– И человек из ЦК откланялся, оставив приятное впечатление о себе.
Первый день работы в Прокуратуре республики оказался столь напряженным, что он не смог выбрать время, чтобы позвонить родителям Саламат, жены, да и своим родственникам тоже, понимая, какую обиду может вызвать подобное неуважение к родне. Беспрерывно звонил телефон, обращались с такими неожиданными вопросами и требовали немедленного вмешательства в самые невероятные дела, что он, обладая достаточным прокурорским опытом, только диву давался, порою ему казалось, что на прокуратуру тут возложено все – от ремонта дорог, как и повсюду никудышных, до разгрузки вагонов в каждом тупике громадной среднеазиатской железной дороги. И поздно вечером, вернувшись к себе в гостиницу, он первым делом собирался все-таки оповестить многочисленную родню о своем назначении прокурором республики и о скором переезде семьи на постоянное жительство в Ташкент, как неожиданно, не успел он прикрыть за собой дверь, зазвонил телефон. Сперва он подумал, что звонок ошибочный, но настойчивая трель не прерывалась, словно кто-то поглядывал в окно, и он поднял трубку. Звонил Сухроб Ахмедович, с которым они расстались в первой половине дня.
– Хорошо, что застал дома, если бы вас успела перехватить родня или старые приятели, я не знал бы, как мне выкручиваться…
– Чем могу помочь, – спросил Камалов, заранее обрывая попытку пригласить его в гости, но он ошибся.
– Назавтра, после обеда, у нас назначена встреча с Первым, но его вызывают в Москву, пробудет он там три дня и в составе правительственной делегации улетит на неделю в Индию. Двадцать минут назад он вызвал меня и сказал, что не хотел бы улетать, не познакомившись и не переговорив с вами. В нынешнем положении пристального внимания всей страны к Узбекистану на прокуратуре лежит тяжелейшая ответственность, и он догадывается, что вы прибыли из Москвы с особыми полномочиями, видимо, ему уже звонили о вас из ЦК КПСС. Поэтому он решил пригласить вас домой на ужин, это рядом с гостиницей, иного выхода, чтобы встретиться с вами, он не видит, все расписано по минутам.
– Вы будете на этом ужине? – быстро спросил прокурор, высчитывая кое-какие варианты.
– Нет, меня он подобной чести не удостоил, у вас все-таки предпочитают говорить с глазу на глаз, но я бы с удовольствием составил вам компанию. Так что через полчаса за вами зайдут, и я желаю вам приятного вечера.
Отказаться от приглашения, тем более оно предполагалось быть деловым, не имело смысла, и он согласился. Положив трубку, он спокойно подумал, что с этой минуты он вступает в большую игру, оставалось одно: быстрее научиться разгадывать ее правила. Минут через сорок он уже сидел в гостиной у человека, ставшего преемником самого Рашидова. Неделю назад в Москве, когда ему предложили возглавить Прокуратуру республики, в конце долгой беседы хозяин кабинета, Виктор Сергеевич Рогов, давно знавший его, прощаясь, сказал доверительно:
– Ради бога, извините, весь вечер меня мучает одна дилемма: сказать или не сказать? Чисто по-служебному, по закону, наверное, я не должен это говорить. Делать преждевременные выводы в моем положении опрометчиво, но, зная вашу биографию, ведая, на что вы идете, я не могу промолчать, возможно, это в какой-то ситуации может стоить вам жизни. На днях я получил строго засекреченную информацию, что в коррупции, приписках и злоупотреблениях замешан и преемник Шарафа Рашидова, нынешний Первый секретарь ЦК Компартии Узбекистана. Каждый ваш шаг будет регламентироваться им и его друзьями. Вот что я хотел вам сказать и от души пожелать удачи, и вот теперь он видел напротив этого человека.
Внешне он показался ему этаким благообразным, добродушным профессором или муллой, с мягкими вкрадчивыми манерами и тихим приятным голосом. И всякий раз, чтобы не расслабиться от обаяния, так и струившегося от хозяина дома, он напоминал себе, что он на Востоке, где и внешность и слова обманчивы, и не стоит обольщаться ни тем, ни другим. Когда, позже, он познакомится на допросах с ханом Акмалем, то удивится своему первому впечатлению от встречи с преемником Рашидова, оно окажется абсолютно точным. Арипов, любивший давать всем клички, называл его Фариштой, то есть Святым. Какой верный глаз у аксайского хана!
Ему самому еще предстояло выработать и новую манеру разговора и обрести умение отделять в многоплановом, полифоническом разговоре, характерном для Востока, главное, а пока следовало быть предельно собранным, внимательным, и по возможности не давать себя легко читать. На Востоке говорят: человек это открытая книга.
До того, как сели за стол, хозяин дома успел расспросить о семье, о детях, о ташкентской родне, не забыл спросить, где он будет жить. Узнав, что квартирный вопрос еще не разрешился, сказал, что утром он попросит управляющего делами, чтобы выдали ордер из жилищных фондов ЦК, это, мол, рядом, в специальной зоне. Позднее, анализируя великодушный жест, за который он, конечно, выразил признательность, понял одно, что каждый его шаг будет контролироваться, когда уехал, когда приехал и кто к нему наведывался, на то она и особая территория с охраной на въезде. Нет, не прост оказался благообразный профессор, он понимал, что действия нового прокурора с особыми полномочиями следует держать на контроле, и так уже многих сняли москвичи. После беседы в гостиной перешли в зал за щедро накрытый стол, живя в Москве, он давно отвык от такой обильной и плотной еды, и к этому следовало привыкать. За столом оказались не одни, ужинали вместе с домочадцами, но нить разговора находилась в руках у хозяина дома. Беседа велась и о Москве, и о Ташкенте, и о Индии, куда он направлялся через три дня. Позже, анализируя разговор, он ни на чем не мог остановить своего внимания и понял, что шел общий зондаж, что за человек, чем дышит, как держится за столом. Одно утешало прокурора за долгий и тягостный вечер: если он ничего и не познал, то особенно и не позволил сделать ясных выводов о себе. Первую встречу можно было оценить по-спортивному: ничья.
Возвратившись поздно в гостиницу, он еще некоторое время гулял во дворе; то и дело невольно поглядывая на горящие окна, и вдруг его прожгла неожиданная мысль:
«Сейчас за одним из этих ярко освещенных окон работает незнакомый человек, знающий тайну преемника Рашидова, и он догадывается, что тайна эта может стоить ему жизни, но он уже не остановится, ибо он сыщик, человек одной породы, с ним, для которого есть только один бог – Закон».
Камалов впервые в жизни встречался с человеком такого ранга, и только сейчас, наедине, понял, что такое гипноз власти, за весь вечер он ни разу не вспомнил о предупреждении, сказанном два дня назад Виктором Сергеевичем в Прокуратуре СССР.
Следовало постоянно помнить, что ошибки, иллюзии тут, как на минном поле, исключались.
И потянулись у Камалова однообразные, занятые до предела дни, Сухроб Ахмедович словно в воду глядел, и у него далеко за полночь горел в гостиничном окне свет. Даже квартиру, которую ему все-таки предложили через месяц, он не мог посмотреть в течение двух недель. И переезд семьи затянулся аж до первомайских праздников, и, если бы не родня, принявшая самое активное участие в этом, неизвестно когда бы у него наладилась нормальная жизнь. Но Восток силен родней, тут своих не оставят в беде. С первого дня он попал в жесточайший цейтнот, катастрофически не хватало времени.
Много лет чья-то властная рука сдерживала прокуратуру в наведении порядка, отчего она не имела настоящего опыта и не владела реальной ситуацией в республике, а теперь словно прорвало плотину, и она кинулась во все стороны, ошарашенная размахом творящегося вокруг, и сама же задохнулась от множества заведенных дел. Вот такое он вынес суждение о делах прокуратуры на первых порах.
Заметил он и такую особенность в своей работе: именно к нему стекались все горячие и запутанные материалы, и больше всего поступало на утверждение дел, ознакомиться с которыми по-настоящему он практически не имел возможности. И на большинстве санкций на арест почему-то оказывалась его подпись. Он понимал, при нынешней чувствительности граждан к любым ошибкам прокуратуры его подпись на каком-то документе могла ему дорого обойтись. Но и уклониться от их утверждения не мог, без его подписи они ничего не стоили.
Нынешние дела имели давнюю историю, и он уже никак не мог на них влиять, разве что когда они вернутся вдруг из суда на доследование. В последний месяц из Верховного суда действительно косяками стали возвращаться дела на пересмотр. Многие доводы суда Камалову даже на первый взгляд казались необоснованными. Верховный суд уклонялся от принятия окончательных решений и отфутболивал все снова в Прокуратуру республики. Порою ему казалось, что кто-то упорно хочет, чтобы он завяз в мелких процедурных вопросах и старых делах, и не высовывал носа из своего кабинета, и не пытался вывести разоблачение должностных преступлений на новый и качественный виток.
А стоило ему проявить к какому-то делу особый интерес, тут же, как по мановению, волшебной палочки, между ним и заинтересовавшим его материалом возникала гора бумаг, в которой он безнадежно тонул, хотя работал каждый день только в самом здании Прокуратуры не менее четырнадцати часов, и не было дня, чтобы не прихватывал в гостиницу папки. Одним из таких дел, от которого его так «объективно» оттирали трижды, было дело «аксайского хана», Генерального директора агропромышленного объединения в Аксае, дважды Героя Социалистического Труда, депутата Верховного Совета, орденоносца. О нем, о его влиянии на жизнь республики ходили легенды не только в Узбекистане, но доходили слухи до Москвы, и он не впервые слышал его фамилию, да и родня ташкентская первым делом спрашивала, а как там хан Акмаль, лучший друг Шарафа Рашидовича, неужели и на этот раз выкрутится? Вот от какого дела его тактично и ловко оттирали, Камалов чувствовал это. Видимо, тронуть хана Акмаля – все равно что разворотить муравейник, многие, наверное, почувствуют себя неуютно. Он однажды даже поделился сомнениями с Сухробом Ахмедовичем из ЦК, мол, не пора ли вплотную заняться сподвижником Рашидова в Аксае, от которого в прошлом зависели многие высокие назначения в республике.
Акрамходжаев не стал его ни отговаривать, ни переубеждать, лишь устало сказал, да куда от нас денется директор какого-то агропромышленного объединения, когда у нас на очереди секретари обкомов, секретари ЦК. Этим замечанием заведующий Отделом административных органов вроде тактично намекал, что он еще не владеет ситуацией, не ориентируется в субординации преступлений.
В общем, чувствовал себя Камалов как конь с повязанными ногами, с путами, да и шоры ему ловко успели нацепить, чтобы он шагал только в определенном направлении. Он, конечно, делал вид, что занят стратегическими вопросами, а остальное, от чего его вежливо оттирали, мол, не представляет первостепенного интереса. Материалы по хану Акмалю вел старший следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР, советник юстиции третьего класса, крупный авторитет, прокурор знал его еще по Москве, а начато дело было следователями КГБ республики, так совместно оно и продолжалось.
В одно утро, подписав несколько санкций на арест, он созвонился со следователем по делу Арипова и поехал в здание напротив внушительного памятника Дзержинскому. Когда он поднимался пешком на третий этаж, сзади кто-то окликнул радостно:
– Хуршид Азизович!
Камалов обернулся и увидел, как по коридору спешил ему навстречу улыбающийся плотный мужчина в светлом костюме.
– Не узнали?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Первый день работы в Прокуратуре республики оказался столь напряженным, что он не смог выбрать время, чтобы позвонить родителям Саламат, жены, да и своим родственникам тоже, понимая, какую обиду может вызвать подобное неуважение к родне. Беспрерывно звонил телефон, обращались с такими неожиданными вопросами и требовали немедленного вмешательства в самые невероятные дела, что он, обладая достаточным прокурорским опытом, только диву давался, порою ему казалось, что на прокуратуру тут возложено все – от ремонта дорог, как и повсюду никудышных, до разгрузки вагонов в каждом тупике громадной среднеазиатской железной дороги. И поздно вечером, вернувшись к себе в гостиницу, он первым делом собирался все-таки оповестить многочисленную родню о своем назначении прокурором республики и о скором переезде семьи на постоянное жительство в Ташкент, как неожиданно, не успел он прикрыть за собой дверь, зазвонил телефон. Сперва он подумал, что звонок ошибочный, но настойчивая трель не прерывалась, словно кто-то поглядывал в окно, и он поднял трубку. Звонил Сухроб Ахмедович, с которым они расстались в первой половине дня.
– Хорошо, что застал дома, если бы вас успела перехватить родня или старые приятели, я не знал бы, как мне выкручиваться…
– Чем могу помочь, – спросил Камалов, заранее обрывая попытку пригласить его в гости, но он ошибся.
– Назавтра, после обеда, у нас назначена встреча с Первым, но его вызывают в Москву, пробудет он там три дня и в составе правительственной делегации улетит на неделю в Индию. Двадцать минут назад он вызвал меня и сказал, что не хотел бы улетать, не познакомившись и не переговорив с вами. В нынешнем положении пристального внимания всей страны к Узбекистану на прокуратуре лежит тяжелейшая ответственность, и он догадывается, что вы прибыли из Москвы с особыми полномочиями, видимо, ему уже звонили о вас из ЦК КПСС. Поэтому он решил пригласить вас домой на ужин, это рядом с гостиницей, иного выхода, чтобы встретиться с вами, он не видит, все расписано по минутам.
– Вы будете на этом ужине? – быстро спросил прокурор, высчитывая кое-какие варианты.
– Нет, меня он подобной чести не удостоил, у вас все-таки предпочитают говорить с глазу на глаз, но я бы с удовольствием составил вам компанию. Так что через полчаса за вами зайдут, и я желаю вам приятного вечера.
Отказаться от приглашения, тем более оно предполагалось быть деловым, не имело смысла, и он согласился. Положив трубку, он спокойно подумал, что с этой минуты он вступает в большую игру, оставалось одно: быстрее научиться разгадывать ее правила. Минут через сорок он уже сидел в гостиной у человека, ставшего преемником самого Рашидова. Неделю назад в Москве, когда ему предложили возглавить Прокуратуру республики, в конце долгой беседы хозяин кабинета, Виктор Сергеевич Рогов, давно знавший его, прощаясь, сказал доверительно:
– Ради бога, извините, весь вечер меня мучает одна дилемма: сказать или не сказать? Чисто по-служебному, по закону, наверное, я не должен это говорить. Делать преждевременные выводы в моем положении опрометчиво, но, зная вашу биографию, ведая, на что вы идете, я не могу промолчать, возможно, это в какой-то ситуации может стоить вам жизни. На днях я получил строго засекреченную информацию, что в коррупции, приписках и злоупотреблениях замешан и преемник Шарафа Рашидова, нынешний Первый секретарь ЦК Компартии Узбекистана. Каждый ваш шаг будет регламентироваться им и его друзьями. Вот что я хотел вам сказать и от души пожелать удачи, и вот теперь он видел напротив этого человека.
Внешне он показался ему этаким благообразным, добродушным профессором или муллой, с мягкими вкрадчивыми манерами и тихим приятным голосом. И всякий раз, чтобы не расслабиться от обаяния, так и струившегося от хозяина дома, он напоминал себе, что он на Востоке, где и внешность и слова обманчивы, и не стоит обольщаться ни тем, ни другим. Когда, позже, он познакомится на допросах с ханом Акмалем, то удивится своему первому впечатлению от встречи с преемником Рашидова, оно окажется абсолютно точным. Арипов, любивший давать всем клички, называл его Фариштой, то есть Святым. Какой верный глаз у аксайского хана!
Ему самому еще предстояло выработать и новую манеру разговора и обрести умение отделять в многоплановом, полифоническом разговоре, характерном для Востока, главное, а пока следовало быть предельно собранным, внимательным, и по возможности не давать себя легко читать. На Востоке говорят: человек это открытая книга.
До того, как сели за стол, хозяин дома успел расспросить о семье, о детях, о ташкентской родне, не забыл спросить, где он будет жить. Узнав, что квартирный вопрос еще не разрешился, сказал, что утром он попросит управляющего делами, чтобы выдали ордер из жилищных фондов ЦК, это, мол, рядом, в специальной зоне. Позднее, анализируя великодушный жест, за который он, конечно, выразил признательность, понял одно, что каждый его шаг будет контролироваться, когда уехал, когда приехал и кто к нему наведывался, на то она и особая территория с охраной на въезде. Нет, не прост оказался благообразный профессор, он понимал, что действия нового прокурора с особыми полномочиями следует держать на контроле, и так уже многих сняли москвичи. После беседы в гостиной перешли в зал за щедро накрытый стол, живя в Москве, он давно отвык от такой обильной и плотной еды, и к этому следовало привыкать. За столом оказались не одни, ужинали вместе с домочадцами, но нить разговора находилась в руках у хозяина дома. Беседа велась и о Москве, и о Ташкенте, и о Индии, куда он направлялся через три дня. Позже, анализируя разговор, он ни на чем не мог остановить своего внимания и понял, что шел общий зондаж, что за человек, чем дышит, как держится за столом. Одно утешало прокурора за долгий и тягостный вечер: если он ничего и не познал, то особенно и не позволил сделать ясных выводов о себе. Первую встречу можно было оценить по-спортивному: ничья.
Возвратившись поздно в гостиницу, он еще некоторое время гулял во дворе; то и дело невольно поглядывая на горящие окна, и вдруг его прожгла неожиданная мысль:
«Сейчас за одним из этих ярко освещенных окон работает незнакомый человек, знающий тайну преемника Рашидова, и он догадывается, что тайна эта может стоить ему жизни, но он уже не остановится, ибо он сыщик, человек одной породы, с ним, для которого есть только один бог – Закон».
Камалов впервые в жизни встречался с человеком такого ранга, и только сейчас, наедине, понял, что такое гипноз власти, за весь вечер он ни разу не вспомнил о предупреждении, сказанном два дня назад Виктором Сергеевичем в Прокуратуре СССР.
Следовало постоянно помнить, что ошибки, иллюзии тут, как на минном поле, исключались.
И потянулись у Камалова однообразные, занятые до предела дни, Сухроб Ахмедович словно в воду глядел, и у него далеко за полночь горел в гостиничном окне свет. Даже квартиру, которую ему все-таки предложили через месяц, он не мог посмотреть в течение двух недель. И переезд семьи затянулся аж до первомайских праздников, и, если бы не родня, принявшая самое активное участие в этом, неизвестно когда бы у него наладилась нормальная жизнь. Но Восток силен родней, тут своих не оставят в беде. С первого дня он попал в жесточайший цейтнот, катастрофически не хватало времени.
Много лет чья-то властная рука сдерживала прокуратуру в наведении порядка, отчего она не имела настоящего опыта и не владела реальной ситуацией в республике, а теперь словно прорвало плотину, и она кинулась во все стороны, ошарашенная размахом творящегося вокруг, и сама же задохнулась от множества заведенных дел. Вот такое он вынес суждение о делах прокуратуры на первых порах.
Заметил он и такую особенность в своей работе: именно к нему стекались все горячие и запутанные материалы, и больше всего поступало на утверждение дел, ознакомиться с которыми по-настоящему он практически не имел возможности. И на большинстве санкций на арест почему-то оказывалась его подпись. Он понимал, при нынешней чувствительности граждан к любым ошибкам прокуратуры его подпись на каком-то документе могла ему дорого обойтись. Но и уклониться от их утверждения не мог, без его подписи они ничего не стоили.
Нынешние дела имели давнюю историю, и он уже никак не мог на них влиять, разве что когда они вернутся вдруг из суда на доследование. В последний месяц из Верховного суда действительно косяками стали возвращаться дела на пересмотр. Многие доводы суда Камалову даже на первый взгляд казались необоснованными. Верховный суд уклонялся от принятия окончательных решений и отфутболивал все снова в Прокуратуру республики. Порою ему казалось, что кто-то упорно хочет, чтобы он завяз в мелких процедурных вопросах и старых делах, и не высовывал носа из своего кабинета, и не пытался вывести разоблачение должностных преступлений на новый и качественный виток.
А стоило ему проявить к какому-то делу особый интерес, тут же, как по мановению, волшебной палочки, между ним и заинтересовавшим его материалом возникала гора бумаг, в которой он безнадежно тонул, хотя работал каждый день только в самом здании Прокуратуры не менее четырнадцати часов, и не было дня, чтобы не прихватывал в гостиницу папки. Одним из таких дел, от которого его так «объективно» оттирали трижды, было дело «аксайского хана», Генерального директора агропромышленного объединения в Аксае, дважды Героя Социалистического Труда, депутата Верховного Совета, орденоносца. О нем, о его влиянии на жизнь республики ходили легенды не только в Узбекистане, но доходили слухи до Москвы, и он не впервые слышал его фамилию, да и родня ташкентская первым делом спрашивала, а как там хан Акмаль, лучший друг Шарафа Рашидовича, неужели и на этот раз выкрутится? Вот от какого дела его тактично и ловко оттирали, Камалов чувствовал это. Видимо, тронуть хана Акмаля – все равно что разворотить муравейник, многие, наверное, почувствуют себя неуютно. Он однажды даже поделился сомнениями с Сухробом Ахмедовичем из ЦК, мол, не пора ли вплотную заняться сподвижником Рашидова в Аксае, от которого в прошлом зависели многие высокие назначения в республике.
Акрамходжаев не стал его ни отговаривать, ни переубеждать, лишь устало сказал, да куда от нас денется директор какого-то агропромышленного объединения, когда у нас на очереди секретари обкомов, секретари ЦК. Этим замечанием заведующий Отделом административных органов вроде тактично намекал, что он еще не владеет ситуацией, не ориентируется в субординации преступлений.
В общем, чувствовал себя Камалов как конь с повязанными ногами, с путами, да и шоры ему ловко успели нацепить, чтобы он шагал только в определенном направлении. Он, конечно, делал вид, что занят стратегическими вопросами, а остальное, от чего его вежливо оттирали, мол, не представляет первостепенного интереса. Материалы по хану Акмалю вел старший следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР, советник юстиции третьего класса, крупный авторитет, прокурор знал его еще по Москве, а начато дело было следователями КГБ республики, так совместно оно и продолжалось.
В одно утро, подписав несколько санкций на арест, он созвонился со следователем по делу Арипова и поехал в здание напротив внушительного памятника Дзержинскому. Когда он поднимался пешком на третий этаж, сзади кто-то окликнул радостно:
– Хуршид Азизович!
Камалов обернулся и увидел, как по коридору спешил ему навстречу улыбающийся плотный мужчина в светлом костюме.
– Не узнали?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72