на ладонь. Плотная стена леса подступала к обочинам. Иногда она подавалась назад, и дорогу стискивали болота, вода тускло поблескивала в зарослях осоки. Потом опять начинался лес — черная стена.
Но впереди, там, где дорога взлетала на холм, уже светало, уже было серебристое мерцание, разгоравшееся все ярче с каждым мгновением. Постепенно из темноты стали выступать от дельные великаны деревья. Их мощные ветви потянулись над дорогой, словно гигантские шлагбаумы. Затем, как на фотобумаге, положенной в проявитель, стали появляться деревья поменьше, кусты, лианы — все быстрее и быстрее.
По обочинам замелькали фигурки людей, закутанные в тряпье.
Женщины шли на рынок небольшими группами, неся на головах широкие корзины с немудреным товаром. Ямс, похожий на большую безвкусную редьку, касава, сахарный тростник, гари — мука из растертого ямса, сушеная рыба — все эти дары природы текли на рынок, чтобы быть обмененными на медные пенсы с дырками посредине или на тусклые шиллинги с изображением английской королевы. А потом все эти пенсы и шиллинги опять будут обменены на цветастые бумажные ткани, на керосин, соль, спички — словом, на то, что нужно иметь в хижинах из красной глины, укрытых в чаще тропического леса.
Иногда на обочине попадались охотники — тощие, оборванные. Их сопровождали грязные, взъерошенные собаки.
Охотники выступали гордо, неся на плече старые кремневые самопалы, а то и вовсе мушкеты времен первых португальских купцов — с дулами раструбом. И они с презрением поглядывали на сборщиков сока каучуконоса — гевеи, везущих на велосипедах сетки с белыми шарами каучука в ближайшую деревню, к скупщику.
Затем появились группки детей в синей или желтой выгоревшей форме, босых, со старенькими сумками, из которых виднелись потрепанные книги. Дети шли в школы, открытые миссионерами, «дабы нести цивилизацию в африканские джунгли».
Дети весело кричали вслед машине:
— Айбо!| Айбо! Белые! Белые!
И махали руками, как дети во всем мире машут проезжим.
— Дружелюбный народ! — заметил Петр после того, как им приветливо помахали руками женщины, стиравшие белье в речке.
— Самые разбойные места, — мрачно буркнул Роберт.
— Разбойные?
— Еще какие!
Роберт покосился на Петра и улыбнулся:
— Не веришь?
Дурное настроение, с которым он выехал сегодня из дома, явно проходило; австралиец просто не мог быть мрачным слишком долго.
Петр с сомнением хмыкнул:
— И в чем же их… разбойность?
— Останавливают и грабят. Где-нибудь сразу за поворотом валится дерево поперек дороги. Обычно отбирают все, что можно унести.
Петру не верилось: опять, как всегда, Роберт его поддразнивает.
Небо из белесого стало голубым, потом — ярко-синим. С первыми лучами солнца, проникшими в лесной туннель, сквозь который бежала дорога, ярко вспыхнула зелень, засверкала роса, все вокруг наполнилось тяжелым запахом гниющих листьев, сырости, плесени… Лес словно вдохнул и выдохнул полной грудью.
Деревни, через которые проносилась машина, жили уже своей обычной жизнью. Женщины стирали в ручьях белье, толкли в больших деревянных ступах ямс, возились у жаровен.
Голые дети играли в пыли у дороги. Бродили маленькие тощие козы. Куры норовили проскочить перед самыми колесами.
Неожиданно лес расступился. Дорога круто свернула влево, потом вправо и уперлась в массивный шлагбаум. Дальше виднелась невысокая железнодорожная насыпь, на которой голубели лезвия рельсов.
Гвианиец в пестрой рубашке и шортах неопределенного цвета стоял по ту сторону шлагбаума, подняв в худой темно-коричневой руке квадратный флажок в черно-желтую клетку.
Откуда-то справа доносились тяжелые вздохи паровоза, дребезжащий гул и короткие свистки.
Роберт выругался:
— Вот черт! Теперь простоим здесь минут тридцать!
— Но ведь уже пыхтит.
Петр кивнул в сторону, откуда доносилось пыхтение паровоза.
— Вот он и будет пыхтеть еще полчаса. На этом переезде бывает столько аварий, что шлагбаум закрывают заранее, и машинист снижает скорость до минимальной, а шума поднимает как можно больше!
Австралиец вылез из машины и потянулся, разминая спину и плечи. Судя по всему, он приготовился к длительному ожиданию.
Петр последовал его примеру.
Выйдя из машины, он огляделся. Шоссе здесь лежало на довольно высокой насыпи, сбегавшей к осевшим квадратным хижинам из красной глины, чьи стены сильно пострадали от дождей. Несколько мощных деревьев манго укрывали эту крохотную деревеньку своими раскидистыми ветвями.
— Что-то случилось, — вдруг сказал Роберт, тоже глядевший в сторону деревеньки. Там, возле хижины, почти прилепившейся к великану манго, толпилась группа людей. Они возбужденно жестикулировали, голоса их были тревожны. Петра словно что-то толкнуло: беда!
Не раздумывая, он сбежал с откоса и поспешил к деревеньке.
— Стой! — крикнул ему сверху австралиец. — Куда ты? Громкий женский вопль вырвался из толпы; он был полон отчаяния и ужаса. Петр прибавил шагу и услышал позади себя шум и проклятия Боба. Австралиец спускался по откосу.
Они подбежали почти одновременно, и толпа расступилась перед ними.
В центре круга, на утоптанной глинистой площадке, почти под самым деревом лежал человек. Лицо его было не коричневым и не черным, оно было серым — и это бросилось Петру прежде всего в глаза. Человек лежал раскинув руки, вытянувшись и смотрел в небо остекленевшими, полными тоски глазами. Рубашка, пестрая, грязная и рваная, была распахнута на груди, как будто человек задыхался.
Толпа с молчаливым ужасом смотрела на него, не решаясь приблизиться. Изможденная женщина, обнаженная по пояс, лежала в ногах у человека. Она скребла пальцами глину и сыпала ее себе на голову.
Рядом валялись старенькое одноствольное ружье и сумка, из которой торчали перья какой-то птицы…
— Что случилось?
Петр обвел глазами толпу. Но лица вокруг были непроницаемы: люди стояли словно загипнотизированные.
— Что случилось? — еще громче выкрикнул Петр и в упор посмотрел на молодого гвианийца, стоявшего к нему ближе всех. Тот испуганно вздрогнул, в отчаянии оглянулся, как бы ища поддержки у своих соседей, и наконец заговорил на ломаном английской языке:
— Тайво… убивать змея. Змея вешал на дерево… Змея кусал Тайво…
Петр оглянулся на Роберта. Тот покачал головой и заговорил с молодым гвианийцем на местном языке. После нескольких фраз он обернулся к Петру:
— Этот охотник принес из леса змею. Судя по всему, «африканскую красавицу». Он думал, что убил ее, и хотел повесить на манго — по местным приметам, дерево должно после этого лучше плодоносить.
Он покачал головой:
— Идиоты! Они сами придумали поговорку — «змея кусается, пока у нее не отрублена голова»! Он кивнул на охотника:
— Короче говоря, змея была не добита. Укусила его — и вот…
— Он… умрет?
В голосе Петра был ужас: он впервые видел умирающего человека.
— Они говорят, что послали за колдуном в соседнюю деревню. Все произошло минут пять назад, и, если колдун успеет, парня можно спасти. «Африканская красавица» сразу не убивает.
Женщина, лежавшая в ногах у умирающего, вдруг опять издала страшный, отчаянный вопль. И Петр почувствовал, что теряет власть над собой: он не мог вот так стоять и ждать, пока человек умрет у него на глазах. Он не знал, что нужно делать, но ничего не делать он не мог. Он шагнул к умирающему, нагнулся над ним… Вот он и укус — две маленькие ранки на руке, чуть пониже кисти, два аккуратных, запекшихся отверстия.
И, не отдавая себе отчета в том, что делает, Петр резко рванул подол рубашки умирающего, с треском оторвал длинную полосу материи, туго перетянул безжизненную руку около плеча. Раздумывать было некогда: он много раз читал, что нужно делать в таких случаях. Он сорвал нож, прикрепленный к поясу охотника, и быстрым движением сделал крестообразный надрез в месте укуса. Затем крепко сжал руку гвианиица у плеча и повел кольцо пальцев вниз к кисти, стараясь, чтобы из раны полилась кровь. А когда алые капли выступили, он поднес руку умирающего к своим губам… и внезапно почувствовал сильный рывок, отбросивший его в сторону.
— Сумасшедший!
Бледный австралиец стоял между ним и умирающим.
— Это тебе не укус европейской гадюки. Здесь Африка! Он сунул руку в задний карман своих шорт, вытащил оттуда плоскую металлическую коробочку и извлек из нее шприц… Петр, в оцепенении сидя на земле, смотрел, как австралиец умело сделал укол в плечо охотника и отбросил шприц в сторону.
— Все, — сказал он, поймав взгляд Петра. — Теперь будет все о'кей, если только мы не опоздали…
Он отвел глаза и посмотрел на металлическую коробочку, которую положил рядом с охотником, поднял ее, открыл и… захлопнул.
— Одна доза осталась. Еще на один раз, — усмехнулся он и сунул коробочку себе в задний карман.
Охотник застонал, шевельнул губами. Роберт облегченно вздохнул.
— Пошли, поезд уже прошел.
Петр ухватился за руку, протянутую ему Робертом, и встал на ноги.
— Скорее, — раздраженно бросил ему австралиец. — Как только они поймут, что он будет жить, нам отсюда не вырваться до завтрашнего утра. А я терпеть не могу здешних выражений благодарности!
Он решительно пошел прямо на толпу, и толпа молча расступилась перед ними.
Взбираясь по откосу шоссе, Петр думал: «Интересно, вытащил бы он шприц, если бы я сдуру не полез отсасывать яд? И кого он этим спасал — меня или охотника?»
Он спросил об этом австралийца, когда они уже были в машине.
Тот только хмыкнул в ответ. И Петр почувствовал, что его спутнику неприятно вспоминать о том, что случилось у хижины под манго.
— Сейчас мы будем в Огомошо, — небрежно бросил Роберт. И Петру опять показалось, что в этой небрежности была нарочитость.
Австралиец сбавил скорость, свернул в пыльный и тесный переулок между глиняными хижинами, крытыми бурым от ржавчины железом, потом еще в один, и они выехали на большую площадь, уставленную рядами дощатых прилавков под навесами из циновок рафии.
— Здесь мы остановимся позавтракать. Ты ел когда-нибудь жареный ямс?
Петр отрицательно покачал головой:
— А что это такое?
— Сейчас увидишь. Отличная вещь.
Они вышли из машины, и сразу же их оглушили крики торговок.
— Кастама… Чип! Чип! Маета, иди сюда…
— Покупатель! Дешево! Дешево! Очень дешево!
Со всех сторон к ним кинулись толстые «мамми», потрясая живыми курами, связанными за лапы, гирляндами сухой рыбы, тыча прямо в лицо расписные миски с яйцами, жареное мясо, нанизанное на палочки, кошелки с помидорами.
Петр растерялся от этого натиска, но Роберт был к нему уже привычен.
— Потом, потом! В следующий раз! — говорил он и шел, спокойно раздвигая торговок, весело улыбаясь, прямо к рядам, откуда доносились запахи жареной пищи.
— Побудь у машины, — крикнул он Петру, заметив, что тот никак не может вырваться из окружившей его толпы торговок, назойливо предлагавших свою снедь, — я сейчас вернусь.
И действительно, вернулся он почти мгновенно, неся в руках две эмалированные, расписанные красными цветами белые миски, наполненные золотистым жареным ямсом.
Это было похоже на крупные куски жареной картошки и пахло так же. Здесь же, в мисочке, с краю было налито немного подливы — ярко-красной, издающей острый запах.
Следом за австралийцем шли два улыбающихся во весь рот мальчика. Один тащил две низенькие деревянные табуретки, другой — бутылки пива «Стар» со стаканами, надетыми на горлышко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46