Мне не удалось выспаться накануне, поэтому я задремала. Проснувшись, с удивлением обнаружила, что мы едем по широкой улице, кишащей машинами, первые этажи зданий по обеим сторонам занимали магазины. Прямо впереди к небу поднимались две изящные, покрытые искусной резьбой башни.
Я наклонилась вперед и тронула Фейсала за плечо:
— Где мы? Это мечеть, там, впереди?
— Нет, это одни из городских ворот. Построены в одиннадцатом веке. Я поехал окольным путем. — Голос у него стал каким-то надтреснутым. — Нам удалось! Слава Богу, нам удалось!
— Да уж, благодарить нужно только Бога, — угрюмо согласилась я. — Который час?
— Половина двенадцатого. Хотите поесть?
— Хочу освободиться от этого покрывала, — проворчала я, — хочу принять душ, выпить что-нибудь со льдом и переодеться. Но вместо всего этого я согласна остаться здесь, в машине.
— Вы можете освободиться от своего арабского одеяния, если уверены, что сделаете это элегантно и незаметно, — сказал Фейсал. — Здесь вы не будете бросаться в глаза в европейском платье. Я найду кафе, мы перекусим и обсудим наши дальнейшие действия.
Я отупела от жары, дремоты и знала, что спорить бесполезно, но когда мы остановились и я — надеюсь, незаметно — сняла свой маскировочный костюм, кое-какие мыслишки все же зашевелились в моей голове. Мы находились в самом центре города, вокруг было много молодежи, в том числе иностранцев. Я сообразила, что Фейсал остановился в университетском районе.
— Нам не следует терять времени, — начала возражать я, в то время как Фейсал помогал мне выйти из машины. — Мне нужно позвонить Карлу Федеру.
— В Мюнхене сейчас, если не ошибаюсь, время обеда. Федера скорее всего нет в офисе. — Фейсал повел меня через дверь, задрапированную занавесью из шнурков с нанизанными на них бусинками, и нашел столик. В помещении было жарко, темно, шумно и полно мух; на фоне популярной египетской музыки, доносившейся из радиоприемника, слышалась разноязыкая речь. — Что будете есть?
— Мне все равно. Что угодно, лишь бы со льдом.
— Здешний лед не годится, он приготавливается из местной воды.
Фейсал по-арабски сделал заказ, потом сказал:
— Пойду позвоню отцу.
— Вы уверены, что это хорошая идея?
— Моя мать сходит с ума, — просто ответил Фейсал. — Хочу, чтобы она знала, что я жив и не виновен в тех грехах, в которых меня обвиняют.
Если бы он привел какие-то другие доводы, я, может быть, и возразила бы, но этот глубоко тронул меня.
Я знала, что такое ждать час за часом, день за днем известий о судьбе дорогого человека, предполагая самое плохое.
О Боже, мне ли было не знать!
— А ведь и моя мать, наверное, не в восторге, — виновато заметила я. — Полагаю, уже всему миру известно, что меня похитили?
— Будем уповать на это, — сказал Фейсал, состроив гримасу.
— Да, репортеры любят подобные истории. Черт! Мой отец, вероятно, уже летит в Каир. Тем не менее моим родителям придется подождать еще несколько часов, я не могу заказывать международный разговор из общественного места.
Принесли еду — крупные куски мяса со сладким перцем и луком на маленьких деревянных вертелах.
— Это не займет много времени, я скоро вернусь, — сказал Фейсал.
Было два часа. Ждать оставалось еще три. По меньшей мере. Если в пять их не будет в условленном месте... Я старалась об этом не думать.
Фейсал вернулся, улыбаясь. Только теперь я поняла, как он устал, — даже выглядел постаревшим.
— Все в порядке, — объявил он, усаживаясь за столик. — Отец хочет с нами встретиться.
— Ваш отец?
— Начал он, конечно, с того, что велел мне добровольно сдаться. Но когда я все ему объяснил и сообщил, что вы со мной и можете подтвердить мой рассказ, он сказал, что с интересом послушает.
— Очень мило с его стороны. Знаете, Фейсал, я не уверена...
— Все в порядке, уверяю вас. Один его сослуживец сейчас в командировке, у отца ключи от его квартиры, которая находится неподалеку от вокзала. Мы можем укрыться там на время, и вы позвоните оттуда в Мюнхен, вашим родителям и, если хотите, в посольство. Это гораздо безопаснее, чем звонить с центрального телеграфа. И душ сможете принять, и даже, наверное, выпить чего-нибудь со льдом.
— Где он хочет встретиться?
— В парке «Избекия». Это рядом с его офисом. Отец не хочет, чтобы мы появлялись у него на работе или у нас дома.
— Да, полиция, вероятно, следит за этими местами.
— Именно на это намекнул отец. Вы закончили?
На сей раз я села впереди, рядом с Фейсалом. Он был в отличном расположении духа, напряжение больше не сковывало его, он улыбался и показывал мне достопримечательности: мечети, музеи, парки. Уличное движение вселяло ужас, а припарковаться можно было лишь при большом везении. Мне место, которое выбрал Фейсал, показалось совсем неподходящим — между тележкой торговца, груженной цветной капустой, и маленькой старушкой со всеми ее пожитками, видимо, устроившей себе официальное жилье на краю тротуара, но Фейсал отмел мои возражения:
— Даст Бог, нам не придется возвращаться к этой проклятой машине. Пару кварталов нужно пройти пешком.
— Хорошо.
— Вики...
— Да?
— На тот случай... — Он колебался. — Уверен, что все будет в порядке, но держитесь футах в ста позади меня. Я переговорю с отцом, возьму ключи от квартиры, а вы ждите, пока я помашу вам или позову. До той поры к нам не подходите.
Он не дал мне возможности ответить и зашагал вперед.
Я пошла за ним, не отставая, чтобы все время держать его в поле зрения, но и не приближаясь. То, что он придумал, казалось разумной предосторожностью: за его отцом могли следить, а от слежки не каждому удается избавиться.
Переходить каирские улицы — значит каждый раз бросать вызов смерти, а улица, идущая вдоль западной оконечности парка «Избекия», широкая, оживленная, и я потеряла Фейсала из виду в те несколько секунд, когда пыталась избежать столкновения с такси, автобусами и грузовиками. Добравшись до тротуара целой и невредимой, но запыхавшись, я увидела, что он стоит у маленького киоска. Парк был огромный, и, видимо, они договорились встретиться именно в этом месте. Держась поодаль согласно инструкции, я заметила высокого красивого седовласого мужчину, который подошел к Фейсалу. Он был одет в европейский костюм, и даже издали я увидела, что они похожи друг на друга. Какое-то время они стояли и разговаривали; затем мужчина обнял Фейсала.
Любой отец обнял бы возвратившегося блудного сына, а на Ближнем Востоке мужчины не стесняются в проявлениях подобных чувств на людях, поэтому никто на них не глазел. До тех пор, пока люди не начали разбегаться, как куры, когда на птичий двор забредает лиса. Только тогда я поняла, что происходит. Фейсал тоже увидел «лисиц» — мудрено было не заметить четверых мужчин с автоматами. Фейсал выскользнул из отцовских объятий, оттолкнул отца так, что тот, спотыкаясь, отлетел назад, и закричал:
— Бегите, Вики, бегите!!!
Сам он не пытался бежать. Он старался лишь предупредить меня, неподвижно стоя на месте, а потом рухнул, как подкошенный. Я услышала треск автоматных очередей, его крик и увидела, как он упал. Вслед за этим раздался другой душераздирающий мужской крик. Наверное, это кричал отец Фейсала.
Люди вокруг визжали и разбегались кто куда, я тоже побежала, ничего не различая перед собой. От гнева, ужаса и горя у меня перехватило дыхание. Какой же отец выдаст собственного сына? Я надеялась, что душераздирающе кричал именно тот пожилой господин. Я надеялась, что он страдает. Может быть, он ожидал, что они будут стрелять лишь в воздух? Но он ведь должен знать своего сына, доверять ему, дать ему шанс оправдаться...
Я бросилась наперерез такси, с трудом оторвалась от его капота и рванула дверцу.
— В американское посольство! — задыхаясь, крикнула я. — Шари Латин Америка.
Я — патриотка, как всякий американец, но вид американского флага никогда еще не вызывал во мне такую бурю чувств, как в тот момент. Чем дальше от дома находишься, тем милее кажется это звездно-полосатое полотнище. Я проследовала к воротам с гордо поднятой головой и потребовала, чтобы меня впустили.
Приятно быть знаменитостью. Как только я назвала свое имя, меня тут же повели от одного чинуши к другому, пока не доставили в кабинет, который не многим туристам удается повидать. Здесь тоже стоял национальный флаг, а над большим письменным столом красного дерева висел портрет президента. Я голосовала за него, и мне всегда казалось, что у него приятная приветливая улыбка, но такой приветливой она еще никогда не была.
— Доктор Блисс? Доктор Виктория Блисс! Слава Богу! Вы представить себе не можете, какое облегчение для меня видеть вас. — Человек, который поспешил мне навстречу, не совсем отвечал моим представлениям о том, как должен выглядеть посол: слишком молод, и волосы не седые. Однако он искренне был рад меня видеть: предложил называть его Томом, долго тряс мои руки и, не переставая, рассказывал, какая гора свалилась у него с плеч теперь, когда я нашлась.
— Посол сейчас в Штатах, я остался за него «на хозяйстве», так сказать, а кошмарнее похищения соотечественника для дипломата ничего быть не может.
— Фу ты! Как я оплошала, мне страшно жаль, что доставила вам столько неприятностей, — притворно огорчилась я.
Он вспыхнул и мысленно наверняка дал мне пинка. Я становилась похожей на Джона и начинала валять дурака, v вместо того чтобы постараться расположить к себе Тома и заставить его все выслушать. Мне, совершенно очевидно, следовало успокоиться. Если я выйду из себя и сорвусь, он примет меня за истеричку, и тогда уж мне точно не убедить его, что моя невероятная история достоверна.
— Простите, — сказал он с очаровательной улыбкой, которая, вероятно, является одним из условий для поступления на дипломатическую службу. — Мы, разумеется, прежде всего беспокоились о вашей безопасности. Присядьте. Нет-нет, я настаиваю. Не стану больше задавать вам вопросов, пока вы не придете в себя.
Он отправился к столу и начал нажимать на разные кнопки.
— Джоанн, зайдите, пожалуйста. Джоанн — моя помощница, — пояснил он мне. — Она о вас позаботится.
— Но я хочу, чтобы вы задавали мне вопросы! Произошла ошибка. Никто меня не...
Джоанн, судя по всему, ожидала вызова. К тому времени уже все посольство знало о моем появлении, и все сгорали от любопытства. Джоанн была старше своего шефа: как женщина она, разумеется, медленнее продвигалась по служебной лестнице.
— Вы должны меня выслушать! Джоанн мягко обняла меня за плечи:
— Ну конечно же, мы вас выслушаем, дорогая. Ни о чем не тревожьтесь. Пойдемте со мной, уверена, что вы хотите освежиться.
Если бы не седые волосы и не морщинки на матерински добром лице, я, может быть, и воспротивилась бы. Но меня искренне тронуло это милое лицо и неподдельное участие. К тому же я поняла, сколь ужасно выгляжу, а также вдруг обнаружила, что мне нужно в туалет. (Знаю, это совсем не «романтично», но так уж случилось.)
— Хорошо, — согласилась я, — пять минут. А потом я вернусь, Том, никуда не уходите.
Джоанн была очень добра. Она даже предложила мне воспользоваться ее косметикой. Увидев физиономию, уставившуюся на меня из зеркала, я приняла предложение. Я бы тоже не стала выслушивать такое пугало.
Джоанн задала мне только один вопрос:
— Он не сделал вам ничего дурного, милая? Он не...
Это был самый неудачный вопрос. Я вспомнила Фей-сала — как он шутит, как беспокоится о своей матери, увидела, как он падает, услышала, как кричит, стараясь предупредить меня, хотя то, быть может, был его последний, предсмертный крик. Поэтому я повернулась к Джоанн, словно фурия:
— Дурного?! Он был... — Моя реакция тоже была неудачной. Я гневно швырнула ей ее помаду. — Черт возьми, что это я стою здесь и по-дурацки подмалевываю свое дурацкое лицо! Может быть, он еще жив. Может быть, он умирает, его пытают и.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63