- У меня один знакомый сидел. Так Громила его с лестницы спустил! А Анегин сует мне записку на "20 рублей", то есть 20 тысяч... Смотрю, почерк как будто Гришин, а, с другой стороны, будто и не его. Я еще подумала, может, с похмелья писал? Короче, деньги я все же отдала. Тут Анегин говорит, что на словах Гриша еще передал, чтобы я им подсвечники отдала... Какие, спрашиваю, подсвечники? Громила как рявкнет: не придуряйся, мол, гони подсвечники - и все тут! А я ни о каких подсвечниках и слыхом не слыхивала... Они словно сбесились. Тамара прижала к глазам платочек и снова заплакала.
Немного подождав, Надя спросила:
- И что дальше?
- Набросились на меня. Глаза налитые. От обоих перегаром несет... Ваш Громила как двинет мне, - Тамара показала на затекший глаз. - Хотел еще, да Анегин остановил. Сказал, что сами найдут подсвечники... Ты бы видела, что они устроили в квартире! Перевернули все вверх дном. Горку с посудой опрокинули, хрусталь побили... За что, скажи мне, Витюня? - повернулась она к Берестову. - Ведь ты водишься с ними... Что я им сделала, а?
Берестов смущенно повел плечами.
- Нет, ты скажи! Объясни мне, почему они так? - пытала его Тамара.
- А записка эта самая... - пробормотал Виктор. - Где она?
- Где? Анегин порвал! - зло ответила Тамара.
- А подсвечники нашли? - спросил Виктор.
- Нашли, в гараже...
Тамара схватилась за глаз и запричитала. Боясь, что она опять закатит истерику и вконец запугает Павлинку, Баринова вышла с девочкой на кухню.
Вскоре на кухне появился Виктор.
- Такая штука, Флора, - сказал он озабоченно. - Вы посидите, пожалуйста, с Надей, а я отвезу сейчас Тамару домой и вернусь за вами...
- Конечно, разумеется, - пролепетала Баринова, подавленная всем происходящим.
Флора слышала, как хлопнула входная дверь. И ее позвала Надя.
- Кто это была? - осторожно спросила Баринова.
- Моя подруга. Тамара Марчук.
- А муж ее где?
- Неизвестно. Понимаешь, ходят разговоры, что Гриша попал в какую-то нехорошую историю. Милиция якобы его ищет. В общем... - Урусова махнула рукой. - Садись, Флора, кушай, пожалуйста.
Но обед скомкался. Флора пыталась выяснить, в какую-такую историю попал Марчук, но Надя от разговора ушла. Потом приехал Берестов. Наскоро попрощавшись с Надей, они отправились в "Зеленый берег". Виктор всю дорогу молчал. Молчала и Баринова. Оставив Флору в доме отдыха, Берестов, не теряя ни минуты, тут же поехал назад, в город.
* * *
Старший лейтенант Коршунов утопил пуговку звонка. Послышалась мелодичная трель. Затем протопали легкие шажки, дверь распахнулась, и на пороге показался мальчуган лет пяти.
- Здравствуйте, - сказал он, внимательно разглядывая незнакомого дядю. - А вам кого?
- Здорово, - ответил инспектор. - Мария Максимовна дома?
- Баба Марья болеет...
- Саня, кто пришел? - послышалось из глубины квартиры.
- К тебе...
Мальчик впустил Коршунова в прихожую, молча поставил перед ним домашние тапочки. И только потом повел в комнату.
В кресле сидела старая женщина. Коротко подстриженные волосы ее были совершенно белые. Одна нога, обвязанная теплым платком, покоилась на табуреточке.
Юрий Александрович поздоровался. И спросил:
- Вы Мария Максимовна Урбанович?
- Она самая, - кивнула старушка.
- Ну что ж, будем знакомы.
Коршунов представился, показал удостоверение.
Сложен и труден был путь сюда, в украинский город, в поисках родственницы Боржанского. Юрию Александровичу прямо не верилось, что перед ним, наконец, двоюродная сестра Германа Васильевича.
- Что-нибудь стряслось с Павликом? - с тревогой обратилась она к инспектору.
Коршунов не знал, кто такой Павлик, но решил успокоить Урбанович.
- Я к вам по другому поводу... Можно сказать, дела давно минувших дней...
И, чтобы расположить к себе Марию Максимовну, стал расспрашивать о ее болезни. Урбанович сказала, что страдает артритом - отложением солей. До недавнего времени крепилась, кое-как двигалась, а теперь хворь одолела совсем, шагу ступить не может от боли. Хорошо, внучек заботливый, и лекарство подаст, и дойти до кухни поможет.
А внучек примостился рядом и во все уши слушал, о чем говорят взрослые.
- Ну-ка, Саня, помоги мне, - обратился к мальчику старший лейтенант. - Освободи, пожалуйста, столик.
Мальчик мигом убрал с журнального столика газеты, книги и вместе с инспектором пододвинул его к креслу, где сидела бабушка.
Юрий Александрович вынул из кармана пакет, достал из него десятка полтора фотографий и разложил перед женщиной. На снимках были изображены мужчины различных возрастов. Этими фото Коршунов разжился в местном отделе внутренних дел (фотографии держали для проведения опознаний). Среди них были два фото Боржанского, теперешнего и в юности.
- Мария Максимовна, посмотрите, пожалуйста, внимательно. Знаете кого-нибудь?
Старушка надела очки, стала перебирать фотографии.
- Господи! - воскликнула она, дойдя до снимка из музея боевой славы. - Герка... Откуда у вас?
- Узнали? - не ответил на ее вопрос Коршунов.
- Как не узнать? Братец. Двоюродный.
В голосе Урбанович прозвучала не то насмешка, не то какая-то обида, что несколько удивило старшего лейтенанта.
- Больше никого не знаете? - спросил инспектор.
Мария Максимовна снова пересмотрела фотографии.
- Нет, - решительно сказала она.
И сколько Коршунов как бы невзначай ни подсовывал ей снимок главного художника, где тот был запечатлен с бородой, усами и неизменной трубкой, Урбанович так его и не признала.
- Хорошо. - Юрий Александрович убрал фотографии. - Теперь расскажите, пожалуйста, о Германе.
- А что рассказывать, - вздохнула Мария Максимовна. - Где он живет, чем занимается, не знаю.
- Как же так? - удивленно воскликнул инспектор. - Он же ваш брат! Вместе росли, в войну одно горе мыкали...
- Это точно, - согласно кивнула Урбанович, - мыкали. И что из этого? У него своя жизнь, у меня - своя. Давно разошлись наши пути-дорожки...
Инспектор был несколько обескуражен. Он не мог понять, почему старуха не очень охотно говорит о своем брате. И решил начать издалека.
- Вы были в деревне, когда он совершил геройский поступок, за который получил орден?
- Была, - сказала Урбанович. - Только что особенного в его поступке? Не он единственный рисковал в то лихое время жизнью... У нас в соседней деревне старушка двух фашистов на тот свет отправила...
- Как так? - заинтересовался Коршунов.
- А очень просто. Поселились у нее офицер с денщиком. А она им с жареными грибами поганки скормила. Через три дня оба и преставились... Старушку ту полицаи чуть насмерть не запороли. Ей почему-то орден не дали...
- Когда вы видели Германа в последний раз? - спросил Юрий Александрович.
- В сорок седьмом году. Думала, что погиб, а он... - она махнула рукой и замолчала.
- Погиб? - удивился инспектор.
- Ну да! Когда они поехали за лесом...
- Расскажите об этом подробнее, - попросил инспектор.
- Уж столько лет прошло, а спокойно говорить не могу. - Мария Максимовна вытерла повлажневшие глаза. - Вы простите меня, старую...
- Понимаю, понимаю, - мягко ответил Юрий Александрович.
- Значит, дело было в сорок седьмом году, - начала Урбанович. - Сами небось помните то время. Голодуха. В деревнях, что под немцами были, одни печные трубы на пепелищах. А жить где-то надо. Стройматериалов нема. И рабочих рук не хватало... Ну и послали из нашего колхоза бригаду за лесом. На север. Сами они должны были валить, сами сплавлять по реке до железнодорожной станции. А в той бригаде, считайте, одни женщины. Из мужиков - только Герман и Олесь...
- Олесь - это кто? - спросил старший лейтенант.
- Мой родной брат. Они с Германом одногодки. Обоим еще и семнадцати не было. Пацаны, можно сказать... Германа сделали бригадиром. Конечно, наденет орден - солидно! И уважение...
- Извините, что перебиваю. Где это было? - уточнил Коршунов.
- Где-то на Печоре. В леспромхозе. Туда надо было добираться недели две... Отправились наши весной, а управились, считайте, к зиме. Снег уж первый выдал... Стали сплавлять плоты по реке. Своим ходом... Саня, обратилась старушка к внуку, - принеси, милок, мою сумку. Ту, коричневую...
Мальчику явно хотелось услышать весь рассказ бабушки, но он безропотно пошел выполнять ее просьбу. А Мария Максимовна продолжала:
- Последними шли Олесь и Герман... И вот заявляются в колхоз бабоньки одни. Без парней. А через месяц приходит письмо... Саня! - крикнула она.
Внук появился в комнате со старой кожаной дамской сумкой. Мария Максимовна порылась в ней, извлекла какие-то бумаги.
- Вот, - протянула она Коршунову.
Пожелтевшие от времени, они, казалось, вот-вот рассыпются на клочки. Юрий Александрович осторожно взял бумаги в руки.
Одна - письмо из села Кривые Бугры, которое расположено в километрах ста от того места, где лес рубили. В том письме до сведения правления колхоза "Светлый путь" доводилось, что колхозник Олесь Максимович Боржанский погиб во время сплава леса и похоронен на кладбище в Кривых Буграх. Подпись председателя исполкома сельского Совета скреплена гербовой печатью.
Второй документ - заключение врача о том, что Боржанский О. М. утонул.
Подавая Коршунову третью бумагу, Урбанович пояснила:
- Это было в кармане у Олеся... Брата нашли на берегу...
Коршунов с трудом разобрал выцветший от времени, к тому же подпорченный водой текст. Это была справка, выданная родному брату Марии Максимовны, что он командируется для заготовки леса.
- Тогда у колхозников паспортов не было. Выдавали справку - и все, сказала старушка.
- Знаю, - кивнул Юрий Александрович. - Ну а Герман Васильевич?
- Как только я получила известие о смерти Олеся, тут же написала в леспромхоз и в Кривые Бугры, - продолжала Урбанович. - Спрашивала, что с Германом? Мне ответили, что о нем ничего не известно. Нашли, мол, только тело Олеся... Вы представляете? Ночей не спала, все Германа ждала! Проходит месяц, другой, полгода... Неужто, думаю, и он погиб? Как? Тоже утонул? Или замерз в лесу? А может, медведь заломал, волки растерзали? Сколько слез по нему выплакала, одна подушка знает... И Зосю жалко...
- Какую Зосю?
- Наша, деревенская... Невеста Германа. Она ведь тоже в бригаде заготовителей была... Извелась девка, исказнила себя: зачем, мол, раньше с плотами ушла, почему с парнем не осталась? Любила она Германа... Еле мы с ней дождались лета. Отправились в Кривые Бугры. Добирались - не приведи господь! И поездом, и на попутных, и на барже, и пешком. - Урбанович тяжело вздохнула. - Справили оградку на могилу Олеся. О Германе так ничего и не узнали. Вернулись домой и за упокой его души свечку в церкви поставили...
- И как же Зося? - поинтересовался инспектор.
- Ждала еще несколько лет. А чего ждать? Раз нет весточки - значит, помер. Уговаривала ее выйти замуж, надо ведь жизнь налаживать. Подыскала ей хорошего мужичка, правда, постаршее нее лет на десять. Уехали куда-то... Ну и у меня своя семья тоже образовалась. Постепенно свыклась, что потеряла братьев, родного и двоюродного... Прошло пятнадцать лет. Как-то приносит муж газету. Московскую. О Германе, говорит, пишут... Я так и обмерла... Оказалось, действительно, писал один партизан о том, как воевал в наших краях. И о Германе написал, что, мол, орденом парнишку наградили, но о дальнейшей его судьбе ничего не знает. Просил откликнуться Геру, родственников или знакомых... Я тут же послала письмо в редакцию. Так, мол, и так, поехал за лесом и не вернулся... И вдруг нежданно-негаданно присылают мне вот это...
Мария Максимовна протянула Коршунову газету и листок. Газета была на незнакомом языке.
- Из Таджикистана, - пояснила Урбанович. - Здесь о Германе написано, - ткнула она пальцем.
Заметку венчала подпись: "Халим Вафоев. Муаллим".
- Одно слово я до сих пор помню по-ихнему. Муаллим - учитель. Этот самый Вафоев, то есть учитель, прочитал воспоминания партизана о Германе. Ну и написал, что Боржанский живет в их городе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81