Глава 9
Нежный шорох пальм и экзотический запах раскрывающихся по ночам цветов кактуса отступил под натиском пронзительных автомобильных гудков и острого запаха китайского рагу, как только тихая жилая Калакауа-авеню внезапно превратилась в шумную и торговую улицу. И даже черный бархат неба, усеянный звездами, и золотистая луна померкли перед лицом ярко сверкающих и похожих на блестящую сыпь огней парка увеселений Вайкики, который раскинулся рядом с пересечением Калакауа и Джон-Эна-роуд.
Чтобы попасть ко входу в парк, я по совету указателей свернул с Эна-роуд налево. Через дорогу я увидел смахивающие на хижины ресторанчики для посетителей парка увеселений, дешевые кафе, кабинет красоты и парикмахерскую. Местные жители, как туземцы, так и белые, прогуливались в желтом свете уличных фонарей, пары шли по дорожкам, держась за руки или жуя сандвичи и запивая их шипучкой прямо из бутылок, или облизывая брикетики мороженого. Совсем недалеко отсюда начинался пляж. Несколько туземных девчонок, которым еще не исполнилось и двадцати, прохаживались здесь, надеясь подцепить матросов или солдат. Место было сомнительное, но в то же время относительно безопасное, какое всегда бывает поблизости от любого увеселительного парка.
Я закатил «дюран» миссис Фортескью на почти заполненную стоянку. Музыка здесь совсем не напоминала ленивое расслабляющее наигрывание гитары и укулеле в «Ройял Гавайен», призванное убаюкать богатых туристов и заставить их расстаться со своими деньгами. Тут звучала знакомая всей Америке песня — звенели колокольчики, визжали подростки, а мелодия каллиопы зазывала на карусель. Правда, этот мотивчик тоже был придуман для того, чтобы заставить дураков расстаться со своими денежками.
Она ждала снаружи, прислонясь к колонне у арки входа, как раз под буквой "А" сложенного из лампочек названия «Парк Вайкики», и держа в пальчиках с кроваво-красным маникюром сигарету. На смену белой блузке и длинной темной юбке явилось обтягивающее платье без рукавов и длиной до колен, сшитое из японского шелка, белого с пугающе яркими красными цветами, которые, казалось, росли прямо из ткани. Чулок на ее красивых ногах не было, и сквозь ремешки белых сандалий виднелись тоже покрытые кроваво-красным лаком ногти. Губы она накрасила помадой в тон цветам на платье, а в черные волосы — над левым ухом — воткнула настоящий красный цветок. От утреннего светского наряда осталась только белая сумочка с защелкивающимся замочком.
— Мистер Геллер, — произнесла она, и улыбка осветила ее лицо. — Рада вас видеть.
— И я рад вас видеть, — сказал я. — Это платье прекрасно почти, как вы.
— Я не знала, придете ли вы, — сказала Беатрис.
— Я никогда не подвожу милую девушку, которая предлагает мне встретиться.
Она затянулась и выпустила идеально ровное колечко дыма из сложенных идеальным колечком губ. Затем, чуть улыбнувшись, сказала:
— Вы заигрываете со мной, мистер Геллер?
— Нат, — уточнил я. — При виде вас в этом платье любой мужчина, у которого в жилах течет кровь, станет с вами заигрывать.
Ей это понравилось. Сделала жест рукой, в которой держала сигарету:
— Хотите закурить?
— Нет. Может остановить мой рост.
— А вы еще не до конца выросли, Нат?
— Еще нет. Но тянусь.
Белая вспышка ее улыбки затмила мерцающие огни и неон рекламы парка Вайкики. Я предложил ей руку, и она, отбросив сигарету, пролетевшую вспыхнувшей дугой, прижалась ко мне — слишком тесно для первого свидания. Маленькую служанку миссис Мэсси привлекли мои мужские чары или она играет в какую-то свою игру?
Мне отчаянно хотелось думать, что я действительно безумно понравился этой фигуристой милашке-малышке. Мысль о том, что она может оказаться всего лишь проституткой, почуявшей прибывшего с материка любителя развлечься, была мне очень не по душе. Она-то мне безумно понравилась... ее пьянящий аромат — духов или цветка в волосах, заострившиеся кончики грудей, торчавшие сквозь шелк платья — для этого было достаточно прохладно, — и, естественно, соблазн неизведанного, очарование Дальнего Востока, невысказанные обещания запретных удовольствий и невыразимого наслаждения...
Какое-то время мы почти не разговаривали. Просто шли за руку сквозь толпу в основном местных жителей, для которых нет ничего удивительного в том, что желтая женщина идет с белым мужчиной. Если бы не дикая смесь рас, могло показаться, что вы гуляете на ярмарке где-нибудь в Иллинойсе — ничего особо гавайского в этом парке не было. На близость океана скромно указывали морские коньки вместо обычных лошадок на карусели, огромный дощатый Ноев ковчег, в котором размещался скромный зоопарк, да предлагаемые в награду за стрельбу по мишеням куколки в юбочках из травы, бумажные «леи» и игрушечные укулеле. Но в остальном это был обычный мир опилок и интермедий, который любой американец признает чужим только в том смысле, что он отражает обычную суету жизни.
Мы съели сахарной ваты — один на двоих большой розовый ком, — пока она вела меня к неуклюжему двухэтажному дощатому строению.
— Не могу поверить, — сказал я.
— Чему?
— Тому, что нет насекомых. Ни мошек, ни москитов, ничего.
Она пожала плечами.
— Они исчезли, когда осушили болото.
— Какое болото?
— Где сейчас Вайкики.
— На месте Вайкики было болото?
Она кивнула.
— Если вам нужны насекомые, пройдите вниз по каналу Ала-Ваи.
— Да нет, мне и так хорошо...
— Много лет назад осушили Вайкики, чтобы получить землю под сахарный тростник. Исчезли болотца и пруды, маленькие фермеры и рыболовы. Пляжи и туризм появились по счастливой случайности.
— Как и исчезли насекомые.
Она кивнула.
— Змей на Гавайях тоже нет. Даже дальше по Ала-Ваи.
— Они тоже ушли отсюда?
— Нет. Их никогда здесь не было.
Я усмехнулся.
— Не было змей в раю? В это трудно поверить.
Она изогнула бровь.
— Только в человеческом обличий. Они повсюду.
Она была права. Здание, к которому мы шли, сотрясалось от музыки и возни юной поросли. Чем ближе мы подходили, тем слышнее становилась исполняемая настоящим американским джаз-бандом мелодия «Чарли, мой мальчик», разбавляемая гитарными переборами, чтобы придать ей хотя бы видимость гавайского стиля. Желтые, белые и коричневые подростки болтались перед входом и бегали вдоль дощатого сооружения, прикладывались к фляжкам со спиртным, курили и целовались. В своем костюме и при галстуке я определенно был здесь самым одетым — ребята щеголяли в шелковых рубашках и синих джинсах, а девочки — в хлопчатобумажных свитерках и коротких юбках.
Я заплатил при входе — 35 центов, но для пар — за полцены, получил взамен корешки билетов, и, протиснувшись сквозь толпу танцующих, мы отыскали столик на двоих. На открытой эстраде сидел оркестр, который, судя по надписи на барабане, назывался «Счастливый фермер». Музыканты в рубашках кричащих расцветок затянули медленную мелодию «Лунный свет и розы». При виде всех этих пар — там желтый парень с белой девушкой, здесь коричневая девушка с белым парнем, — слившихся в потных объятиях под вращающимся зеркальным шаром, который отбрасывал красные, синие и зеленые огоньки, член ку-клукс-клана получил бы разрыв сердца.
— Хотите кока-колы? — спросил я. Она воодушевленно закивала.
Я пошел к бару, который торговал безалкогольными напитками и кое-какими закусками, взял две холодные, запотевшие бутылки коки и пару стаканов и вернулся к своему восточному цветку, который усердно жевал резинку.
Усаживаясь, я достал из кармана фляжку с ромом и спросил:
— Обойдемся этим?
— Конечно, — сказала она, наливая себе кока-колы. — Думаете, что лоси не любят «оке»?
«Оке», как предположил я, означало какою-то местную гавайскую выпивку.
Я налил ей в кока-колу рому.
— Это клуб лосей?
Она прилепила резинку к обратной стороне столешницы.
— Нет. Но местные братские ордена по очереди устраивают танцы. В ту ночь были орлы.
Под «той ночью» она подразумевала ночь, когда напали на Талию Мэсси.
— Перед тем, как напасть на Талию, — сказал я, смешивая в своем стакане коку и ром, — насильники пришли потанцевать в это заведение.
Она внимательно посмотрела на меня.
— Вы действительно так думаете?
Я убрал фляжку.
— Что вы имеете в виду?
— Почему, по-вашему, я пригласила вас сюда?
— Из-за моих прекрасных глаз?
Она не улыбнулась.
— Вы очень жестко обошлись сегодня с миссис Мэсси.
— Это моя работа.
— Жестко обходиться с ней?
Я покачал головой.
— Нет, пытаться добиться от нее правды.
— Вы думаете, она лжет?
— Нет.
— Вы думаете, она говорит правду?
— Нет.
Она нахмурилась.
— А что тогда?
— Я ничего не думаю... пока. Я только начинаю разбираться в фактах. Я детектив. Вот этим я и занимаюсь.
— Вы еще не пришли ни к какому мнению?
— Нет. Но кто-то действительно что-то сделал с вашей хозяйкой. Я хочу сказать, что она не сама сломала себе челюсть. И не сама себя изнасиловала.
Она обдумала эти слова, потягивая напиток.
— Таких преступлений здесь не бывает. Насилие — это не для гавайцев. Они миролюбивая раса. Ручные, как домашние собаки или кошки.
— Что ж, только две из этих собак были гавайскими. А японская кошка — только одна.
Что-то промелькнуло в ее глазах, как огонек, который тут же погас.
— Двое — гавайцы. Тот парень-китаец, он наполовину гаваец. Здесь такое преступление не имеет смысла. Изнасилование.
— Почему?
— Потому что девушек здесь... — она передернула плечами, — ... не приходится принуждать.
— То есть вы хотите сказать, что достаточно купить им кока-колы? Может, еще плеснуть туда немного рому? И дело в шляпе?
На это она улыбнулась, чуть-чуть, как если бы я пощекотал ей пятки. Потом, как и огонек в глазах, улыбка исчезла.
— Нет, Нат. Не совсем так... это трудно объяснить человеку с материка.
— Я понятливый.
— До прихода миссионеров это была мирная земля. Даже теперь единственные изнасилования, о которых становится известно — это... как вы называете, когда девушка несовершеннолетняя?
— Половая связь с лицом, не достигшим совершеннолетия?
Она кивнула.
— Молоденькая девушка уступает парню постарше, потом об этом узнают родители или должен появиться ребенок... тогда и говорят об «изнасиловании». Но чтобы цветные мужчины набросились на белую женщину? Здесь такого не бывает.
— Всегда что-то бывает в первый раз, — сказал я. — Вы что, хотите сказать, что расы смешиваются не в постели? — Я кивнул в сторону разномастного парада вожделения на танцевальной площадке. — Это что, мираж?
— Они смешиваются, — сказала она. — Пляжные мальчики... гавайские мальчики, которые обучают серфингу на гостиничных пляжах... их ученицы — это, как правило, женщины-туристки или одинокие жены моряков... но этот секс... как это называется?
— По взаимному согласию.
Она кивнула.
— Значит, вот что вы думаете? Что ваша хозяйка завела роман с пляжным мальчиком, а он вышел из-под контроля? И она придумала историю...
— Я этого не говорила. Я должна... я должна казаться вам ужасной.
— Вы кажетесь мне ожившей куклой.
Она опустила глаза под моим восхищенным взглядом.
— Но ужасным человеком. Предавшим работодателя.
Я поднял брови, отпил сдобренной ромом кока-колы.
— Я не думаю, что богатый человек, который платит слуге несколько баксов в неделю, покупает тем самым хоть какую-то лояльность. Будь это так, парни вроде меня никогда ни о ком не раскопали бы никакой грязи.
— Вы честный человек.
Я чуть не подавился кокой.
— Что?
— Вы говорите, что думаете. Вы ничего не скрываете.
Частенько я скрывал все, но сказал:
— Это верно.
— Вы потанцуете со мной?
— Конечно.
«Счастливые фермеры» как раз начали «Письма любви на песке», гитара вступила с особым старанием, и когда я прижал к себе Беатрис, от аромата ее цветка у меня закружилась голова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50