Я знаю твое финансовое положение, но мне кажется, что благополучие дочери куда важнее.
– Благополучие дочери всегда было важно для меня.
– Тогда почему бы вам не приехать?
– Я не сказал, что не приеду. Я просто сказал «нет» вашему предложению. Я могу сам заплатить за себя.
– Все по-прежнему, не так ли? – спросила она. – Неужели ты не изменился?
– А вы? – отпарировал я.
На том конце провода замолчали, а затем ее голос снова прорезался – теперь она говорила с легкой прохладцей, чуть четче.
– С тобой хочет поговорить мистер Гордон.
Голос у него был теплым и выразительным, но за этими дружескими интонациями крылся ум, беспощадный, как стальной капкан.
– Как вы поживаете, полковник Кэри? Прошло так много времени.
– Да. Одиннадцать лет – после бракоразводного процесса. Но я не хотел напоминать ему об этом. Скорее всего, он и сам знал это время с точностью до минуты. – Как Дани?
– С ней все прекрасно, полковник Кэри, – заверил он меня. – Когда судья увидел, в каком потрясении находится бедная девочка, он тут же вверил ее моему попечению. Сейчас она наверху, вместе со своей бабушкой. Она спит. Доктор дал ей успокоительное.
Кем бы он ни был, я был рад, что он на нашей стороне.
– Завтра утром к десяти ей надо возвращаться под стражу, – продолжил он. – И думаю, было бы неплохо, если бы вы оказались рядом с ней.
– Я буду.
– Прекрасно. Удастся ли вам разделить с нами завтрак к семи часам? Есть кое-какие вопросы, которые я хотел бы обсудить с вами не по телефону.
– О'кей. В семь за завтраком.
Наступила пауза, после которой снова возник голос миссис Хайден. Мне показалось, что старая леди сделала над собой немалое усилие, чтобы быть подружелюбнее.
– Я так хотела бы увидеться с твоей женой, Люк.
– Она не приедет.
– Почему? – я услышал удивление в ее голосе.
– Потому что она ждет ребенка. Со дня на день.
После этого говорить нам было больше не о чем, и мы распрощались. Но не успел я положить трубку, как телефон опять зазвонил. Это снова был Харрис Гордон.
– Еще одна деталь, мистер Кэри. Прошу вас, не говорите ни с кем из репортеров. Очень важно, чтобы вы не делали никаких заявлений до того, как мы поговорим с вами.
– Понимаю, мистер Гордон, – и я повесил трубку. Из ванной вышла Элизабет.
– Я одеваюсь, и мы двинемся в аэропорт. Я вопросительно посмотрел на нее.
– Ты считаешь, что сможешь? Я могу вызвать машину.
– Не говори глупостей. – Она засмеялась. – Что бы ты там ни говорил старой леди, меня ждут прекрасные две недели.
Люблю ездить по ночам. Мир кончается за пределами луча света от фар. Ты видишь только дорогу перед собой и, по крайней мере в ее пределах, чувствуешь себя в безопасности, ибо вся остальная жизнь вокруг исчезает.
Увидев, как стрелка спидометра подползла к пятидесяти, я сбросил скорость до сорока миль. Спешить некуда. Даже полночь еще не пробило. Но нам не удалось спокойно посидеть в ожидании. Аэропорт был полон суматошного движения снующих людей. Нам казалось, что надо что-то делать, хотя нам оставалось только ждать.
Краем глаза я заметил вспышку спички, огонек которой осветил лицо Элизабет. Она всунула мне в губы зажженную сигарету. Я глубоко затянулся.
– Как ты себя чувствуешь?
– О'кей.
– Хочешь поговорить?
– О чем тут разговаривать? Дани в беде, и я еду к ней.
– Ты говоришь так, словно ждал этого, – заметила она.
Я взглянул на нее с некоторым удивлением. Порой она бывала слишком проницательна. Она залезала мне глубоко в душу и выныривала оттуда с мыслями, в существовании которых я не хотел признаваться самому себе.
– Не этого ждал.
Кончик ее сигареты разгорелся.
– Так чего же ты ждал?
– Не знаю.
Но это было не совсем верно. Я знал, чего ждал. Что в один прекрасный день Даниэль позвонит и скажет, что хочет быть со мной. А не с матерью. Но за одиннадцать лет эти мечты поблекли.
– Ты считаешь, что в намеках полицейского что-то было?
– Не думаю. – И задумался на минуту. – В сущности, я совершенно уверен, что ничего такого там не было. В противном случае Нора бы просто убила ее. Если Нора считает, что что-то принадлежит ей и только ей, она ни с кем не будет этим делиться.
Элизабет замолчала, а я погрузился в свои мысли. Да, такой Нора и была. Единственное, что имело для нее значение, это возможность получать то, что ей хотелось. И я вспомнил тот последний день в суде.
К тому времени уже все было ясно. Ей нужен развод. Я же был сломлен, измучен и с трудом стоял на ногах в то время, как она имела от мира все, чего ей хотелось. Единственным оставшимся неразрешенным вопросом оставалась судьба Даниэль.
За этим мы и пришли к судье. Предполагалось, что мы отделаемся формальностями. Мы уже договорились, что двенадцать уик-эндов в году и все лето Даниэль будет проводить со мной на яхте в Ла Джолле.
Пока мой адвокат объяснял суть нашего соглашения, я сидел напротив судьи. Кивнув, судья повернулся к Харрису Гордону.
– Мне кажется, что соглашение достаточно справедливо, мистер Гордон.
В этот момент, припомнил я, Даниэль, которая возилась с мячиком в углу комнаты, повернулась и крикнула мне:
– Папа, лови!
Мячик покатился по полу, и, когда нагнулся поймать его, я услышал ответ Харриса.
– Ни в коем случае, ваша честь.
По-прежнему держа мячик в руке, я с изумлением уставился на него. Мы же только вчера обо всем договорились. Я перевел взгляд на Нору. Ее васильково-синие глаза, казалось, смотрели сквозь меня.
Я кинул мячик обратно Дани.
Харрис Гордон тем временем продолжал:
– Мой клиент считает, что полковник Кэри не имеет родительских прав.
– Что вы хотите этим сказать? – завопил я, вскакивая. – Я ее отец! Темные глаза Гордона были непроницаемы.
– Не кажется ли вам странным, что ребенок родился всего лишь через семь месяцев после вашего возвращения из Японии?
Я сделал над собой усилие, чтобы подавить вспышку гнева.
– И миссис Кэри, и ее врач, оба заверили меня в том, что ребенок недоношен.
– Вы непростительно наивны для взрослого человека, полковник Кэри.
Гордон повернулся к судье:
– Миссис Кэри хотела бы поставить вас в известность, что ребенок был зачат за шесть или семь недель до возвращения полковника Кэри со службы. И в силу данного факта, который, как она уверена, полковник Кэри давно признал для себя, она просит передать ей дочь полным и безраздельным образом.
Я резко повернулся к своему адвокату.
– И вы позволите им таким образом провести нас? Мой адвокат наклонился к судье.
– Я невыразимо потрясен таким поступком со стороны мистера Гордона, – сказал он. – Хочу заверить вашу честь, что это полностью противоречит соглашению, которое я заключил с ним не далее, чем вчера.
И тут я взорвался.
– Да черт с ним, с соглашением! – заорал я. – Мы возвращаемся тогда к самому началу и начинаем всю борьбу заново!
Мой адвокат схватил меня за руку и посмотрел на судью.
– Разрешите мне переговорить с моим клиентом, ваша честь?
Судья кивнул, и мы отошли к окну, повернувшись спинами ко всем присутствующим.
– Вы понимаете, что это значит? – прошептал он. – Вы публично признаете, что ваша жена обманывала вас, когда вы были за морем?
– Ну и что? Пусть весь город знает, что она трахалась по всему Сан-Франциско от Чайна-тауна до Пресидио!
– Перестаньте думать о себе, Люк. Подумайте о дочери. Вы понимаете, что это значит для нее? Ее собственная мать считает ее незаконнорожденной!
Я уставился на него.
– Она не посмеет.
– Она это уже сделала.
Его довод был неопровержим. Я лишился дара речи. С другого конца комнаты донесся голосок:
– Папа, лови!
Почти автоматически я наклонился поймать мячик. Даниэль кинулась с другого конца комнаты и прыгнула мне на руки. Я поднял ее. Она хохотала, и ее глазенки сияли.
Мне захотелось что было сил прижать ее к груди. Нора лгала. Она должна была так поступить. Что-то внутри меня говорило, что Дани моя дочь.
Я огляделся. Я видел судью, его секретаршу, Харриса Гордона и Нору. Все они смотрели на нас. Все, кроме Норы. Взгляд ее был устремлен куда-то поверх моей головы.
На ее лице я увидел тонкую улыбку и почувствовал тошнотную слабость. Мне стало ясно – я потерпел поражение. Мой адвокат был прав. Я не мог так поступать. Я не мог причинить боль своему собственному ребенку.
– Что нам делать? – шепнул я.
Мой адвокат с сочувствием посмотрел на меня.
– Дайте мне поговорить с судьей.
Я стоял с Даниэль на руках, пока он беседовал с судьей. Через несколько минут он вернулся ко мне.
– У вас будет четыре уик-энда в год. И два часа каждое воскресенье, если бы переедете в Сан-Франциско. Это вас устраивает?
– А у меня есть выбор? – горько спросил я. Он еле заметно покачал головой.
– О'кей, – согласился я. – Господи, как она должна меня ненавидеть!
С безошибочным детским инстинктом Даниэль догадалась, о чем я говорю.
– О нет, она не так к тебе относится, папа, – быстро затараторила она. – Мама любит тебя. Она обоих нас любит. Она мне говорила.
Я посмотрел на ее мордашку, такую серьезную и полную страстного желания, чтобы все так и было, и сморгнул, чтобы смахнуть неожиданно выступившие слезы.
– Конечно, дорогая, – успокаивая ее, пробормотал я. К нам подошла Нора.
– Иди к мамочке, дорогая, – позвала она ее. – Нам пора ехать домой.
Даниэль посмотрела на нее, а затем снова на меня. Я кивнул, когда Нора взяла ее на руки, глядя на меня с каким-то странным торжеством.
Такое же торжество было у нее в глазах, когда она заканчивала скульптуру, над которой долго трудилась. Нечто, с чем она боролась, чтобы подчинить своей воле и придать определенную форму. Внезапно я понял, что для нее значила Даниэль. Она была для нее не столько ребенком, сколько предметом, который Нора создала.
Она спустила Даниэль на пол, и, взявшись за руки, они направились к выходу. Когда Нора распахнула двери, Даниэль оглянулась на меня.
– Папочка, ты тоже пойдешь домой? – спросила она.
Я покачал головой. Слезы кипели у меня на глазах, я почти ничего не видел из-за них, но все же выдавил из себя:
– Нет, дорогая. Папа должен остаться здесь и поговорить с этими хорошими людьми. Мы увидимся с тобой попозже.
– О'кей! Пока, папочка!
Дверь за ними закрылась. Я оставался лишь столько времени, сколько потребовалось для подписания всех необходимых бумаг, затем на поезде добрался до Ла Джоллы и, поднявшись на борт, напился.
Прошло не меньше недели, прежде чем я протрезвел настолько, что осознал положение дел.
3
Купив билет, я сдал багаж, и мы пошли пропустить по коктейлю. Несмотря на время суток, тут было полно народу. Мы заняли маленький столик, и я заказал два «Манхеттена».
Коктейль был что надо. Холодный и не очень приторный. Я посмотрел на Элизабет. Чувствовалось, что она устала.
– С тобой все в порядке? – спросил я ее. – Я не должен был позволять тебе ехать сюда.
Подняв стакан с коктейлем, она сделала глоток.
– Я-то о'кей, – ответила она, когда на лицо ее вернулся легкий румянец. – Может, только чуть-чуть нервничаю, но и все.
– Пока нервничать не из-за чего.
– Я не из-за самолета волнуюсь, – улыбнулась она. – И из-за тебя.
Я засмеялся.
– Со мной-то все будет в порядке.
Но она не улыбалась.
– Тебе придется снова ее увидеть.
Наконец, я понял, что она имела в виду. Общение с Норой всегда кончалось тем, что мне приходилось заново собирать себя по кускам. Именно в таком состоянии я и был шесть лет назад, когда мы впервые встретились с Элизабет. И прошло уже пять лет со времени моего развода.
Стояли последние дни лета. Даниэль было восемь лет, и я только что вернулся из Сан-Франциско, вернув ее матери после одного из наших редких уик-эндов.
Дани побежала в дом, я же остался снаружи ждать дворецкого, который должен был взять ее багаж. После развода я никогда больше не переступал порога этого дома.
Дверь открылась, но то был не дворецкий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52