Рыжов видел, как движутся его челюсти.
Подкрепившись, мужик смял газетку со скорлупой и бросил ее на пол прямо на середину прохода. Это уже не понравилось Рыжову. Он не терпел неряшества, оно его раздражало. Однако вести себя как милиционер и делать кому-то замечания он не собирался: не хотелось заводиться. Если он начинал психовать, потом долго не мог прийти в себя, успокоиться.
Хамство пассажира заметили многие. И возроптали. Грязныи газетный комок на ковровой дорожке выглядел хулиганством.
Пришла стюардесса — молоденькая девчонка с рыжими косичками под форменной пилоткой. Пыталась что-то выговорить пассажиру, но тот остановил ее:
— Заткнись, сука! Слушай, что буду говорить я! Рыжов видел, как лиловый загривок начал наливаться свежей краснотой и взмок от волнения. Голос пассажира, удивительно тонкий для такого крупного тела, звучал визгливо:
— Это нападение! Угон! У меня на коленях бомба! Давай сюда пилота!
— Я-я… — губы стюардессы тряслись» кровь отхлынула от лица. Она явно забыла все, чему ее учили на случай чрезвычайных ситуаций, и не могла сдвинуться с места.
Тогда пассажир левой рукой толкнул ее в грудь, подгоняя. Правая его рука лежала на спинке переднего кресла. Увесистая коробка из-под ботинок «Скороход», которую он пристроил на коленях, на миг оказалась без догляда.
Рыжов со всего маху ударил рукояткой пистолета в багровый затылок. Голова мужика дернулась вперед, и тогда Рыжов упер ему в голову ствол, щелкнул курком. Не повышая голоса, сказал прямо в ухо:
— Руки! На переднюю спинку! Ну! Дернешься — стреляю!
Он встал, перегнулся и взял коробку.
Позже в ней обнаружили самодельную бомбу, изготовленную руками дилетанта и оттого особо опасную. Она могла рвануть от любого неосторожного движения.
Рыжову в тот раз повезло.
Зато ему совсем не везло в других ситуациях.
Слушатель академии, отличник учебы, он старался как можно глубже не только влезть в тонкости криминалистики и виктимологии, но понять, разобраться в социальных корнях преступности. Между тем в жизни есть вещи, которые можно принимать только на веру, не пытаясь проникнуть трезвым взором в догматику. Это христианство, ислам, социализм, коммунизм. Тому, кто решит выяснять отношения догм и реальности, слишком трезвая голова не приносит ни счастья, ни радости.
Обремененный здравым смыслом и совестью человек оказывается в тупике, из которого нет выхода. Он ясно видит разрыв между тем, что ему обещают попы и политики, и тем, что жизнь дает ему реально.
В социалистической правоохранительной практике Рыжов разочаровался, едва познакомился с тем, как ее рассматривала теория. Нет, он разочаровался не в теории социализма, а именно в его практике. Он видел, как реальные житейские недостатки маскировались пропагандистской шумихой, истинная статистика искажалась в угоду догмам, а любая попытка добиться правды заглушалась громогласно, объявлялась ересью. Рыжов увидел это и не захотел играть в игру, правила которой требовали говорить не то, что видишь, а то, что желает видеть начальство.
На семинаре, который в академии вел профессор, генерал Огородников, Рыжов высказал свою точку зрения на проблемы преступности. Тезис профессора, утверждавшего, что преступления при социализме возникают под влиянием капиталистического окружения и пережитков прошлого в сознании людей, Рыжов попытался опровергнуть.
— Социализм даже в теории не предусматривает имущественного равенства, — сказал он с жаром. — А раз так, то почва для преступлений, для посягательств на чье-то имущество всегда остается. А разве не социализм породил такой вид правонарушений, как приписки в учете продукции?
Спор как спор, тем более возник он на семинаре, где люди должны мыслить и учиться самостоятельно шевелить мозгами. Но в тот же день выяснилось, что профессор не зря был ко всему генералом. Его слова надлежало воспринимать не как материал для дискуссий, а как непреложную истину марксизма, как указание сверху, которое должно немедленно становиться убеждением.
После занятий Рыжова вызвали в партком академии. Здесь его спор по вопросам теории расценили как провокационную выходку, идейную незрелость. Рыжов не покаялся, стал возражать, приводить свои доводы. Их не приняли. Закрутилось персональное дело.
На заседании парткома оказался представитель министерства. Он сидел в уголке и молча слушал. Но своему начальству скромный полковник с лисьей мордочкой представил дело так, что уже на третий день Рыжова пожелал вызвать на ковер сам министр.
На улице Огарева, № б, Рыжов появился за полчаса до назначенного срока. По широкой мраморной лестнице, устланной красной ковровой дорожкой, поднялся на этаж к министру, подошел к кабинету. Надменного вида хлыщ в полковничьей форме — помощник — приказал ему ждать. Сидеть в неприятном ожидании пришлось долго. В начальственный кабинет без очереди проходили генералы и важные люди в штатском, которым помощник почтительно кивал: «Вас ждут».,
Дошла очередь и до капитана Рыжова.
Министр, генерал армии Николай Щелоков, сидел за большим столом, вальяжно откинувшись на удобную спинку кресла. Слева от него стоял приставной столик, на котором громоздились телефонные аппараты.
У каждого смертного только два уха и один язык. Им не отличишься, даже если покажешь, что он у тебя длиной в двадцать сантиметров, как у двухгодовалого телка. А вот по количеству аппаратов на твоем служебном столе каждый может судить о том, насколько велико твое телефонное право.
Заиметь в кабинете пять телефонов обычному клерку не под силу. Значит, их число свидетельствует об истинном масштабе человека, который сидит за столом перед тобой. Что из того, что каждый в данный момент может говорить и слушать только с одной трубкой у уха? В учет берется не физическая возможность человека, а его фиксированное право говорить по всем этим аппаратам хоть по очереди, хоть одновременно.
Белый телефон с бронзовым гербом Советского Союза на диске — увеличенная пуговица с генеральского мундира — аппарат АТС-1. По нему можно говорить лично с Генеральным секретарем ЦК КПСС, Председателем Президиума Верховного Совета СССР товарищем Леонидом Ильичом Брежневым. Рядом другой, с виду такой же, аппарат, но на деле совсем не такой, хотя и белый, и с таким же гербом на диске. Он рангом пониже — это «кремлевка» АТС-2. Позвонит по нему кто-то важный, ему может ответить помощник министра и попросит немного подождать, прошептав почтительным шепотом:
— Николай Анисимович с Леонидом Ильичом по первому… Ничего подобного тогда не знал Рыжов, веривший в равенство и демократию, в хозяев страны и слуг народа, в возможность выдвинуться благодаря уму и таланту, а не в силу того, что твой тощий зад снизу подпирает и подталкивает вверх мохнатая лапа невидимого, но влиятельного благодетеля. И потому капитан стоял на ковровой дорожке, как ему повелевала стоять невидимая, но на деле крайне жесткая узда строевой субординации.
Министр разглядел Рыжова, выдержал паузу, позволявшую посетителю осознать разницу их положений, и махнул ему рукой, сделав движение не кистью к себе, а от себя, будто он отмахивался от назойливой мухи.
— Садитесь, капитан.
Рыжов, поняв жест по-своему, как отгораживающий, отодвинул стул, что стоял у самого дальнего края стола, и опустился на него неудобно, как на жердочку.
— Сядь поближе, — предложил министр. — Мне не в пинг-понг с тобой играть. — И демократически поинтересовался мнением капитана. — Верно?
Краснея шеей, заливаясь потом под мышками, Рыжов пересел поближе.
— Так что ты там внес нового в марксизм? — Министр придвинулся к столу и положил на него обе руки. — Мне докладывали, но я не всем докладам верю. Наши политработники умеют раздувать из лягушки слона.
Почувствовав, что министр заинтересован его мнением, Рыжов довольно складно изложил его. Он говорил и видел, как министр хмурится.
— Все? — спросил Щелоков, когда Рыжов замолчал.
— Все, — подтвердил Рыжов.
— Ну, и какое же ты, капитан, сделал открытие? Весь этот профессорский треп о том, что при социализме нет почвы для преступлений, — собачья ерунда. Глупость. Для правонарушений у нас почва унавожена дай Бог как. Это я со своей вышки вижу.не хуже тебя. Но разве я где-нибудь об этом с трибуны ахну? Так почему я молчу, а ты обобщаешь? Или считаешь, что все вокруг дураки, а ты провидец, которому суждено всем остальным открыть глаза? Думаешь, профессор Огородников этого не понимает? Или он дурнее тебя? Как бы не так! Огородников человек умный. Он знает: у каждой игры свои правила. Возьми футбол. В него играет весь мир, потому что есть общие правила. Надеюсь, за «Динамо» болеешь? Это хорошо. А теперь представь, что на поле в момент игры появился чудак и стал всем доказывать: аут засчитывать неправильно, а пенальти нужно бить с девяти метров. Как думаешь, что с ним сделают?
Рыжов промолчал. Выступать перед министром ему не хотелось, тем более что все нужное он ему уже высказал.
Трудно сказать, как бы пошел разговор дальше, но тут зазвонил один из белых телефонов. Министр снял трубку, долго слушал, потом сказал: «Все сделаем. Да, прямо сейчас». И дал отбой. Посмотрел на Рыжова.
— Ты думаешь, министр здесь штаны просиживает, головой работает? Нет, капитан, все больше ногами. Вот опять вызывают на ковер. А тебе я скажу: ты умный человек, Рыжов, но неразумный.
Слова министра прозвучали приговором. Рыжов понял это, но все же решил кое-что для себя выяснить.
— Разве ум и разум — не одно и то же?
— Не одно, капитан. Не одно. Вот тебе хватило ума понять — теория не права. Но разум должен был подсказать — другие вокруг не дураки, а коли так, то почему они придерживаются иной линии? И понял бы: такова установка сверху. Значит, надо идти в ногу со всеми. Ты знаешь, сколько я, министр, каждый день, да что там день, каждый час вижу несоответствий между теорией и практикой? Можно такую волну на науку погнать, ни один академик марксизма не устоял бы! А я этого не делаю. Может быть, потому и министр. Вот это по большому счету и называется разумностью. Пока она к тебе не придет, толку для ^службы от тебя не будет. Придется для урока вкатить тебе взыскание.
— Приму с радостью. — Голос Рыжова был полон дерзости. Министр встал. Слова его звучали холодной сталью.
— Шутишь, капитан? И с кем?!
— Нисколько. Просто для меня выговор от министра будет почти что орденом. Тысячи таких, как я, капитанов даже в глаза вас не видали. А мне личный выговор. Из рук в руки. На всю жизнь память.
Министр захохотал, и, судя по всему, искренне.
— Ко всему ты, Рыжов, еще и нахал. Иди, служи. Смехом министра и закончилась встреча. Но самым забавным все же стало то, что никакого взыскания (а оно напрашивалось само собой) Рыжов не получил. В академии решили, что лучше выждать, когда капитану вломит министр, а тот, должно быть, счел, что достаточно вызова к нему на ковер: для мелкой сошки, какой был Рыжов, он послужит уроком.
Тем не менее где-то в таинственных недрах управления, которое коротко именуют «кадрами», где живые люди представлены только бумажными карточками и личными делами, перед фамилией «Рыжов» чья-то рука сделала особую пометку, перекрывающую капитану карьерный кислород. Многие его коллеги, даже те, что схлопотали по два-три взыскания за промахи, оплошности и недостатки в работе, продвигались по лестнице должностей и званий, а Рыжова удача обходила стороной. И тогда он ушел из милиции в прокуратуру. Ушел, так и не став человеком разумным в том понимании, которое ему старался привить могучий министр.
КАТРИЧ
Высокая квалификация часто становится проклятием для человека, если он выпадает или его выталкивают из дела, к которому он больше всего расположен и приспособлен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
Подкрепившись, мужик смял газетку со скорлупой и бросил ее на пол прямо на середину прохода. Это уже не понравилось Рыжову. Он не терпел неряшества, оно его раздражало. Однако вести себя как милиционер и делать кому-то замечания он не собирался: не хотелось заводиться. Если он начинал психовать, потом долго не мог прийти в себя, успокоиться.
Хамство пассажира заметили многие. И возроптали. Грязныи газетный комок на ковровой дорожке выглядел хулиганством.
Пришла стюардесса — молоденькая девчонка с рыжими косичками под форменной пилоткой. Пыталась что-то выговорить пассажиру, но тот остановил ее:
— Заткнись, сука! Слушай, что буду говорить я! Рыжов видел, как лиловый загривок начал наливаться свежей краснотой и взмок от волнения. Голос пассажира, удивительно тонкий для такого крупного тела, звучал визгливо:
— Это нападение! Угон! У меня на коленях бомба! Давай сюда пилота!
— Я-я… — губы стюардессы тряслись» кровь отхлынула от лица. Она явно забыла все, чему ее учили на случай чрезвычайных ситуаций, и не могла сдвинуться с места.
Тогда пассажир левой рукой толкнул ее в грудь, подгоняя. Правая его рука лежала на спинке переднего кресла. Увесистая коробка из-под ботинок «Скороход», которую он пристроил на коленях, на миг оказалась без догляда.
Рыжов со всего маху ударил рукояткой пистолета в багровый затылок. Голова мужика дернулась вперед, и тогда Рыжов упер ему в голову ствол, щелкнул курком. Не повышая голоса, сказал прямо в ухо:
— Руки! На переднюю спинку! Ну! Дернешься — стреляю!
Он встал, перегнулся и взял коробку.
Позже в ней обнаружили самодельную бомбу, изготовленную руками дилетанта и оттого особо опасную. Она могла рвануть от любого неосторожного движения.
Рыжову в тот раз повезло.
Зато ему совсем не везло в других ситуациях.
Слушатель академии, отличник учебы, он старался как можно глубже не только влезть в тонкости криминалистики и виктимологии, но понять, разобраться в социальных корнях преступности. Между тем в жизни есть вещи, которые можно принимать только на веру, не пытаясь проникнуть трезвым взором в догматику. Это христианство, ислам, социализм, коммунизм. Тому, кто решит выяснять отношения догм и реальности, слишком трезвая голова не приносит ни счастья, ни радости.
Обремененный здравым смыслом и совестью человек оказывается в тупике, из которого нет выхода. Он ясно видит разрыв между тем, что ему обещают попы и политики, и тем, что жизнь дает ему реально.
В социалистической правоохранительной практике Рыжов разочаровался, едва познакомился с тем, как ее рассматривала теория. Нет, он разочаровался не в теории социализма, а именно в его практике. Он видел, как реальные житейские недостатки маскировались пропагандистской шумихой, истинная статистика искажалась в угоду догмам, а любая попытка добиться правды заглушалась громогласно, объявлялась ересью. Рыжов увидел это и не захотел играть в игру, правила которой требовали говорить не то, что видишь, а то, что желает видеть начальство.
На семинаре, который в академии вел профессор, генерал Огородников, Рыжов высказал свою точку зрения на проблемы преступности. Тезис профессора, утверждавшего, что преступления при социализме возникают под влиянием капиталистического окружения и пережитков прошлого в сознании людей, Рыжов попытался опровергнуть.
— Социализм даже в теории не предусматривает имущественного равенства, — сказал он с жаром. — А раз так, то почва для преступлений, для посягательств на чье-то имущество всегда остается. А разве не социализм породил такой вид правонарушений, как приписки в учете продукции?
Спор как спор, тем более возник он на семинаре, где люди должны мыслить и учиться самостоятельно шевелить мозгами. Но в тот же день выяснилось, что профессор не зря был ко всему генералом. Его слова надлежало воспринимать не как материал для дискуссий, а как непреложную истину марксизма, как указание сверху, которое должно немедленно становиться убеждением.
После занятий Рыжова вызвали в партком академии. Здесь его спор по вопросам теории расценили как провокационную выходку, идейную незрелость. Рыжов не покаялся, стал возражать, приводить свои доводы. Их не приняли. Закрутилось персональное дело.
На заседании парткома оказался представитель министерства. Он сидел в уголке и молча слушал. Но своему начальству скромный полковник с лисьей мордочкой представил дело так, что уже на третий день Рыжова пожелал вызвать на ковер сам министр.
На улице Огарева, № б, Рыжов появился за полчаса до назначенного срока. По широкой мраморной лестнице, устланной красной ковровой дорожкой, поднялся на этаж к министру, подошел к кабинету. Надменного вида хлыщ в полковничьей форме — помощник — приказал ему ждать. Сидеть в неприятном ожидании пришлось долго. В начальственный кабинет без очереди проходили генералы и важные люди в штатском, которым помощник почтительно кивал: «Вас ждут».,
Дошла очередь и до капитана Рыжова.
Министр, генерал армии Николай Щелоков, сидел за большим столом, вальяжно откинувшись на удобную спинку кресла. Слева от него стоял приставной столик, на котором громоздились телефонные аппараты.
У каждого смертного только два уха и один язык. Им не отличишься, даже если покажешь, что он у тебя длиной в двадцать сантиметров, как у двухгодовалого телка. А вот по количеству аппаратов на твоем служебном столе каждый может судить о том, насколько велико твое телефонное право.
Заиметь в кабинете пять телефонов обычному клерку не под силу. Значит, их число свидетельствует об истинном масштабе человека, который сидит за столом перед тобой. Что из того, что каждый в данный момент может говорить и слушать только с одной трубкой у уха? В учет берется не физическая возможность человека, а его фиксированное право говорить по всем этим аппаратам хоть по очереди, хоть одновременно.
Белый телефон с бронзовым гербом Советского Союза на диске — увеличенная пуговица с генеральского мундира — аппарат АТС-1. По нему можно говорить лично с Генеральным секретарем ЦК КПСС, Председателем Президиума Верховного Совета СССР товарищем Леонидом Ильичом Брежневым. Рядом другой, с виду такой же, аппарат, но на деле совсем не такой, хотя и белый, и с таким же гербом на диске. Он рангом пониже — это «кремлевка» АТС-2. Позвонит по нему кто-то важный, ему может ответить помощник министра и попросит немного подождать, прошептав почтительным шепотом:
— Николай Анисимович с Леонидом Ильичом по первому… Ничего подобного тогда не знал Рыжов, веривший в равенство и демократию, в хозяев страны и слуг народа, в возможность выдвинуться благодаря уму и таланту, а не в силу того, что твой тощий зад снизу подпирает и подталкивает вверх мохнатая лапа невидимого, но влиятельного благодетеля. И потому капитан стоял на ковровой дорожке, как ему повелевала стоять невидимая, но на деле крайне жесткая узда строевой субординации.
Министр разглядел Рыжова, выдержал паузу, позволявшую посетителю осознать разницу их положений, и махнул ему рукой, сделав движение не кистью к себе, а от себя, будто он отмахивался от назойливой мухи.
— Садитесь, капитан.
Рыжов, поняв жест по-своему, как отгораживающий, отодвинул стул, что стоял у самого дальнего края стола, и опустился на него неудобно, как на жердочку.
— Сядь поближе, — предложил министр. — Мне не в пинг-понг с тобой играть. — И демократически поинтересовался мнением капитана. — Верно?
Краснея шеей, заливаясь потом под мышками, Рыжов пересел поближе.
— Так что ты там внес нового в марксизм? — Министр придвинулся к столу и положил на него обе руки. — Мне докладывали, но я не всем докладам верю. Наши политработники умеют раздувать из лягушки слона.
Почувствовав, что министр заинтересован его мнением, Рыжов довольно складно изложил его. Он говорил и видел, как министр хмурится.
— Все? — спросил Щелоков, когда Рыжов замолчал.
— Все, — подтвердил Рыжов.
— Ну, и какое же ты, капитан, сделал открытие? Весь этот профессорский треп о том, что при социализме нет почвы для преступлений, — собачья ерунда. Глупость. Для правонарушений у нас почва унавожена дай Бог как. Это я со своей вышки вижу.не хуже тебя. Но разве я где-нибудь об этом с трибуны ахну? Так почему я молчу, а ты обобщаешь? Или считаешь, что все вокруг дураки, а ты провидец, которому суждено всем остальным открыть глаза? Думаешь, профессор Огородников этого не понимает? Или он дурнее тебя? Как бы не так! Огородников человек умный. Он знает: у каждой игры свои правила. Возьми футбол. В него играет весь мир, потому что есть общие правила. Надеюсь, за «Динамо» болеешь? Это хорошо. А теперь представь, что на поле в момент игры появился чудак и стал всем доказывать: аут засчитывать неправильно, а пенальти нужно бить с девяти метров. Как думаешь, что с ним сделают?
Рыжов промолчал. Выступать перед министром ему не хотелось, тем более что все нужное он ему уже высказал.
Трудно сказать, как бы пошел разговор дальше, но тут зазвонил один из белых телефонов. Министр снял трубку, долго слушал, потом сказал: «Все сделаем. Да, прямо сейчас». И дал отбой. Посмотрел на Рыжова.
— Ты думаешь, министр здесь штаны просиживает, головой работает? Нет, капитан, все больше ногами. Вот опять вызывают на ковер. А тебе я скажу: ты умный человек, Рыжов, но неразумный.
Слова министра прозвучали приговором. Рыжов понял это, но все же решил кое-что для себя выяснить.
— Разве ум и разум — не одно и то же?
— Не одно, капитан. Не одно. Вот тебе хватило ума понять — теория не права. Но разум должен был подсказать — другие вокруг не дураки, а коли так, то почему они придерживаются иной линии? И понял бы: такова установка сверху. Значит, надо идти в ногу со всеми. Ты знаешь, сколько я, министр, каждый день, да что там день, каждый час вижу несоответствий между теорией и практикой? Можно такую волну на науку погнать, ни один академик марксизма не устоял бы! А я этого не делаю. Может быть, потому и министр. Вот это по большому счету и называется разумностью. Пока она к тебе не придет, толку для ^службы от тебя не будет. Придется для урока вкатить тебе взыскание.
— Приму с радостью. — Голос Рыжова был полон дерзости. Министр встал. Слова его звучали холодной сталью.
— Шутишь, капитан? И с кем?!
— Нисколько. Просто для меня выговор от министра будет почти что орденом. Тысячи таких, как я, капитанов даже в глаза вас не видали. А мне личный выговор. Из рук в руки. На всю жизнь память.
Министр захохотал, и, судя по всему, искренне.
— Ко всему ты, Рыжов, еще и нахал. Иди, служи. Смехом министра и закончилась встреча. Но самым забавным все же стало то, что никакого взыскания (а оно напрашивалось само собой) Рыжов не получил. В академии решили, что лучше выждать, когда капитану вломит министр, а тот, должно быть, счел, что достаточно вызова к нему на ковер: для мелкой сошки, какой был Рыжов, он послужит уроком.
Тем не менее где-то в таинственных недрах управления, которое коротко именуют «кадрами», где живые люди представлены только бумажными карточками и личными делами, перед фамилией «Рыжов» чья-то рука сделала особую пометку, перекрывающую капитану карьерный кислород. Многие его коллеги, даже те, что схлопотали по два-три взыскания за промахи, оплошности и недостатки в работе, продвигались по лестнице должностей и званий, а Рыжова удача обходила стороной. И тогда он ушел из милиции в прокуратуру. Ушел, так и не став человеком разумным в том понимании, которое ему старался привить могучий министр.
КАТРИЧ
Высокая квалификация часто становится проклятием для человека, если он выпадает или его выталкивают из дела, к которому он больше всего расположен и приспособлен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70