Роль уличных фонарей в этом хаотичном городе выполняли воткнутые в землю стволы бамбука с прикрепленными к ним факелами. Они светились в ночи, как жирные огненные мухи, окрашивая все вокруг, в том числе и лица обитающих здесь людей, в приглушенный оранжевый цвет, напоминавший о преисподней.
В моем появлении в этих местах не было ничего необычного — клиентуру здешних кварталов составляли самые разные люди. Отважные белые туристы и солдаты в гражданском, правда, в этот вечер, благодаря запрету адмирала Стерлинга на увольнительные, матросов здесь не было, местный рабочий класс с консервного завода и тростниковых плантаций и, разумеется, молодежь — подростки и двадцатилетние юнцы, беспокойные цветные ребята типа Хораса Иды и Джо Кахахаваи, и студенты — и белые, и цветные — любые особи мужского рода, мучимые жаждой или возбуждением иного рода, тоже требовавшим внимания. Так сказать, непрерывно текущий поток.
Проститутки, стоявшие прислонясь к дверям своих лачуг, являли собой пеструю тихоокеанскую смесь — японки, китаянки, гавайки и, естественно, самые разные полукровки. До боли юные девушки в шелковых саронгах с тропическим узором, плечи обнажены, босые ноги тоже обнажены ниже колена, на шее и запястьях болтаются бусы, в кроваво-красных губах зажаты сигареты, а на кукольных личиках такие же мертвые, как у кукол, глаза.
Держа изображение Лаймана в памяти, я украдкой разглядывал лица сутенеров и торговцев спиртным из местных, неприятных типов в широких рубашках и штанах. Они стояли держа руки в карманах, и неизвестно, что там было — деньги, сигареты с марихуаной или ножи и пистолеты. Мужчины с темными глазами на темных лицах, круглых лицах, овальных лицах, квадратных лицах, любых лицах, но только не улыбающихся.
В этом месте, где на продажу предлагался грех, поражало отсутствие радости.
Впереди лежала центральная площадь или что-то вроде нее, какая бывает в беспорядочно построенной деревне. Над неглубокой, выложенной камнем ямы для барбекю поднимался легкий дымок, в ней, среди тлеющих углей, стоял кофейник. Рядом, чуть не роняя изо рта сигареты, два сутенера-полинезийца играли в карты за низеньким деревянным столом, совсем не приспособленным для этого занятия. Мужчины сидели практически на корточках, особенно тот, что был повыше, широкоплечий бородатый бандит в грязной белой рубашке и полотняных штанах. У второго игрока, толстой свиньи с жидкими усами и в желто-оранжевой шелковой рубашке, подбородков было больше, чем страниц в телефонной книге Гонолулу.
Я посторонился, пропуская двух белых студентов, которые шли домой, а может, еще куда-нибудь, с двумя склянками выпивки, и чуть на кого-то не налетел. Я повернулся, это оказалась китаянка с ангельским личиком и искрой жизни в глазах.
Она спросила:
— Хочешь прогуляться вокруг света, красавчик?
Второй раз за сегодняшний вечер ко мне обращались с этим словом, к сожалению, назвавший меня так мужчина показался мне более искренним.
Я наклонился так близко, что мог бы поцеловать ее. Вместо этого я прошептал:
— Хочешь заработать пять долларов?
Красные губы улыбнулись, зубы у нее были желтые, а может, просто показались такими в свете бамбуковых факелов. От нее несло духами, это были не «Шанель номер пять», но в них присутствовало какое-то дешевое очарование. Ей было лет шестнадцать — сладостные шестнадцать, как сказал, говоря о Талии, Дэрроу. Два лезвия блестящих черных волос обрамляли ангельское личико.
— Заходи, красавчик, — сказала она.
На этот раз она произнесла свои слова от души.
Она уже было нырнула в свою лачугу, когда я остановил ее, положив ладонь на прохладную, гладкую руку.
— Мне не нужно то, что ты думаешь.
Она нахмурилась.
— Нет привязывать. Даже за пять бакса.
— Нет, — сказал я и улыбнулся. — Мне нужна информация.
— Хочешь просто говорить?
— Просто хочу поговорить, — тихо сказал я. — Я слышал, что один местный хочет уехать на материк.
Она пожала плечами.
— Много местных хотеть на материк. Разве ты не хочешь прогуляться вокруг света, красавчик?
Очень тихо я произнес:
— Его зовут Дэниел Лайман.
Снова нахмурившись, она задумалась. Потом прошептала:
— Пять долларов, я говорю тебе, где Дэн Лай Ман?
Я кивнул.
— Не говорить ему, кто говорить тебе?
Я еще раз кивнул.
— У него нрав, как у бешеной собаки. — Она погрозила мне пальцем. — Не говорить ему.
— Не говорить ему, — подтвердил я.
— Я говорю тебе, где. Не показываю. Я иду внутрь, потом ты идешь к Дэн Лай Ман.
— Отлично. Где он, к черту?
— Где, к черту, пять бакса?
Я отдал ей бумажку.
Она задрала подол саронга и засунула пятерку за подвязку, где уже торчала пачка зеленых. Она улыбнулась, заметив, что я засмотрелся на ее белые бедра.
— Нравится банк Анны Мае? — спросила она.
— Конечно. Жаль, у меня нет времени сделать еще один вклад.
Она мелодично рассмеялась и, обняв меня руками за шею, прошептала на ухо:
— Есть еще доллар? Мы идем внутрь, ты говоришь Дэн Лайман потом. Делаю тебя счастливым.
Я тихонько оттолкнул ее. Поцеловал указательный палец и коснулся кончика ее носа. Ее хорошенького носика.
— Побереги свои деньги, малышка. Поезжай на материк и найди одного мужчину, которого сделаешь счастливым.
Жизнь забилась в ее глазах, улыбнулась она не слишком-то широко, но искренне.
— Когда-нибудь я делаю это, красавчик. — Потом едва слышно прошептала: — Бородатый человек. — И кивнула в сторону двух сутенеров, игравших в карты.
Затем она скользнула в свою хижину.
Достаточно было одной бороды во все лицо, чтобы я его не узнал, этому способствовали и сумрак, и потусторонний свет факелов. Но идя к яме для барбекю, я достаточно ясно разглядел, что это он, были хорошо видны глубокие следы от оспин.
И пустые глаза Дэниела Лаймана были на месте. И много раз ломанный нос.
Я подошел и остановился около ямы для барбекю, совсем рядом с игроками.
Я обратился к жирному:
— Что в кофейнике? Чай или кофе?
Жирный оторвался от своих карт с видом Микеланджело, которому помешали в его работе над скульптурой.
— Кофе, — буркнул он.
— Можно налить? — вежливо спросил я.
Не поднимая взгляда от карт, Лайман сказал:
— Наливай.
— Спасибо.
Я дотянулся до кофейника и ухватил его за черную ручку. Как бы между прочим произнес:
— Я слышал, кто-то ищет посудину до материка.
Ни Лайман, ни жирный парень ничего не сказали. Вообще никак не отреагировали.
По краю ямы на камнях были расставлены жестяные чашки. Я выбрал относительно чистую — в ней не было ни окурков, ни прочей дряни.
— Я могу помочь, — сказал я, — не задавая никаких вопросов. Частная лодка. Яхта богатого человека. Удобная каюта, и никаких кочегаров по соседству.
— Моя взяла, — сдавленно хихикнул жирный.
— Заткнись, — сказал Лайман, собрал и стал тасовать карты.
— Вы ведь Лайман? — спросил я, медленно наливая в чашку дымящийся кофе.
Лайман взглянул на меня. В его лице было какое-то уродливое благородство, примитивная сила, он походил на вырезанное из камня изображение одного из гавайских богов. Которому, чтобы умилостивить, в деревнях приносили в жертву девственниц.
— Никаких имен, — сказал Лайман. Он все еще тасовал карты.
Я поставил кофейник на один из камней на краю ямы. Попытался сделать глоток, но кофе был слишком горячим.
— Скажите, что вы можете предложить, — произнес я. — Может быть, нам удастся заключить сделку.
— Я вас не знаю, — сказал Лайман. В его глазах отражался оранжевый свет факелов и мерцание углей в яме, они, казалось, и сами мерцали, как у демона. — Я не имею дела с незнакомыми.
Тут-то я и выплеснул ему в лицо свой кофе.
Он взвыл и неуклюже поднялся, перевернув 410
стол и рассыпав карты. Толстяк, который просто не имел никакого права двигаться так быстро, выхватил откуда-то нож. Лезвием этого ножа можно было выдолбить из ствола дерева каноэ, поэтому я схватил кофейник и плеснул в лицо и жирному ублюдку тоже.
Они не обварились, но внимание на это обратили, точнее, это отвлекло их внимание, нож выпал из рук толстяка, а я успел выхватить свой девятимиллиметровый. К тому времени как Лайман обтер лицо и протер глаза, я уже навел на него пистолет.
— Ты, жирный, мне не нужен, — сказал я. — Идем со мной, Лайман.
— Пошел ты, коп, — сказал Лайман.
— О, там не было сахара? Прошу прощения. Мы дадим тебе сахару в городе.
На него был наставлен пистолет, автоматический, оружие такого рода убивает на месте, Лаймана были все причины бояться, а у меня были все причины раздуться от самодовольства. А раздуваться от самодовольства всегда опасно, когда стоишь лицом к лицу с таким, как Дэниел Лайман, который ничуть не испугался и бросился на меня так стремительно и так внезапно, что я выстрелил только тогда, когда он уже навалился на меня, так что пуля прошла вскользь, разорвав ему рубашку и слегка поцарапав. А я — дерьмо, — я валился навзничь в эту яму для барбекю, хорошо хоть хватило ума обхватить Лаймана, как любовницу, стиснуть, перекатиться и упасть не на угли, а на камни, что было само по себе неплохо, но ударились мы здорово, точнее, я, моя спина, что было уже не так приятно — от боли у меня потемнело в глазах.
Сплетенные в объятии, мы вместе покатились по земле, его плечо надавило мне на предплечье, и я почувствовал, как у меня разжались пальцы и выпал пистолет. Потом он пригвоздил меня к земле, и когда я глянул в нависшее надо мной перекошенное лицо, на котором играли оранжевые блики, единственное, чем я мог ему двинуть, был мой лоб. Что я и сделал, заехав ему в рот. Я услышал, как он захрипел от боли, когда хрустнули зубы. Он сдвинулся с меня, и я начал из-под него выбираться, когда тот самый мощный кулак, который, без сомнения, сломал челюсть Талии Мэсси, воткнулся в мою.
На этот раз в глазах у меня не потемнело, напротив, из них посыпались искры. А потом все заволокло черным — я потерял сознание, всего на мгновение, но этого оказалось достаточно, чтобы Лайман успел подняться. Неверным движением я потрогал челюсть — невредимую челюсть, — встал на ноги и увидел, как он убегает по дорожке между лачугами, как мне показалось, по направлению к дороге.
Тем временем толстяк наклонился, чтобы подобрать мой девятимиллиметровый. Он уже был у него в руке, когда я дал ему такого пинка, что вполне смог бы забить толстяком гол. Мой пистолет, а за ним и жирный, полетели вперед, точно в яму для барбекю, где толстяк исполнил танец с выкриками — ой-ой-ой-ой-ой — и поднял целую тучу оранжевых искр, выбираясь оттуда.
Куда же, к дьяволу подевался мой пистолет?
Я его не видел, но, черт возьми, он мог улететь далеко, а если я стану его искать, Лайман уйдет. Надо бежать за ним, прямо сейчас, с оружием или без него. Лайман, похоже, невооружен, поэтому какого черта — я же именно поэтому сюда и пошел.
Я побежал по дорожке, по которой до этого убежал Лайман, и остановился на перекрестке, нигде не видя свою добычу. Он, что, нырнул в одну из лачуг? Петлявшие между ними, деревьями и кустами дорожки переплетались не хуже любого лабиринта. Внезапно городок-самострой показался мне городом призраков. При звуке выстрела его обитатели, похоже, забились в свои норы и попрятались в кусты.
Я не осмеливался двигаться слишком быстро, зная, что Лайман может броситься на меня из любой неосвещенной лачуги. Я шел осторожно, если не сказать медленно, и черт меня побери, если я не оказался снова на центральной площади, у ямы для барбекю. Естественно, никаких следов Лаймана. Или его жирного дружка.
Я уже собрался направиться по другой дорожке, когда с трех остальных сходившихся на площади, одна за одной на меня надвинулись три фигуры. Лаймана среди них не было, но выглядели они столь же угрожающе — трое темнокожих сутенеров или торговцев контрабандным спиртным, возможно, они были местным городским советом, на чью территорию я вторгся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50