Придя в себя, я мягко сказала:
— Нет необходимости быть столь грубым. Или есть? Несколько голов повернулись в нашу сторону. Джон снова потянулся к клавиатуре, его следующие слова заглушила для остальных серия выразительных, но весьма бессвязных арпеджио:
— Очевидно, есть. Тонких намеков ты не понимаешь. Извини.
Он прервал игру и встал. Я поняла намек. Удаляясь, я слышала рукоплескания, а фрау из Гамбурга выкрикнула по-английски:
— Очаровательно! Вы сыграете для нас на вечере? Джон ответил по-немецки:
— Большое спасибо, уважаемая фрау, но играть я не буду. — И на том же языке, повысив голос так, чтобы я могла услышать, добавил: — Стараюсь никогда не играть на публике.
...Телефонный звонок разбудил меня безбожно рано, в шесть утра. Я буркнула в трубку: «Спасибо», — и лениво потянулась к звонку, чтобы вызвать стюарда. Дома мне будет не хватать этой услуги, там будить меня примерно в то же время станут Клара, сидящая у меня на голове, и Цезарь, пытающийся лизнуть меня в любое место, куда только может достать. И ни один из них не принесет мне кофе.
Ответ на звонок последовал не так скоро, как обычно, и, когда после деликатного стука в дверь я крикнула: «Войдите!», на пороге появился вовсе не Али. Этот человек был старше, более смугл и менее привлекателен.
— Мадам желает завтракать? — вежливо спросил он.
— А где Али?
Глаза у стюарда забегали.
— Я вместо него, мадам. Меня зовут Махмуд. Что угодно мадам?
Я не стала допытываться. Может быть, у Али выходной? Махмуд вернулся, когда я заканчивала принимать душ. Накинув халат, я велела ему поставить поднос на балкон.
Корабль стоял на якоре и слегка покачивался на волнах. Мы приплыли в Эль-Тилль, как и полагалось по расписанию, и в семь пятнадцать должны были сойти на берег, чтобы осмотреть Амарну. Мое окно выходило на запад, поэтому я могла видеть лишь реку и противоположный берег. Утро, как обычно, выдалось прекрасным. Сегодня мне жакет не понадобится. Ветер уже был горячим.
Когда мы собрались в холле, Фейсал начал выкрикивать указания. Он казался несколько возбужденным в то утро и дважды напомнил, довольно резко, что мы должны держаться вместе и не бродить поодиночке.
— Это, разумеется, меня не касается, — сказал Пэрри, подходя ко мне. — Если хотите увидеть что-нибудь особенное...
— Думаю, программы обычной экскурсии с меня достаточно.
Это была чистая правда. Предстоял длинный, жаркий, утомительный день. В первой его половине мы должны осмотреть часть развалин города и несколько могил знати, затем вернуться на теплоход к раннему обеду, после чего более слабые существа могли остаться на борту, а энтузиасты — вернуться, чтобы посетить царскую усыпальницу, расположенную в отдаленном вади, и, если позволит время, еще несколько погребений.
У меня было подозрение, что к обеду я буду расположена присоединиться к более слабым существам. Я и прежде читала об Амарне, а доклад, который Пэрри сделал накануне, позволил мне упорядочить воспоминания.
Место представляло собой обширную пустую равнину в форме полукруга; река ограничивала его прямую сторону, а скалы в глубине пустыни — дугу. Амарна была столицей фараона-еретика Эхнатона. Это один из самых интересных и загадочных правителей древности. Мне случалось наблюдать, как почтенные ученые багровели и едва ли не бросались в рукопашную, когда заходил спор о том, кем был Эхнатон: монотеистом или пацифистом, идеалистом, безумным религиозным фанатиком или отвратительным «вероотступником». Меня очень интересовали художественные традиции той эпохи, но лучшие образцы живописи и скульптуры находились где угодно — в музеях, частных коллекциях, — только не здесь. Это место было бессовестно разграблено как древними, так и современными вандалами.
Мне не улыбалось наслаждаться весь день обществом Пэрри, особенно во время экскурсии к развалинам города. Я догадывалась, как они выглядят, поскольку повидала на своем веку немало археологических достопримечательностей: запутанный лабиринт унылых глинобитных стен, одни — не выше фундамента, другие — в мой рост. Гид будет говорить что-то вроде: «А здесь находился большой зал для приемов», и мы все будем изумленно глазеть на площадку земли, окаймленную голыми каменными стенами. И так часами: бесконечный парад сооружений, которые некогда здесь находились, но которых — увы! — уж нет.
Фейсал вернул меня к действительности резким: «Вики, не зевайте!» ¦— и я рысью припустила за ним. Пэрри семенил за мной.
— Он что, с похмелья, что ли? — прошептала я.
— Он не пьет, — ответил Пэрри. — Мусульмане не...
— Шучу, но какая муха его укусила?
— Мы в Среднем Египте, — здраво заметил Пэрри. — Это места, где чаще всего действуют террористы. Но все меры предосторожности приняты.
Не сомневаюсь. Первое, что я увидела, шагнув на верхнюю площадку трапа, был грузовик, набитый солдатами.
— Вооруженный эскорт? — воскликнула я.
— Если с кем-нибудь из членов этой группы что-нибудь случится, компании придется платить чертову кучу денег, — заметил Пэрри. — Не обращайте внимания на солдат и радуйтесь, что они нас охраняют.
Я старалась следовать его совету. Пейзаж был по-своему великолепен, если вы не воспитаны в убеждении, что красивый вид — это непременно деревья, цветы, трава и журчащие ручейки. Здесь царила красота линий и нежных оттенков, теней, сгущающихся от фиолетового до иссиня-черного цвета, скал, вытянувшихся зубчатой стеной и, по мере того как поднималось солнце, превращавшихся из золотисто-розовых в бледно-серебристые. Я не была в восторге от нашего средства передвижения — открытой металлической платформы с рядами сидений, которую тащил трактор, но и пешком идти у меня охоты тоже не было. Во всяком случае, не в сопровождении этих угрюмых парней в форме, наблюдающих за мной.
Платформа оказалась именно такой неудобной, как я и ожидала. Когда она прыгала по ухабистой дороге, почти неразличимой на фоне окружающей пустыни, я крепко держалась за спинку переднего сиденья. От Пэрри мне улизнуть удалось, но когда Свит предложил место рядом с ним (и с Брайтом, разумеется, нужно ли говорить?), деваться было некуда, пришлось согласиться, чтобы не показаться невоспитанной. Джон любезно подвинулся, чтобы освободить мне побольше места. Он улыбнулся, давая понять, что вполне осознает, сколь неприятно мне его соседство.
— Вас редко видно в последнее время, — сказала я, поворачиваясь к Джону спиной и одаривая Свита самой соблазнительной улыбкой, на какую способна.
— Мы робеем, — хихикнул Свит. — Вы так популярны, Вики, за вами ходят все красивые молодые мужчины, мы думали, что вы не захотите якшаться с такими старыми занудами, как мы.
Брайт широко улыбнулся и кивнул. Умеет ли он вообще разговаривать? Может, у него какой-нибудь тяжелый дефект речи — сильное заикание или шепелявость, — и он стесняется говорить?
Мы обменялись невинными шутками по поводу их чудесного внешнего вида и моей неотразимой привлекательности, после чего я сказала:
— Я не видела Лэрри сегодня утром. Он остался на корабле?
— Что вы, дорогая, он первым сошел на берег!
— Он словно школьник влюблен в Нефертити, — добавил Джон.
Я бы проигнорировала его реплику, но Свит, чтобы лучше видеть Джона, наклонился вперед, готовый поддержать разговор:
— А я думал, что девушка его мечты — Тетисери.
— И Нефертари тоже, и Ти, и все прочие романтические красавицы — королевы Египта. Он не может противиться искушению древних легенд и млеет перед портретами, которые, надо признать, лишь отдаленно напоминают оригиналы.
Свит сочувственно кивнул:
— Легко понять, почему застенчивый, чувствительный человек, поклонник искусства и красоты, предпочитает мечту реальности.
— Или почему мужчина может предпочесть женщину, умершую четыре тысячи лет назад, кое-каким живым образцам, — подхватил Джон.
— Фи, Джон, какой цинизм! — воскликнул Свит. Мэри слышала это, она поджала губы, и щеки ее потемнели от бросившейся в лицо краски.
Платформа остановилась, и мы сошли с нее. Горячий ветер закрутил концы шарфа вокруг моего лица.
Мы стояли у подножия скалы. Высоко над головой виднелись отверстия — входы в гробницы. Когда-то посетителям приходилось карабкаться туда по крутым, опасным склонам, но настоятельная потребность в туристских долларах, фунтах, марках и йенах подвигла на сооружение более удобных подходов: в скале были высечены тропы и несколько маршей лестницы. Прямо перед нами начиналась такая дорожка с длинной чередой мелких ступенек. Кое-кто из наших уже карабкался по ней.
На одной из ступенек — нелепая фигура в несуразно огромных солнцезащитных очках и самом большом, самом белоснежном пробковом шлеме, какой мне когда-либо доводилось видеть. Человека окружала целая стая мяукающих кошек, которых он кормил какими-то объедками, извлекаемыми из бесчисленных карманов, украшавших его куртку цвета хаки. Замечания, которые он отпускал в ходе кормления, прозвучали для меня погребальным колоколом:
— Не толкайтесь, это невоспитанно. Здесь всем хватит. Ах, ты плохая мама — дай сначала поесть малышам.
Голос позади меня глухо простонал:
— Я этого не заслужил! Конечно, моя жизнь — не образец для подражания, но такого не заслуживает никто. Даже Джек-Потрошитель, даже Аттила-гунн...
Я чувствовала абсолютно то же самое. Просто не могла произнести этого вслух, потому что онемела. О Боже, прошу тебя, пошли мне солнечный удар, шизофрению или что-нибудь столь же безобидное, только не это, мысленно воззвала я.
Шмидт увидел меня. Его кустистые седые усы зашевелились, а маленький аккуратный ротик растянулся в широкой улыбке.
— Извините, — сказал Джон, отодвинув меня в сторону, и двинулся вперед тем обманчиво неторопливым шагом, который на деле оказывается быстрее внезапно хлынувшего дождя. Сосредоточившись на мне, Шмидт поначалу его не заметил; когда же заметил, выражение полного восторга разлилось по его лицу. Джон добрался до Шмидта прежде, чем тот успел рассыпаться в приветствиях, и навис над ним.
— Ну не прелесть ли он? — Голос принадлежал Мэри. Я уже достаточно пришла в себя, чтобы оглянуться.
— Прелесть, — повторила я тем же обреченным тоном, каким только что говорил Джон.
— Как хорошо поступил этот милый пожилой джентльмен, который кормит кошек. — Мэри просунула руку мне под локоть. — Я тоже хотела принести какие-нибудь остатки еды; здесь все животные такие заброшенные, вечно голодные. — У нее вырвался трепетный вздох; сияющими глазами она смотрела на Джона, усевшегося на ступеньку рядом со Шмидтом. Шмидт слушал его, открыв рот.
— У Джона такое нежное сердце, — продолжала Мэри, — он любит кошек.
Это было для меня новостью. Уж Клару-то Джон точно не любил, и ей он, в свою очередь, сразу же не понравился: Клара очень проницательна.
Умные кошечки извинили Джона за то, что он отвлек Шмидта частным, но, видимо, важным разговором. К тому времени, когда мы добрались до моего босса, Джон уже ушел вперед, а Шмидт закончил кормить стаю завтраком. Он поднялся на ноги и испустил радостный вопль:
— Вики! Grass Gott, доброе утро, привет! Я так рад вас видеть!
— Что вы здесь делаете, Шмидт? — поинтересовалась я. Голос у меня был на удивление спокойным.
— Это судьба, не иначе. Потом все вам расскажу. — Шмидт стрельнул глазами в сторону Мэри, затем снова перевел их на меня. Улыбка его увяла, и он быстро заморгал. Должно быть, Джон уже сообщил ему о своей женитьбе. Да и выхода другого не было: следовало пресечь в зародыше неуместные намеки Шмидта на кое-каких прежних приятельниц Джона. Ах, как бы мне хотелось знать, о чем еще приватно побеседовали эти двое!
Я представила Мэри. Шмидт был немногословен, хотя и очень галантен, он пристально вгляделся в лицо Мэри. Они оказались почти одного роста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63