Это приходилось учитывать в первую очередь.
Ручьев принял молчание Крысы за должное и стал объяснять ему свой план:
— Сейчас я тебя везу в затон. Там у меня моторка. Довезу до Константиновской и отпущу. Рви когти на все четыре стороны. Ни денег, ни ксивы у меня для тебя нет. Все вышло так неожиданно: некогда было приготовить. Но ты обойдешься. Благодари хотя бы за то, что сделано.
К реке они подъехали быстро.
Вниз к воде вела длинная лестница с промежуточными площадками между маршами. С высокого берега открывался прекрасный вид на низменное заречье. До самого горизонта, насколько охватывал взор, в зелени садов за полосой пляжей, высились белые многоэтажные здания нового микрорайона. В парке культуры и отдыха застыло огромное, но отсюда казавшееся игрушечным колесо обозрения. Еще дальше, затянутые сизоватой дымкой, тянулись зеленые луга. Все вокруг дышало покоем и умиротворением. Под лестницей виднелся затон, забитый моторными лодками и катерами. Здесь парковался маломерный водный транспорт горожан.
— Пойдешь впереди, — сказал Ручьев. Крыса кивнул.
Стуча ногами по скрипучим, изрядно потертым ступеням, засеменил вниз. У входа на территорию затона Ручьев приветливо махнул рукой вахтенным сторожам маломерного флота. Они сидели и покуривали возле своей будки со смотровой вышкой над крышей. Два лохматых внушительных барбоса лежали рядом со сторожами. Они даже не подняли голов, когда Ручьев и Крыса проходили мимо.
По узкому дощатому пирсу Ручьев прошел к моторке. Гремя цепью, открыл замок.
— Полезай, — приказал он Крысе, — я схожу в сарай, возьму канистру.
Крыса забрался в лодку, сел на банку. Пока Ручьев ходил за горючим, он осмотрел суденышко. Под грязным куском брезента обнаружил бетонную чушку. К загнутому пруту арматуры одним браслетом были прикреплены наручники. Второй свободный браслет лежал на дне катера. Нехорошее подозрение шевельнулось в уме. Что-что, а просчитывать чужие ходы Крыса умел. Сооружение с наручниками слишком уж походило на грузило, а зачем оно рыбаку в моторке?
Обшарив суденышко. Крыса под кокпитом обнаружил небольшой инструментальный ящик. Вынул из него и положил под свою банку молоток и стамеску — на всякий случай.
Ручьев, вернувшийся с канистрой, загремел цепью, выдергивая ее из кольца на пирсе. Работая веслом, осторожно вывел суденышко из затона на чистую воду. Запустил движок.
Лодка рванулась и понеслась вверх по течению, оставляя за собой пенный след. Навстречу им двигалась огромная баржа с ржавыми бортами. Моторку несколько раз качнуло на волне, поднятой тяжелым судном.
Они отошли от города километров на пять. Берега были пустынны. С юга, догоняя их, двигалась тяжелая черная туча. Ждать дольше причин не было, и Крыса принял решение действовать.
Сжав молоток за спиной, он неожиданно вскинул левую руку и крикнул Ручьеву:
— Смотри, что это?!
Ручьев порывисто обернулся, удар молотка пришелся ему по затылку. Тяжелое тело свалилось на бок и едва не рухнуло за борт. Крыса рванулся вперед, схватил конвоира за колени и затянул в лодку. Затем быстро обшарил карманы, вынул документы, забрал пистолет Макарова, наручники. Отбросил брезенте бетонного грузила. Захватил свободным браслетом кожаный пояс Ручьева, защелкнул замок. Кряхтя и отдуваясь, подтащил грузило к краю борта и сбросил в воду. Потом спихнул туда же и тело. Его плеск в гуле мотора почти не был слышен.. Минуту спустя моторку настиг порыв ветра. Поверхность воды заиграла мелкой рябью. В лицо ударили первые, самые крупные капли дождя, предупреждавшие о начале ливня. И тут же хляби разверзнулись. Черная туча прорвалась. Серые струи плотным занавесом падали с неба на воду, сливались с рекой…
* * *
Городской телефон в кабинете Горчакова тренькнул осторожно, словно боясь потревожить хозяина. Полковник снял трубку.
— Это «седьмой», — сообщил негромкий мужской голос.
— Что у тебя, Володя?
— У нашего друга ЧП. Пропал верный Санчо-Панса с ослом и поклажей.
— Имеешь в виду Ручьева и Крысу?
— Так точно, их.
— Что известно еще?
— Только сейчас вернулась оперативная группа. «Воронок» Ручьева стоит у затона. Вчера сержант забрал свою моторку и уехал на ней со вторым человеком. Сторожа большего сказать не могли. У Кольцова большой шухер.
— Спасибо, Володя, я все понял.
* * *
«Оперативная запись телефонного разговора между абонентами номеров 64-48-91 и 65-18-56. Время 13.20.
А. — Здравствуй. Хочу предупредить. Крыса сбежала. Имей это в виду.
Б. — Обрадовал, твою мать! Куда же смотрел твой барбос?
А. — Он такой же мой, как твой. Так что не дергайся. Прими к сведению и поберегись. Эта гнусь может попытатьсясвести счеты.
Б. — Ладно, не пугай. Мы его найдем.
А. — Давай ищи».
Три дня спустя поздним вечером Горчаков позвонил Рыжову. Попросил:
— Зайдите завтра утром. Выберите время. Можете? На другой день, увидев входившего в кабинет гостя, Горчаков встал из-за стола и поднял обе руки вверх.
— Вон пистолет, Иван Васильевич. Стреляйте в меня. Заявление, что это по моей просьбе, я уже написал.
— Я уйду? — спросил Рыжов. — Такие шуточки мне не нравятся.
— Садитесь, поговорим.
— Есть о чем?
— Буду виниться.
— Передо мной? В чем?
— Садитесь, Иван Васильевич. Садитесь. — Горчаков прошел к стенному шкафчику. Вернулся, держа в руках бутылку коньяка и две рюмки. — На душе погано. Сейчас выпьем, скажу, и вам тошно станет.
— Нет уж, Петр Анисимович. Рубите, а уж потом запьем. Горчаков подвинул к Рыжову пистолет, лежавший на столе.
— Узнаете?
— «Ческа збройовка»?
— Она, поганая. Вчера ее отстреляли баллистики. Зря мы подарили Крысу Кольцову. Из этого пистолета убиты Пороков и милиционер Денисов.
Рыжов машинально взял налитую уже рюмку и выпил одним махом.
— Не может быть!
— Может, Иван Васильевич. Раньше мы бы произвели экспертизу в тот же день, когда вы принесли игрушку. Сейчас у меня баллистик работает раз в неделю. У демократии нет средств на подобные пустяки.
Рыжов налил себе еще раз. Выпил. Хотел выругаться, но сдержался. В сердцах махнул рукой.
— Что теперь говорить!
ЛЕКАРЕВ
Рука Лекарева заживала плохо. Мучили ноющие боли в плече, не позволявшие энергично двигать ею, мешавшие нормально спать. Свадьбу с Фросей они сыграли без излишеств: покупка обручальных колец, официальная регистрация брака и небольшая вечеринка для своих — все уместилось в один день.
Неделю спустя заботливая супруга отправила Лекарева в свое родное село — Тавричанку. Долечиваться на молоке и фруктах. Остановиться и жить Лекарев должен был у Фросиной тетки — Дарьи Петровны.
На железнодорожной станции Лекарева встретил возчик дядя Миша, на пароконной подводе возивший товары в частный сельский магазин «У Ольги на юру».
К своему стыду, Лекарев не знал, что означает слово «юр», и переспросил дядю Мишу:
— Не на яру?
Дядя Миша не позволил себе смеяться над горожанином, который уже привык к таким «русским» словам, как «презентация», «консигнация». Объяснил серьезно:
— Яр — это обрыв над рекой. А юр — место, где много народу ю р и т, толчется, значит.
Ехать от станции до Тавричанки — два часа, или двенадцать верст. Семь из них по Черноморскому гладкому шляху. Лошади здесь бежали споро, весело. Ступицы колее стучали громко, и подвода катилась легко.
Съехали с асфальта, повозка заколыхалась на колдобинах полевой дороги. Бутылки в синих пластмассовых ящиках дружно зазвенели.
— Не побьешь товар? — тоном заботливого хозяина спросил Лекарев дядю Мишу. При каждом толчке плечо обжигало болью, но он не счел возможным просить сбавить ход.
— Не-е, — откликнулся возчик с беспечностью. — С нонешней тарой один недостаток. Не бьется в ей пузырек, в проклятой.
— Что так? — не понял Лекарев.
— Ить раньше что было? При совецкой власти, а? В нашем рассейском деревянном ящике бутылка в разбивку охотно шла. Хрясь — и готово! Теперь с этим туго.
— Зато товар сохраняется лучше, — сказал Лекарев. — Разве плохо?
— Так-то так, да не этак, — определил извозчик тоном, которым хорошие декламаторы читают пушкинское: «Ты, парень, может быть, не трус, да глуп, а мы видали виды».
— Не понял, — признался Лекарев.
— Оттого как городской, — язвительно определил дядя Миша. — Голова у вас у всех клином, чоб шляпу носить, а с соображением — туго.
— Объясни толком, черт тебя подери! — «Черт подери» было единственным свидетельством того, что реплика Лекарева задела.
— Когда бой стекла возникал — весь мой был. Государственная норма на отход существовала по закону. Я битую посуду в сельпу сдавал, а содержимое, как говорят… Понял? И был тогда дядя Миша уважаемый человек. Кто ни зайди — всем стакана доставалось. А сейчас что? Дикий капитализм. У них, видишь ли, боя нет и быть не должно. Да на хрена мне такая частная собственность надобна?
Дорога шла вдоль сараев, крытых почерневшим от старости камышом. В нос ударил запах подогретого преющего навоза.
— Что у вас здесь?
— У нас? — спросил дядя Миша. — А ни хренасеньки. Раньше коровники были. Молочко текло, то да се было. Теперь пусто. Как перестройка пошла, живность выгребли, говно оставили.
— Довели хозяйство, — высказался Лекарев, совсем не желая обидеть дядю Мишу. Но тот ощетинился.
— Это кто же довел? Мы, что ли? Нет, это вам, городским, жрать надоело, подавай демократию. Вот и жуйте. У нас-то хар-чишки имеются, как-никак. Портков мне старых лет на десять хватит. Переживу. А вы нажретесь демократии, за картошкой и хлебом сами придете. Тогда мы посмотрим, давать или нет. Даже ружья на такой случай имеем.
— Кто же вам сегодня нормально торговать мешает? Вырастил, отвез в город, продал. Купил новые порты и щеголяй.
— Кто, значит, мешает? — Дядя Миша был полон язвительности. — Тебе списком разъяснять или поименно? А может, ты сам сперва здесь поживешь, допрежь советы раздаривать? Покопаешься в земельке фермером?
— У меня свое дело есть, — ответил Лекарев и поморщился от боли.
— Ить я себе его тоже найду завсегда. Вот только выйдет закон о частной земле. Тады посмотрим.
— Что такой закон даст?
— Много что. Я эту землю, ити ее, сразу продам. За большие деньги. Хоть немцу, хоть эфиопу. Может, базарджанцу. И адью мерси!
— Почему не вести на земле хозяйство самому?
— Ну, город! Все-то вы знаете, что нам делать. А моя баба — дура. В совхозе со скотиной робила по восемь часов. Теперь вы ей предлагаете вести хозяйство. Это значит, двадцать часов в день горбатиться. Мерсите вам, радетели.
Повозку трясло все сильнее. Лекарев соскочил с нее и пошел пешком.
Впереди показалось село. Вдаль, в сторону леса, тянулась наезженная дорога. Слева лежали поля, завоеванные сорняками. Справа — хорошо возделанные огороды. За ними виднелись дома разного достатка и свежести. Первой в поселке разлеглась усадьба с новеньким двухэтажным домом. Он походил на игрушку, честолюбиво встроенную в жилой ряд крестьянских изб. Желтый облицовочный кирпич, широкие городские окна, островерхая крыша, затянутая железом и окрашенная в яркий зеленый цвет. Усадьбу ограждал белеющий свежестью штакетник.
— Кто построил? — спросил Лекарев, не скрывая любопытства.
Дядя Миша пожал плечами. Казалось, он знает все наперед, но то, что происходило в деревне, сегодня его совсем не волнует.
— Вроде какой-то русский. Говорят, новый. На деле по обличности базарджанец. Сам его не видел, но жена так говорит. Почему он тогда русский, понять не могу. Может, его в переделку пускали?
Оставив позади новую усадьбу, они въехали в старую часть села. Перед ними лежала улица, поросшая травой и сжатая штакетником оград. С другой стороны ее ограничивал крутой склон оврага. Улица была пустынна. Лишь возле одного из дворов в пыли ковырялись белые куры. Одну из них, самую вертлявую, обхаживал большой красивый петух.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
Ручьев принял молчание Крысы за должное и стал объяснять ему свой план:
— Сейчас я тебя везу в затон. Там у меня моторка. Довезу до Константиновской и отпущу. Рви когти на все четыре стороны. Ни денег, ни ксивы у меня для тебя нет. Все вышло так неожиданно: некогда было приготовить. Но ты обойдешься. Благодари хотя бы за то, что сделано.
К реке они подъехали быстро.
Вниз к воде вела длинная лестница с промежуточными площадками между маршами. С высокого берега открывался прекрасный вид на низменное заречье. До самого горизонта, насколько охватывал взор, в зелени садов за полосой пляжей, высились белые многоэтажные здания нового микрорайона. В парке культуры и отдыха застыло огромное, но отсюда казавшееся игрушечным колесо обозрения. Еще дальше, затянутые сизоватой дымкой, тянулись зеленые луга. Все вокруг дышало покоем и умиротворением. Под лестницей виднелся затон, забитый моторными лодками и катерами. Здесь парковался маломерный водный транспорт горожан.
— Пойдешь впереди, — сказал Ручьев. Крыса кивнул.
Стуча ногами по скрипучим, изрядно потертым ступеням, засеменил вниз. У входа на территорию затона Ручьев приветливо махнул рукой вахтенным сторожам маломерного флота. Они сидели и покуривали возле своей будки со смотровой вышкой над крышей. Два лохматых внушительных барбоса лежали рядом со сторожами. Они даже не подняли голов, когда Ручьев и Крыса проходили мимо.
По узкому дощатому пирсу Ручьев прошел к моторке. Гремя цепью, открыл замок.
— Полезай, — приказал он Крысе, — я схожу в сарай, возьму канистру.
Крыса забрался в лодку, сел на банку. Пока Ручьев ходил за горючим, он осмотрел суденышко. Под грязным куском брезента обнаружил бетонную чушку. К загнутому пруту арматуры одним браслетом были прикреплены наручники. Второй свободный браслет лежал на дне катера. Нехорошее подозрение шевельнулось в уме. Что-что, а просчитывать чужие ходы Крыса умел. Сооружение с наручниками слишком уж походило на грузило, а зачем оно рыбаку в моторке?
Обшарив суденышко. Крыса под кокпитом обнаружил небольшой инструментальный ящик. Вынул из него и положил под свою банку молоток и стамеску — на всякий случай.
Ручьев, вернувшийся с канистрой, загремел цепью, выдергивая ее из кольца на пирсе. Работая веслом, осторожно вывел суденышко из затона на чистую воду. Запустил движок.
Лодка рванулась и понеслась вверх по течению, оставляя за собой пенный след. Навстречу им двигалась огромная баржа с ржавыми бортами. Моторку несколько раз качнуло на волне, поднятой тяжелым судном.
Они отошли от города километров на пять. Берега были пустынны. С юга, догоняя их, двигалась тяжелая черная туча. Ждать дольше причин не было, и Крыса принял решение действовать.
Сжав молоток за спиной, он неожиданно вскинул левую руку и крикнул Ручьеву:
— Смотри, что это?!
Ручьев порывисто обернулся, удар молотка пришелся ему по затылку. Тяжелое тело свалилось на бок и едва не рухнуло за борт. Крыса рванулся вперед, схватил конвоира за колени и затянул в лодку. Затем быстро обшарил карманы, вынул документы, забрал пистолет Макарова, наручники. Отбросил брезенте бетонного грузила. Захватил свободным браслетом кожаный пояс Ручьева, защелкнул замок. Кряхтя и отдуваясь, подтащил грузило к краю борта и сбросил в воду. Потом спихнул туда же и тело. Его плеск в гуле мотора почти не был слышен.. Минуту спустя моторку настиг порыв ветра. Поверхность воды заиграла мелкой рябью. В лицо ударили первые, самые крупные капли дождя, предупреждавшие о начале ливня. И тут же хляби разверзнулись. Черная туча прорвалась. Серые струи плотным занавесом падали с неба на воду, сливались с рекой…
* * *
Городской телефон в кабинете Горчакова тренькнул осторожно, словно боясь потревожить хозяина. Полковник снял трубку.
— Это «седьмой», — сообщил негромкий мужской голос.
— Что у тебя, Володя?
— У нашего друга ЧП. Пропал верный Санчо-Панса с ослом и поклажей.
— Имеешь в виду Ручьева и Крысу?
— Так точно, их.
— Что известно еще?
— Только сейчас вернулась оперативная группа. «Воронок» Ручьева стоит у затона. Вчера сержант забрал свою моторку и уехал на ней со вторым человеком. Сторожа большего сказать не могли. У Кольцова большой шухер.
— Спасибо, Володя, я все понял.
* * *
«Оперативная запись телефонного разговора между абонентами номеров 64-48-91 и 65-18-56. Время 13.20.
А. — Здравствуй. Хочу предупредить. Крыса сбежала. Имей это в виду.
Б. — Обрадовал, твою мать! Куда же смотрел твой барбос?
А. — Он такой же мой, как твой. Так что не дергайся. Прими к сведению и поберегись. Эта гнусь может попытатьсясвести счеты.
Б. — Ладно, не пугай. Мы его найдем.
А. — Давай ищи».
Три дня спустя поздним вечером Горчаков позвонил Рыжову. Попросил:
— Зайдите завтра утром. Выберите время. Можете? На другой день, увидев входившего в кабинет гостя, Горчаков встал из-за стола и поднял обе руки вверх.
— Вон пистолет, Иван Васильевич. Стреляйте в меня. Заявление, что это по моей просьбе, я уже написал.
— Я уйду? — спросил Рыжов. — Такие шуточки мне не нравятся.
— Садитесь, поговорим.
— Есть о чем?
— Буду виниться.
— Передо мной? В чем?
— Садитесь, Иван Васильевич. Садитесь. — Горчаков прошел к стенному шкафчику. Вернулся, держа в руках бутылку коньяка и две рюмки. — На душе погано. Сейчас выпьем, скажу, и вам тошно станет.
— Нет уж, Петр Анисимович. Рубите, а уж потом запьем. Горчаков подвинул к Рыжову пистолет, лежавший на столе.
— Узнаете?
— «Ческа збройовка»?
— Она, поганая. Вчера ее отстреляли баллистики. Зря мы подарили Крысу Кольцову. Из этого пистолета убиты Пороков и милиционер Денисов.
Рыжов машинально взял налитую уже рюмку и выпил одним махом.
— Не может быть!
— Может, Иван Васильевич. Раньше мы бы произвели экспертизу в тот же день, когда вы принесли игрушку. Сейчас у меня баллистик работает раз в неделю. У демократии нет средств на подобные пустяки.
Рыжов налил себе еще раз. Выпил. Хотел выругаться, но сдержался. В сердцах махнул рукой.
— Что теперь говорить!
ЛЕКАРЕВ
Рука Лекарева заживала плохо. Мучили ноющие боли в плече, не позволявшие энергично двигать ею, мешавшие нормально спать. Свадьбу с Фросей они сыграли без излишеств: покупка обручальных колец, официальная регистрация брака и небольшая вечеринка для своих — все уместилось в один день.
Неделю спустя заботливая супруга отправила Лекарева в свое родное село — Тавричанку. Долечиваться на молоке и фруктах. Остановиться и жить Лекарев должен был у Фросиной тетки — Дарьи Петровны.
На железнодорожной станции Лекарева встретил возчик дядя Миша, на пароконной подводе возивший товары в частный сельский магазин «У Ольги на юру».
К своему стыду, Лекарев не знал, что означает слово «юр», и переспросил дядю Мишу:
— Не на яру?
Дядя Миша не позволил себе смеяться над горожанином, который уже привык к таким «русским» словам, как «презентация», «консигнация». Объяснил серьезно:
— Яр — это обрыв над рекой. А юр — место, где много народу ю р и т, толчется, значит.
Ехать от станции до Тавричанки — два часа, или двенадцать верст. Семь из них по Черноморскому гладкому шляху. Лошади здесь бежали споро, весело. Ступицы колее стучали громко, и подвода катилась легко.
Съехали с асфальта, повозка заколыхалась на колдобинах полевой дороги. Бутылки в синих пластмассовых ящиках дружно зазвенели.
— Не побьешь товар? — тоном заботливого хозяина спросил Лекарев дядю Мишу. При каждом толчке плечо обжигало болью, но он не счел возможным просить сбавить ход.
— Не-е, — откликнулся возчик с беспечностью. — С нонешней тарой один недостаток. Не бьется в ей пузырек, в проклятой.
— Что так? — не понял Лекарев.
— Ить раньше что было? При совецкой власти, а? В нашем рассейском деревянном ящике бутылка в разбивку охотно шла. Хрясь — и готово! Теперь с этим туго.
— Зато товар сохраняется лучше, — сказал Лекарев. — Разве плохо?
— Так-то так, да не этак, — определил извозчик тоном, которым хорошие декламаторы читают пушкинское: «Ты, парень, может быть, не трус, да глуп, а мы видали виды».
— Не понял, — признался Лекарев.
— Оттого как городской, — язвительно определил дядя Миша. — Голова у вас у всех клином, чоб шляпу носить, а с соображением — туго.
— Объясни толком, черт тебя подери! — «Черт подери» было единственным свидетельством того, что реплика Лекарева задела.
— Когда бой стекла возникал — весь мой был. Государственная норма на отход существовала по закону. Я битую посуду в сельпу сдавал, а содержимое, как говорят… Понял? И был тогда дядя Миша уважаемый человек. Кто ни зайди — всем стакана доставалось. А сейчас что? Дикий капитализм. У них, видишь ли, боя нет и быть не должно. Да на хрена мне такая частная собственность надобна?
Дорога шла вдоль сараев, крытых почерневшим от старости камышом. В нос ударил запах подогретого преющего навоза.
— Что у вас здесь?
— У нас? — спросил дядя Миша. — А ни хренасеньки. Раньше коровники были. Молочко текло, то да се было. Теперь пусто. Как перестройка пошла, живность выгребли, говно оставили.
— Довели хозяйство, — высказался Лекарев, совсем не желая обидеть дядю Мишу. Но тот ощетинился.
— Это кто же довел? Мы, что ли? Нет, это вам, городским, жрать надоело, подавай демократию. Вот и жуйте. У нас-то хар-чишки имеются, как-никак. Портков мне старых лет на десять хватит. Переживу. А вы нажретесь демократии, за картошкой и хлебом сами придете. Тогда мы посмотрим, давать или нет. Даже ружья на такой случай имеем.
— Кто же вам сегодня нормально торговать мешает? Вырастил, отвез в город, продал. Купил новые порты и щеголяй.
— Кто, значит, мешает? — Дядя Миша был полон язвительности. — Тебе списком разъяснять или поименно? А может, ты сам сперва здесь поживешь, допрежь советы раздаривать? Покопаешься в земельке фермером?
— У меня свое дело есть, — ответил Лекарев и поморщился от боли.
— Ить я себе его тоже найду завсегда. Вот только выйдет закон о частной земле. Тады посмотрим.
— Что такой закон даст?
— Много что. Я эту землю, ити ее, сразу продам. За большие деньги. Хоть немцу, хоть эфиопу. Может, базарджанцу. И адью мерси!
— Почему не вести на земле хозяйство самому?
— Ну, город! Все-то вы знаете, что нам делать. А моя баба — дура. В совхозе со скотиной робила по восемь часов. Теперь вы ей предлагаете вести хозяйство. Это значит, двадцать часов в день горбатиться. Мерсите вам, радетели.
Повозку трясло все сильнее. Лекарев соскочил с нее и пошел пешком.
Впереди показалось село. Вдаль, в сторону леса, тянулась наезженная дорога. Слева лежали поля, завоеванные сорняками. Справа — хорошо возделанные огороды. За ними виднелись дома разного достатка и свежести. Первой в поселке разлеглась усадьба с новеньким двухэтажным домом. Он походил на игрушку, честолюбиво встроенную в жилой ряд крестьянских изб. Желтый облицовочный кирпич, широкие городские окна, островерхая крыша, затянутая железом и окрашенная в яркий зеленый цвет. Усадьбу ограждал белеющий свежестью штакетник.
— Кто построил? — спросил Лекарев, не скрывая любопытства.
Дядя Миша пожал плечами. Казалось, он знает все наперед, но то, что происходило в деревне, сегодня его совсем не волнует.
— Вроде какой-то русский. Говорят, новый. На деле по обличности базарджанец. Сам его не видел, но жена так говорит. Почему он тогда русский, понять не могу. Может, его в переделку пускали?
Оставив позади новую усадьбу, они въехали в старую часть села. Перед ними лежала улица, поросшая травой и сжатая штакетником оград. С другой стороны ее ограничивал крутой склон оврага. Улица была пустынна. Лишь возле одного из дворов в пыли ковырялись белые куры. Одну из них, самую вертлявую, обхаживал большой красивый петух.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70