— Ничего, они там с их опытом не одну, а три орды сразу изнутри разложат.
Татарин глядел на шептавшихся, ждал.
— Дадим, — изрек Лотр. — Только чтобы сохранить мир.
— Будет мир, — льстиво улыбнулся крымчак.
Корнила зашептал Лотру на ухо:
— А как обманут? Денежки ж на починку стены у Лидских ворот вечно кто-то в карман?..
— Ну-ну.
— А стена там такая, что я каждый раз со страхом смотрю, когда к ней собаки подходят да подмывают. Денег не даёте.
— Совет пусть платит, — поморщился кардинал.
— Вы однажды уже магистратские деньги тютю, — вмешался, расслышав, Устин. — А городской совет всегда был бедным как церковная... простите, как магистратская крыса.
— Тем более откупиться надо, — беззвучно сказал Лотр и вслух добавил: — Мы покажем тебе, где вы можете брать женщин, мурза. Первым — Машковский монастырь...
В это мгновение сильно отозвался под готическими сводами звук смачного плевка.
Плюнул молодой человек лет двадцати пяти, стоявший среди стражи. Худой, но голенастый и крепкий, в тяжёлых латах с шеи до ног (шлем он почтительно держал в руке, и длинные пепельные волосы его лежали на стальных наплечниках), он теперь вытирал тыльной стороной узкой и сильной руки большой и твёрдый рот, рот одержимого.
Серые, красивой формы глаза излучали презрение, саркастическую насмешку и почти фанатичный гнев. Прямой нос словно окостенел.
— Тьфу!
— Эй, ты что это, в храме?.. — спросил Корнила.
— Кор-чма это, а не храм, — бросил человек. — Торги! Кто со мной? Мы им...
Несколько человек тронулось за ним.
— Будут воевать? — чуть обеспокоенно спросил мурза.
— Отступники, — успокоил Лотр. — Сказано: «Не убий». Тысячник, прикажи, когда закончим, запереть ворота и не выпускать из города мещан.
Так завершился самый позорный торг с басурманами, какой когда-либо знала Белая Русь. С плюнувшим, предводителем осуждённого заслона, успело выйти, для спасения совести и чести, не более трёхсот-четырёхсот человек, преимущественно без коней. Вышли на верную смерть.
К чести гродненцев следует сказать еще, что, после того как тысячник запер ворота, человек около пятидесяти умудрились спуститься со стен и всё же уйти за ратью.

Глава 30
САРАНЧА

...Но в людях рыцарских, которых там множество погибло, великую утрату корона подняла.
Хроника Белой Руси.
СЛОВО ОТ ЛЕТОПИСЦА
И вторглись, и ворвались татарове крымские в наши края, и случилось так, что не было им, попущением Божьим, заслона, и рассыпались они там и там. О войско великое, много тысяч ездных! О горе великое! Не надеялись на то, всегда с покорством Бога великого о мире и покое прося, при мире живучи.
И земля горела, и хаты, и людей в полон вели, и клейма на лоб ставили, как быдлу.
И рассыпались татарове по земле нашей, как саранча, о которой в Откровении святого Иоанна Богослова, Апокалипсисе тож, пророчено. Всё, как у него, оправдалось. По обличью даже: «По виду своему саранча была подобна коням, подготовленным к войне; и на головах её как бы венцы, похожие на золотые, лица ж её — как лица человеческие. На ней были брони, как бы брони железные, а шум от крыльев её — как грохот от колесниц, когда множество людей бежит на войну». И подтвердилось то, что: «В те дни люди будут искать смерти, но не найдут её; пожелают умереть, но смерть убежит от них».
Но ещё страшнее было, нежели Апокалипсис. Ибо шли они, летели они, а вместе с ними летел зверь из бездны, называемый слонь. Латинцы говорят: лефант, а наши — слонь. Та слонь толстомясая, поперёк себя толстейшая, в вышину себя длиннейшая, ноги как деревья и толстые, как кадушки, бесшерстная, страховидная, великоголовая, горбоспинная, с задом вислым, как у медведя (без шерсти только), и ходом, как медведь, и вместо носа как будто хвост и два зуба, как у вепря, этак и сяк и вверх, и уши, словно колдры, а в носу — хвосте — цепь побивающая.
Очень звероподобная и страху подобная слонь!
Сметали они со слонью людей, и летели, и жгли. И убегали от них бедные и богатые, и церковные люди бросали всё и убегали.
Изо всех русофобных — удивление! — один дьякон Несвижской деревянной Софии, что закрывает пятидневный Несвижский славный базар, церкви деревянной, не по бедности, а по смирению своему, оказался человеком. Пытали. Пачкали мёдом и сажали на солнце, где мухи и осы. Душили меж досками. Жгли. Щепки забивали под ногти. Но он, муку смертную принявши от поганых, ни тайника с сокровищами, ни входа в лазы подземные и печеры, где прятались люди, не показал. И тогда привязали его к диким коням и пустили в поле.
А людей в печерах сидела, может, тысяча. А имя дьякона было Автроп.
Пылали сёла, пылали города. Трещали в огне деревянные башни крепостей. С гиканьем, под гул бубнов мчали конники. Реяли бунчуки. Жутким, страшенным облаком стояла пыль. Рыдали верблюды и ослы.
Шали на арканах полуголых людей, женщин с синяками на грудях. Запрещали снимать с пленных только кресты. Потому что один, когда содрали с него, стащил крымчака с седла и ударил кандалами по голове, и тогда Марлора-хан вспомнил завет и запретил. А тому, кто ударил, вогнали в живот стрелу и бросили.
И всех метили. Подносили клеймо ко лбу, ударяли по нему, и оставался на лбу кровавый татарский знак.
Лупили, луп тянули. С криком и визгом мчались орды. А впереди них, мотая цепью, бежал боевой слон.
Пожары... Пожары... Пожары... Тянулись арбы и фуры с данью, тянулись рабы.
А в городе городов тянулись богослужения, тянулись молебны. В доминиканском костёле... В костёле францисканцев... В простой, белой изнутри, Каложе.
И одни у доминиканцев гнусавили:
— А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, творите добро ненавидящим вас и молитесь за тех, кто обижает вас и гонит вас.
А другие вторили в Каложе:
— Ибо Он приказывает Солнцу Своему восходить над злыми и добрыми... Недостойны деяниями своими подменяющие волю Его.
И летели в кровавом дыму конники из Апокалипсиса.
Только через несколько дней получили они первый и последний отпор. Выскочили из кустов на бескрайнюю известняковую пустошь, с редкими островками засохшей травы, подняли копытами тучу едкой белой пыли и остановили коней, поражённые.
Далеко-далеко, белые на белом, появились растянутые в редкую цепь точки.
...Небольшое войско стояло на дороге орды. Люди того, что тогда плюнул в храме. Их было очень мало, но каждый, в предчувствии конца, глядел сурово.
Все пешие, в латах, в кольчугах, с обычными и двуручными мечами в руках, с овальными щитами, в которые были вписаны шестиконечные кресты, в белых плащах, они стояли на белёсой известняковой земле под последним горячим солнцем. Белые на белом.
Весь окоём перед ними шевелился. И тогда кто-то запел древнюю «Богородицу». Страстным и грубым голосом:
Под Твою милость...
Под Твою милость припадаем. Богородица Дева,
Молений наших не отринь в скорбях,
А от бед избави нас,
Едино чистая и благословенная.
Грустные, прозрачные голоса подхватили её, понесли:
На твердыню Твою уповаем, Богородица Дева.
Плыл над ними, над пустошью страстный хорал. Словно на мечах, поднятых вверх. Тянулась пустошью длинная цепь.
Впереди, сильно оторвавшись от остальных, шли военачальники в белых плащах.
Какое имя Твоё!
Какая слава Твоя!
Исполненные последней, мужественной и безнадежной печали, взлетали голоса. А глаза видели, как вырвался вперёд слон, страшная, словно из ада, живая гора, как полетела конница.
О воспетая...
О воспетая Мать,
Родившая всех святых святейшее Слово.
Сегодняшнее наше приемли приношение.
От всяких избави напасти всех
И будущие изыми муки Тебе вопиющих.
Аллилуйя.
Аллилуйя!
Аллилуйя!!!
Слон ворвался в ряды. Со свистом разрезала воздух цепь.
Через час всё было кончено.
Последние звуки хорала умолкли. В окружении бурых, жёлтых и серых тел лежали на белёсой земле, на редком вереске белые тела.
Только в одном месте скучилась толпа конных и пеших крымчаков. В их полукруге трубил, натягивая верёвки, как струны, ошалевший слон.
А перед ним, также распятый верёвками, лежал предводитель осуждённого заслона. Две кровавые полосы расплывались на белой ткани плаща. Одна нога неестественно, как не бывает, подвёрнута. Пепельные волосы в белой пыли и крови.
Стиснут одержимый рот. В серых глазах покорность судьбе, отрешенность, покой. Он вовсе не хотел глядеть. И всё же видел, как высится над ним, переступает на месте, грузно танцует слон, как косят его налитые кровью глазки. Он уже не боялся зверя.
Он не хотел видеть и прочего. И всё же видел склонённое над ним редкоусое лицо Марлоры. Хан скалил зубы:
— Готовится кто ещё к битве? Нет? Одни?
— Не знаю, — безразлично сказал он.
Его куда более занимало и беспокоило то, что высоко над ним, над ханом, над слоном кружилось в синем небе и выжидало вороньё. Если эти наконец отстанут и уйдут, вороньё осмелеет и слетится на пир. Татары думают напугать его тем, что готовят. А это же лучше, чем живому, но неспособному шевелиться, почувствовать глазами веяние крыльев.
Да и не всё ли равно?
— Отстаньте, — кинул он и добавил: — Два сокровища у нас было — земля да жизнь. А мы их отдали. Давно. Чужим. Нищие... Всё равно.
— Чего ты добивался?
— Я хочу умереть.
Марлора подал знак. Морщинистая, огромная слоновья нога повисла над глазами.
— А теперь что скажешь?
— Я хочу умереть, — повторил он.
— Бог у вас, говорят, появился? Он где? Что делает?
— Его дело. Он жив. А я хочу умереть.
Марлора взмахнул рукой. Слон опустил ногу.

Глава 31
ВИНО ЯРОСТИ БОЖЬЕЙ

Тот будет пить вино ярости Божьей, вино цельное, приготовленное в чаше гнева...
Откровение Иоанна Богослова, 14:10.

От Твоего державного бега по поднебесью в страхе трепещут созвездия! Ты поведёшь гневно бровью — и в небе загрохочут молнии. Властелин!
Гимн Осирису.

Ты чего ещё хочешь? От Бога пинка?!
Присказка.
Дня через три после битвы на известняковой пустоши апостолы под началом Христа подходили к небольшому монастырю среди дубовых рощ и полей клевера. Речушка окружала подножие пригорка, на котором стояла обитель. Перегороженная в нескольких местах запрудами, река образовывала три-четыре пруда, отражавших блёклое предвечернее небо.
Тринадцать мужчин и женщина шли над водой, вспугивая кузнечиков из диких маков, и думали только о том, как бы где-нибудь найти приют.
До них доходили слухи о появлении на юге татар. И хотя они не верили, что никто не встретит врага, что тот же самый Лотр не поднимет против него людей, приходилось остерегаться. Теперь нельзя было ночевать в беззащитных хатах или в чистом поле. Нужно было забираться глубже в лес. Но и тут леса были ухожены, очищены от пней и бурелома.
К тому же они не могли долго сидеть в безлюдном месте. Где люди — там и хлеб, который скитальцам, пусть и не часто, и не помногу, удавалось покупать.
Потому сегодня, увидев белый монастырь-игрушку, Юрась обрадовался. Можно переночевать под стенами. Если ночью появятся татары, неужели не пустят, даже в женский? Быть того не может. Монастыри же для того и строят — давать приют и убежище.
А утром можно будет купить хлеба, а если повезет, и рыбы (ишь какие пруды, непременно в них водятся и линь, и тёмно-золотой, с блюдо, монастырский карась, и угорь). И Юрась приказал раскинуть табор под пятью-шестью большими дубами, буквально возле стен.
Когда под дубы натаскали сена, когда вода забурлила в горшке с капустой, поставленном на огонь, Юрась заметил, что Магдалине вроде как-то не по себе.
— Ты что, заболела?
— Есть немного.
— Тогда ложись на сено и укройся. Я тебе капусты сам принесу.
— Спасибо тебе, пане мой.
Она легла, укрывшись плащом. Ей действительно было не по себе, но не хворь послужила тому причиной. Прикрыв глаза, она слушала разговоры и... боялась. Вот вернулся с охапкой хвороста телепень Филипп из Вифсаиды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74