миром правят маньяки... и кто-то из них всерьез заинтересовался такой мелкой сошкой, как Катя Скворцова, она же Е. И. Воробей.
Ха, — сказала она себе, — кто-то! Ясно же, кто... Этого «кто-то» зовут Голова, и он решил подстраховаться, не вполне, как видно, доверяя этой не совсем понятной Е. Воробей. Тоже мне, задачка... Есть еще вариант, — уже спокойно подумала она, подбирая под себя голые ноги и поудобнее устраиваясь в кресле, чтобы со вкусом докурить сигарету. — Вариант такой: Е. Воробей чем-то сильно не понравилась своему шефу — например, своим самодеятельным расследованием, касавшимся голубых «Жигулей» седьмой модели, — и шеф решил аккуратно убрать ее, заодно списав с себя какие-нибудь старые долги. Нормальная подстава, — решила Катя, — и она вполне могла бы сработать, не подвернись под руку этот дурак со своими кровавыми соплями.
Однако, что же делать? — с растущей тревогой подумала она, взглянув на часы. — Не ехать нельзя, а ехать с этой хреновиной — смерти себе искать. Оставить ее здесь? Голова сразу поймет, в чем дело, и может с перепугу отдать какой-нибудь слишком радикальный приказ. И потом, если эта дрянь обнаружилась у меня в куртке, то в машине их может быть десять или сто — при том, как я разбираюсь во всей этой технике, мне их за год не отыскать".
Катя сосредоточенно курила, решая эту головоломку со многими неизвестными. Это было тяжело и неприятно, но Катя даже в мыслях была далека от того, чтобы жаловаться на судьбу: она давно привыкла принимать жизнь во всех ее проявлениях такой, какова она есть на самом деле. Опыт и здравый смысл в один голос твердили, что от патетических восклицаний и воздетых к равнодушному небу рук в любой по-настоящему острой ситуации гораздо больше вреда, чем пользы. Когда на вас, скользя по гололеду, несется грузовик, вы либо отпрыгиваете в сторону и остаетесь в живых, либо стоите на месте и попадаете под колеса. Катя, несмотря ни на что, не чувствовала себя настолько уставшей от жизни, чтобы совершать самоубийство столь сложным и утомительным способом. Она собиралась отпрыгнуть и сейчас была занята вычислением траектории этого прыжка.
Ее работа сильно упрощалась тем, что найденный в плечевом шве куртки микрофон разом снял с нее все моральные обязательства перед Щукиным. Понимать, что твой хозяин — не тот, за кого себя выдает, это одно, а получить прямые доказательства того, что он злоумышляет против тебя, — это совсем другое.
Катя снова взглянула на часы и затушила окурок о стеклянную поверхность журнального столика. Время на раздумья вышло — следовало начинать действовать, причем, если она хотела выиграть эту гонку на выживание, то действовать нужно было быстро.
Она торопливо натянула джинсы, надела кроссовки и кожаную куртку. «Стечкин» с глушителем висел в кобуре под мышкой, а «Макаров» лежал в сумке поверх небрежно сложенных вещей. Набросив на плечо ремень сумки, Катя осторожно вынула из джинсовой куртки булавку с головкой-микрофоном, вколола ее в отворот кожанки и спустилась во двор. Здесь она вывела из гаража машину, не переставая осторожно оглядываться по сторонам в поисках наблюдателя, притаившегося на сиденье одной из припаркованных во дворе машин с приемным устройством на коленях. Поверхностный осмотр не дал ожидаемых результатов, и Катя, заглушив двигатель, предприняла неторопливую прогулку вокруг двора, заглядывая в окна всех без исключения машин. Она отлично сознавала, насколько нелепым и подозрительным кажется со стороны ее поведение, но предпочитала не оставлять в тылу ничего, что вызывало бы сомнения. Булавка-микрофон в это время уже торчала в обивке салона Катиного «Форда», надежно укрытая от посторонних глаз под приборной доской.
Не обнаружив ни в одном из припаркованных во дворе автомобилей замаскированного соглядатая, Катя вернулась за руль своей машины, завела двигатель и направила «Скорпио» к месту, где она должна была получить груз.
По случаю дождя парк пустовал. Катя загнала машину в одну из дальних аллей, с грустью заметив, что мокрый черный асфальт уже почти полностью скрылся под слоем золотой листвы... «Почему золотой, — подумала она, закуривая сигарету, — она же просто желтая, желтая и мокрая, а скоро окончательно раскиснет, почернеет и превратится просто в разновидность грязи... Ах, не умничай, Скворцова, — оборвала она себя, — не строй из себя дерьмового агента 007. Осень красива независимо от той грязи, в которой по уши увязла ты или кто-нибудь другой, — она красива сама по себе и сама для себя. Это только мы, чертовы сапиенсы, вот уже сколько тысяч лет только тем и заняты, что изобретаем хитроумнейшие способы, с помощью которых осложняем себе жизнь».
Она посмотрела на часы, и немедленно, словно повинуясь посланному ей телепатическому сигналу, в дальнем конце аллеи появился старый коричневый «Опель» и, коротко мигнув фарами, покатился навстречу, похожий на ржавый призрак красивой импортной жизни образца восьмидесятых годов. Катя бросила сигарету на мокрый асфальт аллеи, вынула ключ из замка зажигания и вышла из машины, чтобы поговорить с водителем «Опеля» вне пределов досягаемости микрофона — она по-прежнему не знала, был ли это простой радиомаяк или устройство, способное транслировать ее разговоры. Она помахала человеку в «Опеле» рукой, и тот послушно остановился. Среди персонала «Омикрона» Катя пользовалась достаточно большим авторитетом, да и инструкции, данные Катиному напарнику Головой, были вполне четкими: Птица — главная, что скажет, то и делай... Но и свою голову, само собой, на плечах имей. Голова возлагал большие надежды на Катины рефлексы и чутье, поскольку уже успел повидать ее в деле.
— Привет, Сундук, — сказала Катя, облокачиваясь о тронутую ржавчиной дверцу «Опеля».
— Привет, Птица, — отозвался тот, поворачивая к Кате белесое лицо, расширяющееся книзу, и улыбнулся, демонстрируя отсутствие одного из передних зубов.
— Э, — удивилась Катя, — где это тебя так отрихтовали?
Сундук небрежно махнул рукой.
— В поликлинике, — ответил он. — Флюс, понимаешь, замучил. Не поверишь, за ночь две упаковки анальгина сожрал, как наркоман.
— С ума сошел, — сказала Катя. — Так же можно ласты склеить.
— Вот и я так подумал, — согласился Сундук. — Пошел в поликлинику, поймал там какого-то за халат... Ну, сунул ему, ясное дело... Он чего-то все орал, что он ортодонт... хрен его знает, что это значит, но зубы он рвет так себе.
— Да, — с улыбкой сказала Катя, — история. Надо бы вставить зуб-то.
— Тю, — усмехнулся Сундук, — успеется. Баб не зубы интересуют, и даже не это дело, — он неопределенно кивнул куда-то вниз на тот случай, если Катя не поняла, какое дело он имел в виду. — У них первый вопрос: а что у тебя, мил-дорогой друг, в лопатнике?
— Обижаешь, — спокойно заметила Катя, ничуть, впрочем, не обидевшись. Так же, как и Сундук, она давно перестала причислять себя к женскому полу, и бывали моменты, когда она начинала сомневаться в своем человеческом происхождении. Охранник — существо без пола, без рода и без племени, особенно хороший охранник и особенно в рабочее время.
— Вот черт, — спохватился Сундук, — и правда... Ну, про тебя базара нет. Ты же свой человек.
— Ладно, свой человек, — меняя тему разговора, сказала Катя. — Груз с тобой?
— А как же, — ответил Сундук. — У нас тебе не база горплодоовощторга, у нас все схвачено. Груз, ксивы — все туточки. Будем перегружать?
Катя окинула аллею скучающим взглядом. В поле зрения по-прежнему никого не было — ни омоновцев с дубинками, ни старушек с умирающими от ожирения злобными дворняжками на поводках, ни капитанов Прониных с портативными пеленгаторами, залегших в кучах палой листвы и за мусорными урнами, — совершенно никого, кроме пролетевшей на пределе видимости вороны, трудно махавшей тяжелыми от пропитавшей их влаги крыльями.
— Беспокойно мне как-то, Сундучище, — сказала она. — Как-то мне... не так.
— Месячные, что ли? — сочувственно спросил приземленный Сундук.
— Нет, — спокойно покачала головой Катя, решив не тратить время на привитие Сундуку хороших манер: тот все равно не понял бы, что с ним такое делают, и мучился бы безвинно, как Муму, — не то. Просто чую что-то. Я всегда чую, — не удержавшись, процитировала она любимого артиста.
— А, — не уловив цитаты, понимающе покивал Сундук и потянулся за пистолетом. — Где?
— Люблю я тебя, Сундучок, — сказала Катя. — Деловой ты мужик. Да ты спрячь, спрячь пушку-то.
Некого здесь пугать. В общем, давай так. Перегружать ничего не будем, а просто поменяемся тачками, и ты пойдешь не сзади, а впереди... ну, так, как будто мы все перегрузили и ты — это я.
— Ни хрена не понял, — честно признался Сундук. — Подставляешь, Птица?
— Чуть-чуть, — сказала Катя. — Но ведь для пользы дела, разве не так? Твоя работа — охранять меня и груз, так?
— Да ладно, — отмахнулся Сундук, — не засоряй мне мозги. Ты начальник, я дурак, как скажешь, так и будет, с Головой разбираться тебе. Главное, машину мне не поцарапай.
Рассмеявшись вместе с Катей собственной шутке, он вылез из кабины ржавого «Опеля» и направился к стоявшему поодаль Катиному «Форду». Помахав друг другу руками, они разъехались в разные стороны, чтобы снова встретиться через несколько минут и продолжить путь, образовав некое подобие колонны.
Так уж вышло, что в эту минуту Катя видела Сундука в последний раз.
Глава 16
Майор Гаврилин знал о готовящейся операции ровно столько же, сколько и все остальные сотрудники отдела полковника Соболевского за исключением разработавшего операцию капитана и самого полковника — то есть, ровным счетом ничего. Знай он об этом, и эта информация заставила бы его всерьез задуматься о том, чтобы смазать лыжи, наплевав на деньги, планы мести и возможные преследования со стороны как Головы, так и собственного шефа, который, несмотря на демократичность поведения и кажущуюся мягкость характера, тоже умел быть весьма злопамятным.
Но, как уже было сказано, майор ничего не знал о готовящейся операции и потому спокойно и целенаправленно готовил свою собственную. Для этого ему не требовалось прибегать к услугам следящих устройств и прочей хитрой аппаратуры — он сам был своего рода шпионским устройством, великолепно справлявшимся со сбором и обработкой информации, особенно в тех случаях, когда дело касалось его личных интересов.
О предстоящем вояже интересующего его объекта майор узнал за два дня от самого Головы. Тот просил, как обычно, прощупать обстановку в отделе. Обстановка в отделе оставалась прежней и по-прежнему активно не нравилась майору: полковник Соболевский сохранял все такую же ласковость в обращении с подчиненными и был задумчив, чтобы не сказать мечтателен, в те минуты, когда ему казалось, что за ним никто не наблюдает. Это были верные признаки того, что полковник задумал что-то из ряда вон выходящее, но проникнуть в его планы майору не удалось, как он ни пытался.
Кроме всего прочего, не следовало забывать о проблеме, возникшей в непосредственной близости от домашнего очага майора Гаврилина: драгоценная супруга майора Наркисса Даниловна продолжала молча громыхать кастрюлями на кухне и читать лекции своим несчастным студентам-филологам, и вряд ли даже сам дьявол, в существование которого майор Гаврилин по укоренившейся привычке отказывался верить, мог догадаться, что в это время творится в ограниченном пространстве у нее между ушами — какие ужасные замыслы роятся там, какие коварные планы и жуткие видения. Майору Гаврилину знать этого было не дано, да и не слишком хотелось: так или иначе, роковые слова были произнесены, сметя ветхую дамбу и проложив новое русло их взаимоотношений, и теперь следовало жить именно в этом русле и, повинуясь его законам, пошевеливаться, поскольку бездействие грозило ему гибелью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58