.. Хоть Ивановна, хоть Степановна, а простенький фотоаппарат купить даже не подумала. Да зачем он мне, простенький? Не надо прибедняться, Екатерина как-вас-там по батюшке, денег у вас теперь на ха-а-ар-рошую фотолабораторию хватит. А если продать эту дурацкую таратайку, то и на две. Только зачем мне две? Мне и одна-то без надобности...
А что, — оживилась она, выруливая на Новый Арбат и вливаясь в плотный транспортный поток, — это идея. Натянуть Щукину нос, продать к чертям квартиру, машину... все продать, купить аппаратуру и зажить, как раньше. А? Найдет? Найдет, наверное. Ну и застрелить его к чертовой матери — опять же, как раньше.
Ох, не к добру ты развеселилась, — одернула она себя. Это, между прочим, как раз и будет сделка с дьяволом: украсть и убить, чтобы жить, как раньше. Не получится, как раньше, Скворцова. Раньше ты была — человек, а теперь — человек с ружьем. Ощущаешь разницу? То-то и оно..."
Мысли ее, совершив небольшой скачок, снова вернулись к Лизке Коноваловой. «Кто же тебя приложил-то, подруга, — в который уже раз спрашивала она, — кому же ты помешала? Ох, найду я этого умника — живым не уйдет...» Мысль о таком убийстве ей почему-то не претила, по крайней мере, в данный момент, и она стала привычно прикидывать, кто же все-таки мог организовать нападение. Ничего нового она придумать, конечно, не могла, мысли крутились по замкнутому кругу, как белка в колесе: милиция — ФСБ — Щукин — мафия — Гоша — грабители, и опять: милиция — Гоша...
Но сегодня в этом гладком, отполированном до блеска колесе чувствовалась какая-то едва заметная щербинка, микроскопический изъян, зацепка, никак не дававшаяся в руки. Эта выбоина образовалась явно вследствие ее недавних размышлений — просто как след произвольно срикошетившей ассоциации. Какой? Что это было?
Катя стукнула ладонью по рулю и заставила себя думать, восстанавливая ход своих мыслей начиная с того момента, как она вышла из дома. Так... Ворота гаража, низкий КПД наших усилий... ага, утопии и антиутопии... ворона с кошкой... фотоаппарат... лаборатория, сделка с дьяволом... нет, все это было не то, хотя...
Она снова стукнула по рулю — на этот раз кулаком. Вот же оно! Аппаратура! Видимо, именно это слово придало ее мыслям некий научно-технический уклон. Она уже знала, что это была за щербинка, она уже уцепилась за нее обеими руками, вот только неясно было, что из этого можно извлечь.
"Конец двадцатого века, — выговаривала она себе, — эпоха НТР и прочего электронного дерьма, а Е. Скворцова, она же Е. И. (?) Воробей, боится компьютеров, как черт ладана. А ведь у Щукина в кабинете стоит отличная штуковина... По крайней мере, выглядит она достаточно новой... И этот, как его... модем... и модем тоже есть. Все делается, как в американском кино: высокомудрая Е. Скворцова проникает в компьютерный банк данных ГАИ, или как там это у них теперь называется, и находит информацию о человеке, на имя которого была зарегистрирована некая автомашина «ВАЗ-2107» небесно-голубого цвета. Помнит Е. Скворцова, она же Воробей, номерочек машины? А как же, — ответила она себе, — помнит. Память у нас, знаете ли, фотографическая, поскольку фотографией нам теперь заниматься некогда — мы пьяные драки растаскиваем, понимаете ли, и следим, чтобы стриптизерок во время выступления за разные места не хватали... После выступления — как договоритесь, а во время оного — Боже упаси...
Эх, — сказала она себе, — если бы да кабы..." Тут народная мудрость была права на все сто, но мысль уже прочно укоренилась в ее сознании, дала побеги и разрослась, как бузина. "Ну, а что такое, — спрашивала она себя, — в чем дело? Как там было в этой песенке: ну что ты потеряешь, если все узнаешь? Замазано, как говорит Щукин Алексей Петрович. Я не уверена, — подумала она, — но, по-моему, точно так же выражаются уголовники, скрепляя договор. Особый язык. Профессиональный сленг. Феня, блин. Мадам, вы по фене ботаете?
А компьютер? А что — компьютер? Здесь тебе, мамочка моя, Москва, а не Мухосрань какая-нибудь. Найдется человечек, если поискать. Дело, конечно, сугубо уголовное, но если к человеку правильно подойти... глазки там состроить... Да какие, к черту, глазки! Кому нужны чьи-то там глазки в наше-то время? Разве что в банк органов... Деньги — вот ключ к сердцу современной молодежи. И чем больше денег, тем универсальнее ключ..."
Катя затормозила напротив «Омикрона», пристроившись в хвост Гошиному желтому «жуку» и некстати вспомнив, что двигатель у этой модели расположен сзади, как у «Запорожца»... «Денег ему, что ли, одолжить? Смеются ведь над ним его священные коровы, а ему хоть бы что... Вот кто мне поможет, — решила вдруг она. — Если уж Гоша не знает какого-нибудь толкового компьютерщика, то, значит, их и вовсе нет в природе. У него кругом знакомые, и все до единого — непризнанные гении. Каковы сами, таковы и сани... или наоборот? Впрочем, на суть это в данном случае не влияет».
Она вышла из машины и направилась к крыльцу, но с полдороги ей пришлось вернуться и запереть дверцу, про которую она все время забывала. Брелок зацепился за что-то в кармане, и вся связка, мелодично звякнув, упала на асфальт, отскочила от бордюра и точнехонько, как живая, нырнула под брюхо машины. Пока Катя, присев на корточки и согнувшись в три погибели, шарила в узкой щели между бетонным краем тротуара и грязным бортом машины, пытаясь выудить оттуда свои ключи, тихо матерясь и делая вид, что сама себя не слышит, мимо проехала еще одна машина. Взвизгнули тормоза, и Катя, подняв голову на звук, увидела такси, остановившееся перед «Мерседесом» Щукина, за которым был припаркован Гошин «жук», а за ним, в свою очередь, стоял Катин «Скорпио», что в переводе, если кто-то еще не догадался, означает «Скорпион»... «Ну и компашка, — подумала Катя, с интересом наблюдая за такси. — В доме жука и скорпиона... Интересно, где я вычитала эту фразу?»
Она немедленно забыла о жуках, скорпионах и прочей им подобной ползучей и кусачей дряни, потому что из такси вслед за каким-то худым и длинным хлыщом с пластырем на шее с трудом выкарабкался друг сердечный Бэдя — пьяный в стельку и тоже с пластырем, только не на шее, а на лбу. На челе, так сказать. Это самое чело было омрачено какой-то тяжелой думой, и Катя не без оснований заподозрила, что дума эта может непосредственно касаться ее, хотя уж кто-кто, а она в Бэдином позорном увольнении с работы была виновата в последнюю очередь. То, что Бэдя явился не один, а с приятелем, казалось, подтверждало ее подозрения — приди он, скажем, проситься обратно, то постарался бы обойтись без свидетелей. Мало чести — в ногах валяться, пусть даже и у Щукина...
Кроме того, Бэдя был пьян до такой степени, что даже не заметил притаившуюся за машиной Катю. «Не иначе, как для храбрости принял, — с легким отвращением подумала она. — Впрочем, тем лучше», — решила Катя, осторожно выпрямляясь и следуя за подозрительной парочкой, уже вошедшей в зеркальную дверь «Омикрона».
Она отстала от них приблизительно на полминуты, но, войдя в вестибюль, сразу поняла, что отставание было неоправданно большим — дежуривший сегодня охранник по кличке Гриня отдыхал в углу под зеркалом. Лицо у него было залито кровью, красные помазни остались и на зеркале, и Катя решила, что свою травму, какой бы она там ни была, Гриня получил именно при столкновении с зеркалом, причем на довольно большой скорости. Парочке явно было море по колено: они шли напролом, и Катя со всех ног бросилась на доносившиеся из коридора голоса, на ходу вытаскивая пистолет и гадая, отчего эти уроды так шумят. Казалось бы, на их месте стоило соблюдать хотя бы видимость осторожности.
Катя бомбой влетела в коридор, в конце которого располагался кабинет Щукина. За кабинетом коридор поворачивал под прямым углом, и там, за углом, была Гошина каморка, в которой Катя так любила иногда посидеть, поболтать ни о чем с веселым Колобком. Она застала Бэдю и его приятеля в коридоре — Бэдя упал, запутавшись в собственных ногах, и теперь приятель устанавливал его вертикально, в чем ему, похоже, сильно мешал зажатый в правой руке большой тускло-черный пистолет.
— Ох, мать твою, — тихо прошептала Катя. — Стоять! — крикнула она, вскидывая пистолет.
Длинный приятель Бэди оказался человеком с тонкой душевной организацией, не переносившим резких выкриков. В ответ на Катино вполне невинное предложение стоять на месте он трижды быстро нажал на курок своего смертоубойного ТТ. Одна из трех пуль продырявила Кате левый бок, заставив ее скорчиться и упасть на колени.
— Ага! — закричал только теперь заметивший ее Бэдя. — Получила, с-сучара?!
Кате было очень больно, а Бэдины несправедливые слова вдобавок сильно ее обидели, и поэтому она, повинуясь внезапному импульсу, передвинула ствол своего пистолета на полсантиметра влево и спустила курок. Бэдя выронил свой пистолет — оказывается, он тоже был вооружен — и грохнулся на пол, издавая невнятные приглушенные вопли и хватаясь за раздробленную нижнюю челюсть. Катя поняла, насколько ей плохо, только когда мизерная отдача пистолета опрокинула ее на раненый бок. Она упала, невольно застонав, и следующая пуля Мутного Папы прошла над ее головой вместо того, чтобы пройти сквозь нее. Чувствуя, что вот-вот потеряет сознание, Катя поспешно разрядила обойму по высокой сутулой фигуре, видевшейся ей как бы сквозь мокрое стекло. Очертания фигуры колебались и плыли, но Катя была уверена, что попала как минимум трижды, потому что человек трижды резко дернулся и вдруг начал складываться, как плотницкий раскладной метр — в коленях, в поясе, в шее, и так, в сложенном виде, мягко повалился на бок, коротко перебрал ногами и затих.
— Засранец, — сказала ему Катя, уплывая в темноту по раскисшему от осенних дождей проселку, освещенному косыми лучами заходящего солнца. Рядом с ней кто-то дымил вонючей самокруткой, кто-то умирал и не должен был умереть на заднем сиденье, и вокруг кто-то топал и орал, требуя брать осторожнее и пошевеливать задницами, и ее куда-то несли, казалось, целую вечность, а она все давила и давила на педаль газа, отчаянно вертя непослушный, непривычно большой руль, а потом ее положили, перестав наконец трясти и кантовать, и в мире стало темно и тихо.
К этому моменту Мутный Папа уже завершил свои поиски — одна Катина пуля пробила ему легкое, другая продырявила кишечник, а третья в клочья разорвала печень. А продолжающего вопить, как недорезанная свинья, Бэдю дорезали, полоснув по горлу остро отточенным ножом. Сделали это аккуратно, засунув Бэдину голову в унитаз, чтобы не пачкать кровью пол — Голова не любил грязные полы, а от вида крови его мутило. Ночью оба тела тайно погрузили в серебристый «Лендоровер-дискавери» с номерными знаками, выданными ГАИ города Гвоздилино, который двумя часами позже сгорел дотла на тридцать втором километре Минского шоссе.
Утром Катя пришла в себя и попросила пить, еще не зная, что стала богаче на двадцать тысяч долларов: Голова умел быть милейшим человеком, когда хотел.
И был еще один человек, который в это утро беспокойно расхаживал по квартире, грызя ногти и поглядывая на молчащий телефон. Он курил одну сигарету за другой и к десяти часам утра докурился до сильнейшей головной боли.
* * *
Хакер оказался совсем молодым парнем — лет двадцати двух или двадцати пяти, никак не больше, и чем-то очень напомнил Кате ее старого знакомого Валерия Панина. «Впрочем, — подумала Катя с легким, почти безболезненным уколом грусти, — какой же Студент старый — он теперь так и останется двадцатипятилетним шалопаем... увы, навсегда. Не надо, Скворцова, не надо ворошить старые могилы, иначе к вечеру ты опять будешь пьяненькая и зареванная, а доктор, между прочим, велел беречься».
Рана в боку оказалась пустяковой — пуля пробуравила мышцы, не задев ничего жизненно важного, но болезненной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
А что, — оживилась она, выруливая на Новый Арбат и вливаясь в плотный транспортный поток, — это идея. Натянуть Щукину нос, продать к чертям квартиру, машину... все продать, купить аппаратуру и зажить, как раньше. А? Найдет? Найдет, наверное. Ну и застрелить его к чертовой матери — опять же, как раньше.
Ох, не к добру ты развеселилась, — одернула она себя. Это, между прочим, как раз и будет сделка с дьяволом: украсть и убить, чтобы жить, как раньше. Не получится, как раньше, Скворцова. Раньше ты была — человек, а теперь — человек с ружьем. Ощущаешь разницу? То-то и оно..."
Мысли ее, совершив небольшой скачок, снова вернулись к Лизке Коноваловой. «Кто же тебя приложил-то, подруга, — в который уже раз спрашивала она, — кому же ты помешала? Ох, найду я этого умника — живым не уйдет...» Мысль о таком убийстве ей почему-то не претила, по крайней мере, в данный момент, и она стала привычно прикидывать, кто же все-таки мог организовать нападение. Ничего нового она придумать, конечно, не могла, мысли крутились по замкнутому кругу, как белка в колесе: милиция — ФСБ — Щукин — мафия — Гоша — грабители, и опять: милиция — Гоша...
Но сегодня в этом гладком, отполированном до блеска колесе чувствовалась какая-то едва заметная щербинка, микроскопический изъян, зацепка, никак не дававшаяся в руки. Эта выбоина образовалась явно вследствие ее недавних размышлений — просто как след произвольно срикошетившей ассоциации. Какой? Что это было?
Катя стукнула ладонью по рулю и заставила себя думать, восстанавливая ход своих мыслей начиная с того момента, как она вышла из дома. Так... Ворота гаража, низкий КПД наших усилий... ага, утопии и антиутопии... ворона с кошкой... фотоаппарат... лаборатория, сделка с дьяволом... нет, все это было не то, хотя...
Она снова стукнула по рулю — на этот раз кулаком. Вот же оно! Аппаратура! Видимо, именно это слово придало ее мыслям некий научно-технический уклон. Она уже знала, что это была за щербинка, она уже уцепилась за нее обеими руками, вот только неясно было, что из этого можно извлечь.
"Конец двадцатого века, — выговаривала она себе, — эпоха НТР и прочего электронного дерьма, а Е. Скворцова, она же Е. И. (?) Воробей, боится компьютеров, как черт ладана. А ведь у Щукина в кабинете стоит отличная штуковина... По крайней мере, выглядит она достаточно новой... И этот, как его... модем... и модем тоже есть. Все делается, как в американском кино: высокомудрая Е. Скворцова проникает в компьютерный банк данных ГАИ, или как там это у них теперь называется, и находит информацию о человеке, на имя которого была зарегистрирована некая автомашина «ВАЗ-2107» небесно-голубого цвета. Помнит Е. Скворцова, она же Воробей, номерочек машины? А как же, — ответила она себе, — помнит. Память у нас, знаете ли, фотографическая, поскольку фотографией нам теперь заниматься некогда — мы пьяные драки растаскиваем, понимаете ли, и следим, чтобы стриптизерок во время выступления за разные места не хватали... После выступления — как договоритесь, а во время оного — Боже упаси...
Эх, — сказала она себе, — если бы да кабы..." Тут народная мудрость была права на все сто, но мысль уже прочно укоренилась в ее сознании, дала побеги и разрослась, как бузина. "Ну, а что такое, — спрашивала она себя, — в чем дело? Как там было в этой песенке: ну что ты потеряешь, если все узнаешь? Замазано, как говорит Щукин Алексей Петрович. Я не уверена, — подумала она, — но, по-моему, точно так же выражаются уголовники, скрепляя договор. Особый язык. Профессиональный сленг. Феня, блин. Мадам, вы по фене ботаете?
А компьютер? А что — компьютер? Здесь тебе, мамочка моя, Москва, а не Мухосрань какая-нибудь. Найдется человечек, если поискать. Дело, конечно, сугубо уголовное, но если к человеку правильно подойти... глазки там состроить... Да какие, к черту, глазки! Кому нужны чьи-то там глазки в наше-то время? Разве что в банк органов... Деньги — вот ключ к сердцу современной молодежи. И чем больше денег, тем универсальнее ключ..."
Катя затормозила напротив «Омикрона», пристроившись в хвост Гошиному желтому «жуку» и некстати вспомнив, что двигатель у этой модели расположен сзади, как у «Запорожца»... «Денег ему, что ли, одолжить? Смеются ведь над ним его священные коровы, а ему хоть бы что... Вот кто мне поможет, — решила вдруг она. — Если уж Гоша не знает какого-нибудь толкового компьютерщика, то, значит, их и вовсе нет в природе. У него кругом знакомые, и все до единого — непризнанные гении. Каковы сами, таковы и сани... или наоборот? Впрочем, на суть это в данном случае не влияет».
Она вышла из машины и направилась к крыльцу, но с полдороги ей пришлось вернуться и запереть дверцу, про которую она все время забывала. Брелок зацепился за что-то в кармане, и вся связка, мелодично звякнув, упала на асфальт, отскочила от бордюра и точнехонько, как живая, нырнула под брюхо машины. Пока Катя, присев на корточки и согнувшись в три погибели, шарила в узкой щели между бетонным краем тротуара и грязным бортом машины, пытаясь выудить оттуда свои ключи, тихо матерясь и делая вид, что сама себя не слышит, мимо проехала еще одна машина. Взвизгнули тормоза, и Катя, подняв голову на звук, увидела такси, остановившееся перед «Мерседесом» Щукина, за которым был припаркован Гошин «жук», а за ним, в свою очередь, стоял Катин «Скорпио», что в переводе, если кто-то еще не догадался, означает «Скорпион»... «Ну и компашка, — подумала Катя, с интересом наблюдая за такси. — В доме жука и скорпиона... Интересно, где я вычитала эту фразу?»
Она немедленно забыла о жуках, скорпионах и прочей им подобной ползучей и кусачей дряни, потому что из такси вслед за каким-то худым и длинным хлыщом с пластырем на шее с трудом выкарабкался друг сердечный Бэдя — пьяный в стельку и тоже с пластырем, только не на шее, а на лбу. На челе, так сказать. Это самое чело было омрачено какой-то тяжелой думой, и Катя не без оснований заподозрила, что дума эта может непосредственно касаться ее, хотя уж кто-кто, а она в Бэдином позорном увольнении с работы была виновата в последнюю очередь. То, что Бэдя явился не один, а с приятелем, казалось, подтверждало ее подозрения — приди он, скажем, проситься обратно, то постарался бы обойтись без свидетелей. Мало чести — в ногах валяться, пусть даже и у Щукина...
Кроме того, Бэдя был пьян до такой степени, что даже не заметил притаившуюся за машиной Катю. «Не иначе, как для храбрости принял, — с легким отвращением подумала она. — Впрочем, тем лучше», — решила Катя, осторожно выпрямляясь и следуя за подозрительной парочкой, уже вошедшей в зеркальную дверь «Омикрона».
Она отстала от них приблизительно на полминуты, но, войдя в вестибюль, сразу поняла, что отставание было неоправданно большим — дежуривший сегодня охранник по кличке Гриня отдыхал в углу под зеркалом. Лицо у него было залито кровью, красные помазни остались и на зеркале, и Катя решила, что свою травму, какой бы она там ни была, Гриня получил именно при столкновении с зеркалом, причем на довольно большой скорости. Парочке явно было море по колено: они шли напролом, и Катя со всех ног бросилась на доносившиеся из коридора голоса, на ходу вытаскивая пистолет и гадая, отчего эти уроды так шумят. Казалось бы, на их месте стоило соблюдать хотя бы видимость осторожности.
Катя бомбой влетела в коридор, в конце которого располагался кабинет Щукина. За кабинетом коридор поворачивал под прямым углом, и там, за углом, была Гошина каморка, в которой Катя так любила иногда посидеть, поболтать ни о чем с веселым Колобком. Она застала Бэдю и его приятеля в коридоре — Бэдя упал, запутавшись в собственных ногах, и теперь приятель устанавливал его вертикально, в чем ему, похоже, сильно мешал зажатый в правой руке большой тускло-черный пистолет.
— Ох, мать твою, — тихо прошептала Катя. — Стоять! — крикнула она, вскидывая пистолет.
Длинный приятель Бэди оказался человеком с тонкой душевной организацией, не переносившим резких выкриков. В ответ на Катино вполне невинное предложение стоять на месте он трижды быстро нажал на курок своего смертоубойного ТТ. Одна из трех пуль продырявила Кате левый бок, заставив ее скорчиться и упасть на колени.
— Ага! — закричал только теперь заметивший ее Бэдя. — Получила, с-сучара?!
Кате было очень больно, а Бэдины несправедливые слова вдобавок сильно ее обидели, и поэтому она, повинуясь внезапному импульсу, передвинула ствол своего пистолета на полсантиметра влево и спустила курок. Бэдя выронил свой пистолет — оказывается, он тоже был вооружен — и грохнулся на пол, издавая невнятные приглушенные вопли и хватаясь за раздробленную нижнюю челюсть. Катя поняла, насколько ей плохо, только когда мизерная отдача пистолета опрокинула ее на раненый бок. Она упала, невольно застонав, и следующая пуля Мутного Папы прошла над ее головой вместо того, чтобы пройти сквозь нее. Чувствуя, что вот-вот потеряет сознание, Катя поспешно разрядила обойму по высокой сутулой фигуре, видевшейся ей как бы сквозь мокрое стекло. Очертания фигуры колебались и плыли, но Катя была уверена, что попала как минимум трижды, потому что человек трижды резко дернулся и вдруг начал складываться, как плотницкий раскладной метр — в коленях, в поясе, в шее, и так, в сложенном виде, мягко повалился на бок, коротко перебрал ногами и затих.
— Засранец, — сказала ему Катя, уплывая в темноту по раскисшему от осенних дождей проселку, освещенному косыми лучами заходящего солнца. Рядом с ней кто-то дымил вонючей самокруткой, кто-то умирал и не должен был умереть на заднем сиденье, и вокруг кто-то топал и орал, требуя брать осторожнее и пошевеливать задницами, и ее куда-то несли, казалось, целую вечность, а она все давила и давила на педаль газа, отчаянно вертя непослушный, непривычно большой руль, а потом ее положили, перестав наконец трясти и кантовать, и в мире стало темно и тихо.
К этому моменту Мутный Папа уже завершил свои поиски — одна Катина пуля пробила ему легкое, другая продырявила кишечник, а третья в клочья разорвала печень. А продолжающего вопить, как недорезанная свинья, Бэдю дорезали, полоснув по горлу остро отточенным ножом. Сделали это аккуратно, засунув Бэдину голову в унитаз, чтобы не пачкать кровью пол — Голова не любил грязные полы, а от вида крови его мутило. Ночью оба тела тайно погрузили в серебристый «Лендоровер-дискавери» с номерными знаками, выданными ГАИ города Гвоздилино, который двумя часами позже сгорел дотла на тридцать втором километре Минского шоссе.
Утром Катя пришла в себя и попросила пить, еще не зная, что стала богаче на двадцать тысяч долларов: Голова умел быть милейшим человеком, когда хотел.
И был еще один человек, который в это утро беспокойно расхаживал по квартире, грызя ногти и поглядывая на молчащий телефон. Он курил одну сигарету за другой и к десяти часам утра докурился до сильнейшей головной боли.
* * *
Хакер оказался совсем молодым парнем — лет двадцати двух или двадцати пяти, никак не больше, и чем-то очень напомнил Кате ее старого знакомого Валерия Панина. «Впрочем, — подумала Катя с легким, почти безболезненным уколом грусти, — какой же Студент старый — он теперь так и останется двадцатипятилетним шалопаем... увы, навсегда. Не надо, Скворцова, не надо ворошить старые могилы, иначе к вечеру ты опять будешь пьяненькая и зареванная, а доктор, между прочим, велел беречься».
Рана в боку оказалась пустяковой — пуля пробуравила мышцы, не задев ничего жизненно важного, но болезненной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58