— В роддом поедешь? — спросил Гнатюк, когда она затихла.
Ева кивнула ему молча, а глаза налились слезами.
Я и на похороны, пожалуй, приду. Дело есть. — Она моргнула, и ресницы намокли.
— Господи, что с тобой сделали?! — закричала Далила, открыв дверь на длинный звонок.
— Ты тоже прекрасно выглядишь, особенно хороши круги под глазами. В тон маечке. Выпить есть? А то буду реветь и ругаться. — Ева толкнула ногой дверь и открыла ее пошире. Далиле пришлось посторониться, она держала перед собой на весу руки, запачканные мукой. Ее голубая майка тоже была в муке.
Ева бросила сумку на пол и пошла к ванной, стаскивая через голову футболку. В ванной, ощерившись, разглядывал свои зубы незнакомый ей мужчина с мокрыми прилизанными волосами.
— Отличные зубы, — похвалила Ева, сняла джинсы вместе с трусиками, бросила все это на пол и, голая, открыла кран с холодной водой.
— А вы, простите?.. — Мужчина смотрел на нее испуганно. Ева стала под душ и застонала от удовольствия.
— Я — подруга, — сказала она, согнав воду с лица ладонью, — а почему Далила в муке? Мужчина словно очнулся и резко отвернулся.
— Она готовит. Ну да, пельмени.
— Это как понимать, вы уже потрахались или только собираетесь? — Ева закрыла воду, поэтому вопрос получился громким.
— Уже, — сказала Далила из кухни.
— А почему ты возишься на кухне, а он разглядывает свои зубы и изнывает от скуки?
— Да я… Я пожалуйста, я тоже могу! — неестественно радостно сказал мужчина и пошел на кухню.
— Ты не будешь вытираться? — Далила шла по мокрым следам Евы в комнату.
— Нет.
— Ты не обнимешь меня?
— Нет.
— Если бы ты точно указала в телеграмме день…
— Пустяки. — Ева потрошила свою сумку. — Не обращай на меня внимания, у меня с головой не в порядке.
— А что с твоей головой? — Далила села на подлокотник кресла и улыбнулась.
— Я плохо пролезаю в окно шестьдесят на шестьдесят в экипировке и с автоматом, поэтому и приземлилась плохо на пол. Головой получилось. Надо худеть.
— Да ты же почти дистрофик, посмотри на себя! На кой черт тебе пролезать в это окно с автоматом?
— Действительно, — задумалась Ева. — Вот странно. Там все имеет совершенно другой смысл. Пожалуй, пельмени — это то, что надо. А какая бутылка стоит на столе в кухне?
— Токайское.
— Фантастика. Можно я голой похожу? Целый месяц не ходила голой.
Далила расхохоталась громко и счастливо, закинув голову, а мужчина крикнул из кухни, что пельмени готовы.
— Вы, девочки, кушайте, а я пойду. — Он старался смотреть только в пол.
Захлопни дверь! — крикнули девочки хором, посмотрели друг на друга и засмеялись. Далила — легко и громко, Ева — неуверенно, словно забыла, как это делается.
— Отряд специального назначения, воинская часть семнадцать тридцать два. Двадцать девять дней активного отдыха и подготовки. Один раз я потеряла сознание от переутомления. Меня несли четыре километра на руках все восемнадцать кабанчиков, которые считают себя гордостью спецназа.
— Наверное, ты потеряла сознание в танке и они не смогли его открыть. — Далила разлила остатки вина из бутылки.
— Нет, по очереди. Это было единственным моим сексуальным приключением за двадцать девять дней. И вот что я тебе скажу. Я здорова. Я хочу работать. У меня отличные физические показатели, прекрасная реакция — только я смогла поймать мышь. Мои фотографии в журнале «Плейбой», я там в шляпе, в милицейском кителе, еще с пистолетом. У Лариски Комлевой родились дети, их двое, мальчик и девочка. Я очень боюсь новорожденных детей. — Ева смотрела перед собой, проводя пальцем по ободку тонкого бокала.
— Да-а-а… — протянула Далила, подперев руками голову, — начинается сумасшедший дом. Стоило тебе появиться, как начинается. Зачем ты снялась для «Плейбоя»? Почему ты должна бояться новорожденных детей? Почему ты ловила какую-то мышь? И вообще, где этот сексуально озабоченный подросток, которого ты вытащила из турецкого публичного дома?
— Илия? С ним все в порядке, он в Бельгии. Учит языки и историю искусств. Надеюсь, что полгода он там просидит. Потом придется отыскивать деньги на оплату.
— Значит, сексуально озабоченных, избалованных роскошью и недоразвитых подростков ты не боишься, а новорожденных посмотреть боишься? — Далила заставила себя встать и убирала тарелки со стола. Ева продолжала сидеть словно в оцепенении и проводить пальцем по ободку бокала.
— Ладно, я ошиблась, когда свела вас вместе. Тебе и Илии нельзя быть рядом. Но я не думаю, что он сделал с тобой уж что-то очень плохое.
— Это потому, что я сопротивлялась! Я бы на твоем месте поинтересовалась в этой школе в Бельгии, все ли у них в порядке. Может, уже и Бельгии никакой нет в помине.
— Я не боюсь смотреть новорожденных. Я боюсь их кормить, пеленать, лечить.
— Это что-то новенькое. Давай по порядку. Зачем ты снялась в этот журнал?
— Я не снималась. Я отсиживалась у Стаса Покрышкина несколько дней, помнишь, когда Денисова убили. В счет оплаты за бутафорию у меня на голове он меня снимал. Я не знала, куда он денет то, что снял. А когда я лежала в ванне с развороченной головой, помнишь, у меня еще тогда глаз потерялся, он говорил, что сделает клип про несчастную любовь.
— Ладно, Стас Покрышкин заработал деньжат, а мышь ты ловила?..
— Проверка реакции. Отличная у меня реакция.
— Остались новорожденные. Зачем тебе их кормить, лечить и так далее?
— Да, — кивнула Ева, — мальчик и девочка. Им сейчас неделя. Я должна все обдумать. Я не смогу вот так, ни с того ни с сего, только потому, что Илия зимой сказал про близнецов, взять их себе… Боже! — воскликнула она и вытаращила глаза. — Чем же их кормят, недельных?!
— Я поняла, — Далила оттянула осторожно веко у Евы вниз и рассмотрела перепуганный фиолетовый глаз, — ты переутомилась. У тебя бред. И выглядишь ты очень замученной. Давай в постельку, а?
— Ты ничего не понимаешь! Как он сказал, так и будет. Он сказал, что к лету я буду мамой близнецов!
— Помню я этот бред, — кивнула Далила. — Поэтому его этот таджик и отпустил. Он думал, что у тебя будет ребенок от этого… Сухогруза? Нет, Самосвала!
— Я тебе разве не сказала? — Ева теперь рисовала пальцем невидимые узоры на столе. — Лариска умерла в роддоме, поэтому я и приехала.
— Я очень устала, — Далила взяла Еву за руку и потащила в комнату, — давай поспим немного, просто поспим, а потом поговорим, а? Меня что-то развезло, и я плохо соображаю.
Ева подождала минут десять, лежа рядом с Далилой, оперев голову на руку. Потом осторожно встала, стараясь не шуметь, оделась и уехала в роддом.
Далила открыла глаза, как только защелкнулась дверь. Она смотрела перед собой испуганными глазами. Больше всего на свете ей хотелось быстренько побросать вещи в сумку и уехать первым поездом на юг, к сыну с бабушкой. Хорошо бы при этом потерять память на пару недель. Самым страшным и неистребимым кошмаром перед ней появлялся улыбающийся загадочно мальчик Илия, заявивший при встрече зимой, что главное место в человеке — его половые органы, что к лету Далила должна накопить побольше силенок, потому что у Евы будут близнецы, что именно поэтому его и отпустил от себя Хамид, друг Феди Самосвала, зарезанного Евой в публичном доме…
Дима Куницын посмотрел в глазок. Удивился и открыл дверь. Ольга Антоновна стояла, опустив глаза и не говоря ни слова. Дима занес ее сумку, потом взял женщину за руку, завел в квартиру и захлопнул дверь, осмотрев перед этим лестничную клетку.
— Что ты здесь делаешь? — спросил он шепотом, обнял ее, быстро проводя руками по напряженному телу.
Ольга села на тумбочку для обуви и залилась слезами. Дима обдумывал, может ли у нее быть микрофон не на теле, а в сумке с вещами.
Он отвел Ольгу в комнату, посадил в кресло, принес воды в стакане и сдернул с ее лица огромные черные очки. Присвистнул и задумался. Ольга выпила водички, вздохнула, успокаиваясь, и потрогала осторожно большой синяк на скуле возле глаза.
— Как ты меня нашла? — спросил Дима, подойдя к окну и осматривая двор.
— По донесениям, — тихо, почти шепотом сказала Ольга.
— Каким еще донесениям?
— Мой муж! Он всегда нанимает наружную слежку, когда я… Когда у меня раньше были интрижки. Я это знаю. Мне все равно, я ведь никогда не вру. Я нашла эти донесения, и там был твой адрес. Есть еще какой-то адрес, улица Новаторов, но я сначала сюда.
— Твой муж следил за нами? — Дима старался говорить спокойно. — Или только за мной?
— За нами.
— Мы никогда не были с тобой в этой квартире. Значит, он следил именно за мной?!
— Какая разница! Он ведь делал это из-за меня. А если уж быть точной, то из-за себя. Его очень устраивало, что я не создаю ему проблем, ну…как это объяснить…
— Я могу тебе это объяснить. Ты не спишь с большими чинами или друзьями мужа. Ты спишь с обслугой.
Ольга вскинула на него мокрые глаза с таким удивлением, что Дима пожалел о сказанном.
— Почему ты так говоришь? — спросила она.
— Ладно, извини, могу же я ревновать, в конце концов. Послушал некоторые сплетни на корте.
— Ты говорил с этой гадиной журналисткой?! Ты спал с ней?
— Я тебя умоляю! Не надо орать и плакать одновременно, получается неувязочка. Или я тебя жалею, или ругаюсь с тобой. Я с ней не спал, так, зажал пару раз в раздевалке. Меня интересовала только ты.
Они замолчали, наблюдая медленные, плавные движения занавески у приоткрытого балкона.
— И что дальше? — спросил Дима.
— Все, что хочешь. Я буду приносить все, что скажешь. Я согласна даже на носки. — Здесь Ольга подняла на Диму глаза и, завороженная его улыбкой, не удержалась и улыбнулась сама.
— Правильно ли я тебя понял — ты хочешь жить со мной? — Дима все еще улыбался. Ольга пожала плечами.
— Ты же понимаешь, что это совсем не то, что у нас было. Я тебе нравился, потому что был интрижкой. Ты что, не читаешь романов? Нельзя менять условия игры, потому что игра на этом кончается.
— Говори про себя, — сказала Ольга, перестав улыбаться.
— Поговорим завтра. Оставайся, но у меня дела, — Дима надевал рубашку, — ключи висят в коридоре, в холодильнике есть еда. Я могу не прийти ночью домой, это нормально. — После этих слов он выдернул из розетки телефон и, подойдя к балкону, выбросил его на улицу. Ольга поняла, что он очень взвинчен.
— Зачем ты так делаешь? — Она смотрела, оцепенев.
— Не надо звонить по телефону, раз уж ты решилась на такой шаг, как уйти ко мне от мужа. Не надо обсуждать это с подругами, особенно с журналистками. И еще. Я тебя умоляю, не надо ничего говорить о любви! Ненавижу это слово.
— Я просто зашла к тебе переночевать, отсидеться пару дней, — говорила Ольга одеревеневшими губами, — потом я устроюсь сама.
Я знал, что ты все понимаешь. — Дима поднял ее из кресла и поцеловал, больно засасывая губы.
В десять вечера майору Карпелову позвонили домой и сообщили о смерти бульдога по кличке Харитон, семилетнего кобеля, принадлежавшего директору очень большого театра. Выстрел навылет в шею. Усыплен. Бубнящий голос спросил, интересуют ли майора смерти двух кошек сиамской породы, у них была общая кличка Миу-Миу, — отравление, обезьянки Клеопатры — воспаление легких, и целого выводка белых мышей с труднопроизносимыми кличками, потому как принадлежали они послу из Нигерии и были передушены неизвестным котом.
— Кто это говорит, я не расслышал? — Карпелов почти разозлился, потому что почувствовал в голосе звонившего тщательно скрываемую насмешку.
Дежурный медленно и внятно назвал себя.
— Вам объяснили, в каком случае вы должны звонить по поводу смертей животных?
— Так точно. — Оживился голос в трубке. — Так ведь Миу-Миу — это известная фамилия. Актриса такая есть французская. А Клеопатра…
Карпелов положил трубку. Посмотрел уныло на телефон и стал звонить.
Через сорок минут он выяснил, что в кобеля стреляли. Выстрел был сделан с дальнего расстояния на прогулке в малолюдном парке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54