— Знаете, что случилось? — спросили его.
Карпелов покачал головой.
— Жена председателя специальной финансовой комиссии, расследующей злоупотребления в использовании средств на нужды военного строительства, застрелилась из оружия мужа у себя дома. Почему в первый раз обратили внимание?
— Эта женщина, первая, декабрь девяносто седьмого. Муж написал заявление, что у нее был любовник, а потом отозвал.
— Данные на мужа есть в рапорте?
— Никак нет, — Карпелов все еще не поднимал глаз, — он заместитель…
— А вторая? — перебили его.
— Февраль девяносто восьмого. Тут уж опрос свидетелей был, они описали молодого офицера. Муж сказал дела не заводить, сам разберется. Она убила себя в присутствии сестры, с которой перед этим подралась. Это видела домработница. Мне приказано было имя мужа в деле не упоминать. Расследование замяли.
Один из офицеров что-то сказал на ухо начальнику управления.
— Да, — сказал начальник, вздохнув, — жена генерала Горшкова…
Карпелов так вытаращил глаза, что начальник поморщился и махнул рукой.
— Застрелила своего мужа ночью на даче. Такие вот дела. Я, собственно, хотел узнать, есть ли у вас что-нибудь еще по делу этого, — он взял фотографию и отбросил ее, вздохнув, — этого офицера, чего нет в рапорте?
У Карпелова на этот счет было множество самых невероятных предположений, но он вовремя наткнулся на взгляд своего начальника.
Они уходили из управления вместе. Полковник был мрачен, как всегда, но почему-то необычайно разговорчив.
— Так что, — они уже стояли у дверей его кабинета, а начальник все еще говорил, — уясни это как следует, ты мужик башковитый, напиши, если придумаешь чего.
Карпелов уяснил следующее. Жена председателя финансовой комиссии застрелилась из оружия мужа. Пистолет был им куплен и зарегистрирован. Генерал был убит из своего оружия. Не личного, а подаренного министром внутренних дел. Внимание Карпелова было обращено на то, что в свое время министр этого оружия надарил несметное количество, и все — ПСМ. «Мозгуешь?» — спросил почему-то при этом полковник. Женщина, убившая себя, почти все время, пока оттягивалась с молодым офицером, была под наблюдением нанятой мужем слежки. Дальше — совсем непонятное. Слежка эта — три здоровенных мужика с отличным послужным списком найдены убитыми и почти сожженными недалеко от дачи застреленного генерала. А офицер на фотографии — любимчик генерала. Карпелов так возбудился, что позволил себе несколько вопросов. Он получил на них ответы и узнал, что жена генерала сначала взяла всю вину на себя, пока не нашли протертый пистолет в траве у дома и подожженные трупы неподалеку на поляне. Потом она говорила совсем другое и только при адвокате. По поводу самоубийства можно будет получить любые материалы от коллег Черемушкинского округа, а вот с генералом… «сам понимаешь!»
Карпелов понимал.
— Разрешите обратиться? — Он стоял в открытых дверях и все никак не мог решиться. Полковник молча кивнул на стул. — Я по поводу парнишки этого. Пеликана. — Карпелов медленно прикрыл за собой дверь, но садиться не стал, остался стоять. — Нет у меня подтверждения вашей версии. О дискредитации. Побаловался он немного, знаете, какая сейчас молодежь? Хотят сразу и все. Денег, признания.
— Знаю ли я, какая сейчас молодежь? — удивился полковник. — Это ты меня спрашиваешь? Пятнадцатилетние пацаны собственную бабку убивают за пятьдесят рублей, насилуют и умирают от передозировок, а ты меня спрашиваешь!
— Есть и те, которые через десять лет будут нашим государством управлять. Строить и детей растить. Просьба у меня. Считайте, личного характера. Я подведу его под неумышленное хулиганство. Ему дадут условно по молодости. Опять же, нам помог, пострадал при попытке задержать снайпера.
— Ну знаешь!.. — Полковник встал, подошел к окну и повернулся к Карпелову спиной. Карпелов поднял глаза, ему стало легче выговорить, что он хотел:
— Сегодня по радио услышал. Оказывается, у нас в тюрьмах сидят те, кто не смог себя защитить. Вот такая в обществе реакция на искоренение преступности. Пеликан не будет сидеть, я для этого все сделаю. Он не преступник, он просто дурак. Мало я посадил плохих мальчиков? Я не буду за счет таких вот дураков процент рас-крываемости нарабатывать. Разрешите идти? Я должен еще раз внимательно все продумать и написать вам подробно соображения по поводу этих самоубийств.
Полковник повернулся и удивленно смотрел на Карпелова почти пять минут. Карпелов честно опустил глаза и молчал.
— Свободен. Работай.
— Есть работать.
— Как ты меня нашла? — спросила Ева, задохнувшись в желтых волосах. Волосы пахли улицей и теплым ветром с горьким привкусом вчерашних духов. Далила стояла, опустив руки, пока Ева обнимала ее и трясла.
— Это было трудно. Я сама себе противна.
— Мама забрала меня с моря, — заявил Кеша, глядя на них, — она сказала, что тебя нельзя бросать в беде, а бабушка говорит, что дети — это счастье, а никакая не беда. Ну? Где у тебя беда?
Заплакали близнецы. Не очень громко, словно пробуя, как это получается. Ева нашла глазами корзину на полу.
— Я тебя ненавижу, — сказала Далила, развела руки Евы и подошла к корзине, — ты все время меня вынуждаешь делать что-то ненормальное. Что ты стоишь? Возьми девочку, распеленай. Почему ты в его квартире? — спросила она чуть погодя, когда они стояли рядом у стола и смотрели на раскрытых детей.
— У него квартира трехкомнатная, а у меня — двух. Боря Комлев живет пока в моей квартире.
— А зачем тебе трехкомнатная квартира?
— Я тебя ждала, — соврала Ева.
Она не ждала Далилу, когда узнала, что та уехала на юг к сыну. Она сцепила зубы и одна забрала близнецов из роддома. Она стояла и стояла в дождь у такси, прижимая к себе два свертка и изображая грустную радистку Кэт, пока шофер не выбежал к ней и двое проходящих мимо мужчин не бросились открывать дверцу. Один ей запомнился хорошо: испуганный, с залитыми дождем стеклами очков, он все интересовался, где же муж. Ева сказала, что муж несет остальных четверых.
— Чего делать будем? — тихо поинтересовалась Далила.
Мальчик и девочка перед ними на столе повернули друг к дружке головы и застыли, вытаращив глаза.
— Они такие уродливые, — Ева завороженно смотрела на близнецов, — такие беспомощные, неужели они выживут?
— И не надейся, выживут.
— Я их боюсь. — Ева провела осторожно пальцем по щеке девочки. Маленькая Ева ловко и сильно ухватила палец, судорожно зажав его крошечной ручкой.
— Ты провоцируешь меня на разговор, а я не хочу с тобой говорить, — тихо сказала Далила. — Я не хочу тебе напоминать, что я тебя предупреждала, что это — не игрушки, и так далее, и так далее… Я не желаю выслушивать твои жалобы.
— Это ты жалуешься, а не я! Я честно говорю, что не справлюсь без тебя. Я вынослива, я могу долго не спать, я все выдержу, но я их боюсь! Я боюсь их брать на руки!
— Ну и дура же ты, — улыбнулась Далила, — почему бы тебе просто не поверить мне, когда я говорила, что чужие дети — это чужие дети! Это чужие жизни, понимаешь, и, чтобы любить этих уродцев, как ты их называешь, нужна самая малость — родить их! Тебя не тошнит хотя бы, когда ты меняешь пеленки?
— Нет.
— Если ты не будешь нормально есть, спать и отдыхать, ты станешь для них опасна, потому что возненавидишь их, понимаешь?
— Да.
В дверь позвонили. Далила пошла открыть, а Ева расставила руки, наклонившись над столом, чтобы, дернувшись, близнецы не смогли упасть.
Далила несколько секунд смотрела в отлично выбритое лицо Бори Комлева, потом она опустила глаза, отметив его отглаженный костюм и брюки, задержалась взглядом на кожаном большом портфеле в правой руке Бори и на обручальном кольце на этой самой руке.
— Так я могу войти? Я должен видеться с детьми! — Боря уже возмущался — эта незнакомая женщина не отвечала на его вопросы.
Совершенно неожиданно для себя Далила протянула руку, уперлась ладонью в его лоб и резко оттолкнула от себя.
Боря, делая руками движения, как будто хотел взлететь, уронил портфель, но на ногах удержался, всего в нескольких сантиметрах от лестницы. Он очень сильно побледнел, стал кричать что-то про милицию, Далила закрыла дверь.
— Кто это там орет? — поинтересовалась Ева, уперевшись локтями в стол над близнецами. Она терпеливо ждала, когда они рассмотрят ее круглыми огромными глазами, и вдыхала теплое, совсем незаметное дыхание. Не удержалась, потерлась носом о мягкий обнажившийся живот мальчика. Сережа взвизгнул и дернулся, суча ножками. Ева засмеялась.
— Ошиблись дверью! — крикнула Далила, выходя из ванной. — Значит, план действий такой. Ты сейчас ешь, потом гуляешь с детьми. Я их кормлю, одеваю и помогаю вынести на улицу Иду по магазинам. Хеша моет посуду и протирает пол. Вопросы есть?
— Смотри, как я приспособилась брать на руки двоих сразу! — похвасталась Ева, наклонилась, почти легла на близнецов, поудобней захватывая в ладони их спинки и придерживая средними пальцами головки, потом медленно поднялась, уложив детей на себя. — А девочка уже хочет держать головку!
— А этот… твой муж, он приходит в гости? — поинтересовалась невинно Далила.
— Пусть только попробует! — пригрозила Ева, и Далила вздохнула с облегчением.
Майор Карпелов навестил в больнице Пеликана и поехал за город к любимой женщине, потому что был уже вечер пятницы, в Москве наступили теплые сумерки с застывшим воздухом, ленивыми фонарями и текущими светящейся рекой по асфальту машинами. И хотя Карпелов любил вечернюю Москву, он с радостью поехал на вокзал, потому что его любимая женщина… И еще пекла отличные пирожки.
И Ева Курганова, и Карпелов, и Миша Январь, завалившийся в этот вечер со своей девочкой на дискотеку, и Пеликан, вдыхая запах принесенной майором клубники, запомнили этот пятничный вечер как что-то спокойное и приятное.
Потому что суббота для всех стала кошмаром.
Близнецы орали всю ночь. Ева сказала, что сидеть с ними будет она, закрыла поплотней дверь в комнату, где пытались спать Далила с Кешей, ходила возле кроватки и читала стихи вслух. Она заметила, что вдвоем они кричали редко и минут по пять, в основном — по очереди, и это было необъяснимо. Мальчик напрягал в крике все свое маленькое тельце, сучил ножками, девочка кривилась, но молчала. Потом она начинала орать, а мальчик постепенно замолкал, честно пытался задремать, закатывая глаза, но что-то в его организме ему очень мешало, он вздрагивал и кривился, дожидаясь своей очереди поплакать.
— Я — только бабочка в пространстве цветочного непостоянства, я — только воздух, только всхлип… — Ева ходила медленно, неслышно — с пятки на носок, — …рассвета, тронутого ветром, я только бесполезный клип, мой сочинитель вдруг охрип, оглох! — Ева повысила голос, потому что близнецы несколько минут орали вдвоем. — И стал ужасно нервный.
Далила вышла из комнаты и смотрела на нее.
— Из всех цветов он хочет брать лишь только черный или белый и виноватого искать, как все мужчины любят делать…
Далила опустилась на пол, прислонившись спиной к стене.
— А если включить музыку? — спросила Ева, заметив Далилу. Далила молчала. Ее глаза наливались слезами. — Эти стихи посвящаются мне. Подходят?
Далила кивнула, закрыв глаза:
— Он действительно переборщил, когда сочинял тебя. А потом пожалел об этом. — На коленки упали крупные слезы.
Часам к пяти близнецы обессилели и затихли. Короткая серая ночь сменилась сумерками рассвета.
На рассвете в тюремной больнице, где лежал Пеликан, раздался звонок. Дежурный взял трубку. Он, зевая, выслушал говорившего и очень удивился. Мальчонку с простреленным ухом и нервным шоком собирались забрать именно в это предутреннее время на допрос.
— Документы в порядке? — удивленно спросил дежурный, кивнул невидимому собеседнику, положил трубку и достал ключи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54