– Пока ты не выложишь им всю правду, Дани, – сказал я, – они могут не отпустить тебя жить к бабушке.
Она по-прежнему не смотрела на меня.
– Они не могут держать тут меня вечно. Когда мне минет восемнадцать, им придется отпустить меня. Это-то я знаю точно.
– Три с половиной года сидеть под замком – это большой срок в любом возрасте.
– А ты-то что волнуешься? – Она с вызовом посмотрела на меня. – В следующий четверг все кончится, ты вернешься домой и, скорее всего, никогда больше меня не увидишь. Как и было.
– Но я действительно волнуюсь, Дани. Поэтому я и здесь. Я же объяснял тебе, почему не мог приехать раньше.
– Все вранье! Если хотел, то приехал бы. – Она снова уставилась на бутылку. Что она высматривает в этой коричневой жидкости, которая была еле видна сквозь зеленое стекло?
– Теперь-то тебе легко приезжать и говорить мне такие вещи, – тихо продолжила она. – Правильные вещи всегда легко говорить. Но куда труднее их делать.
– Я знаю, Дани. И первым готов признать, что делал ошибки.
– Ладно, папа. – Она подняла глаза и вдруг я увидел, что маленькой девочки больше не существует. Передо мной сидела юная женщина.
– Все мы делаем ошибки. Давай бросим эту тему. Я сказала, что не хочу больше говорить об этом. Это моя жизнь, и никакие твои слова ничего не могут изменить в ней. Тебя слишком долго не было.
Она была не права и в то же время правда была за ней. Нет в жизни чистого белого или совершенно черного цвета.
– У тебя был кто-то еще? Другие мальчики, я имею в виду?
Она покачала головой.
– Нет.
– Ты не врешь мне, Дани? Она в упор посмотрела на меня.
– Нет, папа. Не вру. Ни с кем другим я не могла это делать. Я и пошла на это только потому, что хотела доказать матери, но появилось и кое-что другое.
– Что появилось?
Глаза у нее были чистыми и ясными, и в них была печаль.
– Я любила его, папа, – прошептала она. – И он тоже любил меня. Мы хотели уехать и пожениться, как только я подрасту.
Поднявшееся солнце наконец разогнало туман. Я рассеянно отошел от окна и взял газету, открыв ее на страничке увеселений. Решив, было, пойти в кино, я убедился, что видел все фильмы, которые шли в городе. Оставалось включить телевизор. Но через десять минут я его выключил. Я принадлежал к какому-то промежуточному поколению, и ничего из того, что город днем мог мне предложить, меня не устраивало. Для одного поколения я был слишком стар, для другого – слишком молод.
Так что, когда зазвонил телефон, я подскочил к нему. Может быть, Элизабет перестала психовать.
– Полковник Кэри?
– Да.
– Это Лоренцо Страделла. Помните те два письма, за которыми мы посылали Анну?
– Что с ними?
– Ну, вообщем-то они по-прежнему у меня.
– Так зачем ты мне звонишь? Ты же знаешь, кто их купил.
– Это верно. Но она уже расплатилась. И я думаю, что эта парочка вам бы пригодилась.
– Не интересуюсь, – отрезал я. – Предложи их мисс Хайден.
– Минутку! Не вешайте трубку.
– Жду.
– Я не могу предлагать их ей. Я хотел бы заключить с вами сделку. Внезапно я все понял. Конечно, он не может предложить их Норе. Та расскажет Кориано. А тому не нравится, когда его мальчики проявляют излишнюю самостоятельность. Можно попытаться.
– О'кей, но я не имею дело с мелкой сошкой. Скажи Кориано, чтобы он связался со мной. Таким образом я буду знать, что ничего больше не вынырнет.
Я оказался прав в своем предположении.
– Обойдемся без Кориано. Сделка только между мной и вами.
– Кориано это не понравится.
– Я их отдам так дешего, что ему и знать не стоит.
– Что значит «дешего»? – спросил я.
– За пять сотен.
– Пока, Чарли, – сказал я и повесил трубку. Я как раз успел закурить, когда он снова позвонил мне.
На этот раз он говорил куда спокойнее.
– А что вы считаете «дешего»?
– Пятьдесят баков.
– Вот это уж в самом деле дешего.
– Ты говоришь с весьма небогатым человеком. Я из той части семьи, которой ничего не досталось.
– Для вас я сброшу. Две с половиной.
– Сотня, и кончим на этом.
Ренцо молчал, и я понял, что он размышляет.
– Больше они не стоят.
– Будь по-вашему.
– Тащи их.
– Не так быстро. Вы крутой тип. Может, у вас там копы.
– Не будь идиотом.
– Вечером одиннадцать часов будьте у себя. Я подошлю кого-нибудь с ними.
– Ладно, – сказал я.
– Только помните. Без всяких штучек. Деньги на бочку – и вы получаете письма.
Телефон замолчал, и я повесил трубку. Подойдя к столу, я выписал чек на сто долларов. Затем, спустившись вниз, я разменял его на наличные. Пока кассир считал деньги, я не разнимал скрещенных пальцев. Не хватало только, чтобы в кассе не оказалось денег на покрытие чека.
16
Когда я поднялся к себе, на телефоне мигал красный огонек вызова. Звонила Нора и хотела, чтобы я тут же перезвонил ей. Я набрал ее номер.
– Чарльз, это мистер Кэри, – представился я. – Мисс Хайден на месте?
– Минутку, сэр. Я переключу на нее. После щелчка я услышал ее голос.
– Люк?
– Да, – сказал я. – Что ты хотела?
– Я хотела поговорить с тобой. Можешь ли ты приехать к обеду?
– Не думаю. Это будет не очень хорошо выглядеть.
– Да не будь ты таким старомодным. Не съем я тебя. Я хочу поговорить с тобой относительно Дани.
– Что с ней?
– Поговорим за обедом.
Я заколебался. Хороший обед совсем не повредит мне. Кроме сосисок с капустой во рту у меня ничего не было.
– Во сколько?
– Приезжай пораньше, на коктейль. Около семи, устраивает?
– До встречи. – Положив трубку, я всю дорогу ломал себе голову, что, черт возьми, могла означать эта спешка.
Когда в семь часов я позвонил у дверей, Чарльз практически сразу же открыл мне.
– Добрый вечер, полковник.
– Добрый вечер, Чарльз.
Словно бы я никогда и не покидал этот дом.
– Мадам в библиотеке. Вы знаете, как туда пройти, – с вежливой улыбкой сказал он.
– Знаю, – сдержанно ответил я.
Постучав в дверь библиотеки, я вошел. С большого дивана у стены поднялась Нора. Почти одновременно с ней, запоздав на долю секунды, встал и доктор Вайдман. Она подошла ко мне с протянутой рукой.
– Я так рада, Люк, что ты смог прийти.
Я знал этот тон ее голоса. В нем были и теплота, и дружелюбие, словно между нами никогда ничего не было. На публике она всегда пускала в ход эти светские интонации.
По-прежнему держа меня за руку, она повернулась к доктору.
– Ты помнишь доктора Вайдмана? Он был у матери.
– Как мог я забыть его? Особенно после слов Дани. Неужто мне предстояло быть посаженным отцом?
– Как поживаете, доктор? – Так или иначе мне пришлось бы протянуть ему руку, если бы Нора не держалась бы за нее.
Он слегка поклонился.
– Рад снова видеть вас, полковник. Наконец, Нора отпустила мою руку.
– В баре для тебя стоит непочатая бутылка бурбона. Ты по-прежнему предпочитаешь это виски?
Я кивнул. Она была в своем репертуаре. Я подошел к бару.
– Налить вам? – машинально спросил я, словно у себя дома.
– Нет, спасибо. Мы с доктором предпочитаем мартини.
Я повернулся взглянуть на них. Это был один из тех намеков, которыми Нора тонко давала понять доктору, что он ее интересует. Сама она предпочитала шотландское виски, но, встречая нового мужчину, сразу же уясняла две детали – его любимые сигареты и напиток.
Мы выпили. Лишь усевшись, я понял, что невольно занял место за своим столом в своем же старом кресле. Отпив еще глоток, я поставил бокал на стол.
– Ничего не изменилось, – заметил я, оглядывая комнату.
– Не было причин менять, Люк, – быстро сказала Нора. – Она всегда была твоей комнатой.
Ее слова удивили меня. Обычно к таким вещам Нора относилась без всякой сентиментальности.
– А я бы на твоем месте все тут переставил, – возразил я. – Чтобы избавиться от неприятных воспоминаний.
Она улыбнулась.
– Мне ни от чего не надо избавляться. Допив свой бокал, доктор Вайдман встал.
– Ну что ж, я должен идти, Нора.
– Вы уверены, что не можете остаться к обеду, доктор? Он с сожалением покачал головой.
– Я обязан вернуться к себе в офис. У меня в восемь часов прием. Нора поставила стакан и встала.
– Я провожу вас.
Вайдман повернулся ко мне. На этот раз мы все же обменялись рукопожатием.
– Был рад увидеть вас, полковник.
– До свиданья, доктор.
Проводив их взглядом, я снова расположился за столом, рассеянно открыв один из ящиков. В нем лежали старые синьки. Вытащив их, я пригляделся к ним. Это был один из домов моего первого проекта.
Прошло столько лет, а мне показалось, будто все было только вчера. Я пригляделся к чертежу. Все же то был хороший дом. И если бы я строил его сегодня, то почти ничего не стал бы менять в нем.
Нора стояла в дверях, наблюдая за мной.
– Видишь, ничего в самом деле не изменилось, Люк. Я даже ничего не вынула из ящиков.
– Вижу, – я засунул чертеж обратно и задвинул ящик. – А теперь скажи мне, зачем ты все-таки пригласила меня на обед?
Улыбнувшись, она закрыла дверь.
– Это может подождать и до после обеда. На полный желудок куда легче объясняться с человеком.
Она подошла к столу и остановилась, глядя на меня сверху вниз.
– Я всегда говорила, что комната должна принадлежать настоящему человеку. Порой, когда тебя не было, она мне казалась совершенно пустой.
– Брось, Нора. – Я улыбнулся, смягчая резкость своих слов. – Публики нет. К подобным глупостям ты всегда относилась без всяких сентиментов.
Она внезапно рассмеялась.
– У нас не осталось никаких иллюзий, не так ли, Люк?
– Думаю, что нет, – покачал я головой.
Она взяла свой стакан. Несколько секунд внимательно его разглядывала, затем со стуком поставила его.
– Будь джентльменом, Люк. Смешай-ка мне шотландское с содовой. Понять не могу, как люди пьют это идиотское мартини. Пахнет, как дешевые духи.
Поднявшись, я приготовил ей напиток, а Нора снова расположилась на диване. Отпив глоток, она кивнула.
– Это куда лучше.
Я тоже взял выпивку. Откинувшись на спинку стула, я призывно приподнял стакан. Она сделала то же самое. Мы выпили.
– У доктора Вайдмана такое интересное лицо. Тебе не кажется, Люк?
Я сделал неопределенный жест.
– Ты знаешь, как его зовут?
– Нет.
– Исидор. Можешь себе представить? Исидор. В наши дни. Мог бы сменить имя.
– Может быть, оно ему нравится.
– Не думаю, – задумчиво сказала она. – Но он слишком горд, чтобы признаться в этом. Я подметила одну особенность у всех еврейских врачей. Они очень горды.
– У них есть для этого причины.
– Они так и носятся со своей религией. И знаешь, что еще я подметила у них?
– Что?
– У них у всех такие печальные глаза, – сказала она. – Как у Христа.
Открылась дверь и в библиотеку вошел Чарльз.
– Обед подан, мадам.
Стол был выше всяких похвал. Он начался с салата из крабов с листьями латука, распростертых среди колотого льда, с острым горчичным соусом, непревзойденным мастером приготовления которого был Чарльз. После этого был кьйопино, нечто вроде сан-францисского буйабеса, больше напоминавшего густую рыбную похлебку, чем суп, в котором было чуть ли не все, чем может одарить Тихий океан. Основательный кусок ростбифа, приготовленного на решетке, хорошо прожаренный сверху и с кровью внутри. И наконец величественный пирог из консервированных персиков с шоколадным мороженым, именно таким, какое мне всегда нравилось. Я с благодарностью посмотрел на Чарльза, наливавшего мне кофе.
Он улыбнулся. Он-то помнил, как я любил консервированные персики. Сначала он ужаснулся моему плебейскому вкусу и приказал доставлять специально для меня огромные свежие персики. Но спустя какое-то время он оставил свои старания и покупал только консервированные персики. Он также помнил, что после обеда я любил выпить большую кружку кофе, а не изысканную чашечку.
– Потрясающий обед, Нора.
– Рада, что он тебе понравился, Люк, – улыбнулась она.
Он мне в самом деле понравился. Я уплетал за обе щеки, а она, как обычно, еле клевала то, что было у нее на тарелке.
– Думаю, что достаточно хорошо знаю тебя, и надеюсь, что ты не будешь против, если я спущусь на кухню и поблагодарю Кукки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52