– Вот ублюдок!
Девчонки листали свои тощие записные книжки в попытках отыскать телефон человека с деньгами. Но о таких деньгах и речи не могло идти. Еще сотню-другую баксов они могли бы одолжить, но отдавать было нечем.
– У кого есть сигареты? – спросила Вероника и посмотрела на своих подруг. Те принялись ковыряться в сумочках.
– Вот, есть, как раз три штуки.
– А жвачка?
И жвачка нашлась – две измятые в блестящей фольге пластинки.
Девчонки закурили. Вероника закашлялась:
– Вот жизнь собачья! Надо же так втюхаться! Он, конечно, сволочь. А может, его напугать, попросить каких-нибудь хулиганов, чтобы они ему морду набили, чтобы он от нас отвязался?
– Каких еще хулиганов? – задала вопрос, нервно теребя в пальцах окурок, Алиса.
– Не знаю. Что, у нас нет знакомых хулиганов?
– Никого не надо просить, девчонки, – сказала Маша.
– Ах, не надо?! – взвилась Вероника. – Это ты, ты, Машка, втянула нас в дерьмо!
– Я вас не заставляла, – принялась оправдываться Маша.
Так всегда бывает в компании, что даже из двух человек кто-то является лидером, а уж в компании из трех человек всегда найдется самый слабый. Самой слабой была Маша Соловьева.
– Ты, птичка, – взвизгнула Вероника, вскакивая со скамейки. – Это все из-за тебя, ты понимаешь? Из-за тебя! Ты же говорила, мол, ничего не произойдет, все будет хорошо!
– Да, я так говорила, – призналась Маша, еще не понимая, куда клонит подруга.
– Вот тебе и отдуваться, Машка, ты должна найти деньги.
– Где я их найду? Где?
– Ты сама хвалилась, что у твоих родителей есть деньги, они их на отпуск собирали, тебя обещали с собой в Болгарию взять. Вот ты у них и одолжи.
– Как это я одолжу? Ты что, Вероника, разве такое возможно? Родители спросят, зачем мне такие большие деньги, и сразу догадаются.
– Меня это уже не волнует, сама разбирайся. Ты нас втянула, теперь отвечай.
Еще минут десять девчонки сидели молча и нервно жевали жвачку. Разговор не клеился. Маша Соловьева надула губки. Было понятно, что еще пять-десять минут, и она начнет рыдать.
Вероника поднялась:
– Ну тебя к черту, Машка! Пошли, Алиска, завтра в девять утра встречаемся на этом месте. А еще лучше – во дворе, на детской площадке, ясно? – это прозвучало как приказ.
Плечи Маши Соловьевой дернулись, она закрыла лицо руками и расплакалась. Две жестокосердечные подруги, не оглядываясь, двинулись во двор.
– Найдет, никуда она не денется. Она нас втянула, ей и отвечать. Правильно я рассуждаю, Вероника?
– Правильно.
Подруги успокоились. Как-никак было найдено решение, может, и не совсем хорошее, но пока ничего другого придумать они не смогли.
– Пускай возьмет деньги у своих родителей, а потом мы ей отдадим. Встретим режиссера, расскажем все как есть, он и даст денег.
– Думаешь, даст? – спросила Алиса.
– Даст, куда он денется?
– Думаешь, мы еще будем сниматься? Нет, я больше не стану. Пошли они к черту! Не хочу я больше заниматься дрянью! А Славик все равно – козел!
– Сволочь полнейшая, даже трахаться не умеет!
– Совсем не умеет? – заинтересовалась Мизгулина.
– Не умеет. Я, честно говоря, не хотела с ним трахаться. У него все тело в прыщах, он гнусный, вонючий, мерзкий тип.
– Это точно, мерзкий, – согласилась Алиса. Они жили в соседних подъездах и возле дома расстались.
Маша Соловьева, выплакавшись вволю, медленно побрела к дому, глянула на окна квартиры. В кухне и еще в одной комнате горел свет. «Только бы ничего не спрашивали, только не лезли бы ко мне!»
Она пешком поднялась на третий этаж, постояла у двери, стараясь не шуметь, тихо открыла замок. Проскользнула в прихожую, сняла кроссовки и, прижимаясь к стене, попыталась проскользнуть в свою комнату.
– Доченька, это ты? – услышала она голос матери. Отец в гостиной сидел у телевизора, шуршал газетой и смотрел футбольный матч. Отцу до дочери не было дела, он был поглощен футболом.
– Вот блин горелый, – время от времени слышался его злой бас. Сегодня в четвертьфинале играла его любимая команда, и она проигрывала.
– Дочка, ужинать будешь?
– Не хочу, – стараясь перекричать телевизор, ответила Маша.
Она вошла в ванную, вымыла с мылом руки, принялась чистить зубы. Щетка выпала в раковину умывальника. , – Чтоб ты сдохла! – бросила девчонка.
Подняв щетку и брезгливо повертев ее в руках, она смыла пасту, выдавила новую и принялась яростно тереть зубы, стараясь убить запах табака. Покончив с процедурой, она появилась на кухне. Мать мыла посуду:
– Как успехи? Где была?
Этого вопроса Маша не любила, это был самый скверный, по ее мнению, вопрос: шло прямое родительское посягательство на ее личную жизнь.
– Где надо, там и была, – пробурчала она. Женщина отставила тарелку, обернулась и пристально посмотрела на дочь:
– У тебя что-то случилось? Тебя кто-то обидел?
– Никто не обижал, отвяжись ты от меня! Что ты ко мне лезешь с дурацкими вопросами – с кем была, что делала? Жизни от вас нет, поскорее бы вы убрались в свой отпуск! Не поеду с вами, даже если захотите взять меня с собой.
– Как ты разговариваешь с матерью! Ах ты, мерзавка, тебя чуть из школы не выгнали, я еле директора уговорила! А она еще и грубит! Сергей, ты слышал, как она с матерью разговаривает? А ну, сядь!
– Не хочу сидеть, – Маша бросилась в свою комнату и заперла дверь.
– Сергей, что ты уставился в свой телевизор? Тут дочка мне грубит, а ты ноль внимания?
– Ладно вам, – пробурчал отец, – вечно вы что-то поделить не можете. Что на этот раз?
Объявили перерыв между первым и вторым таймом. Отец выбрался из кресла, втянул живот, пару раз махнул руками.
– Где она?
– Где она! А ты знаешь, где она вообще бывает?
– Мне некогда этим заниматься, у меня от работы голова пухнет. Придешь домой отдохнуть, а тут вы с Машкой начинаете мне нервы крутить! – отец взял в руку сигарету и, чтобы прекратить разговор, вышел на балкон.
Он стоял и курил, глядя во двор на автомобили, на соседей, собирающихся ехать на дачу.
Жена не умолкала. Из кухни она перешла в зал и говорила, заводя сама себя, все громче и громче:
– Все на мне – дом, магазин, уборка. Здоровая девка, но ведь даже пол вымыть не может, вся посуда грязная. Как уйдет с утра из дома, так приходит только ночью.
– Замолчи ты! – истерично выкрикнула из своей комнаты Маша. Она лежала на тахте в одежде и плакала в подушку.
– Вот начнется у меня через три дня отпуск, я тобой займусь. Ни шагу из дома, будешь возле меня. А то таскаешься черт знает где, куришь… В кармане куртки сигареты нашла. Слышишь, отец, твоя дочь курит.
– Ну и что? – стряхивая пепел, произнес отец.
– Как это что? Твой ребенок курит! Может, она и наркотики употребляет, может, она вообще черт знает чем занимается?
– Заткнись, – отец с балкона вошел в зал и сел в кресло. – Заткнись и не мешай телевизор смотреть. А с ней я разберусь. Вот начнется отпуск, она у меня попляшет, будет на даче торчком стоять на грядках, травку вырывать. Я ей покажу сигареты, я ей покажу деньги!
«Чтоб вы провалились!» – подумала Маша. Настроение у нее испортилось окончательно. Она надела наушники и принялась слушать музыку. Но уже через пять минут швырнула их на кресло, разделась, легла на тахту, натянула одеяло на голову. Однако сон не шел.
Ночью, когда отец и мать легли спать, Маша выбралась из своей комнаты, подошла к секции. На последней полке стояла соломенная шкатулка, в которой родители обычно хранили деньги. Она сняла шкатулку, открыла ее. Та оказалась пустой.
Рыдания душили Машу, она чувствовала свое бессилие перед надвигающейся бедой.
– Нет, к черту! Надоело все! – бормотала она, направляясь в кухню.
В шкафчике рядом с умывальником хранилась домашняя аптечка. Мать постоянно жаловалась на бессонницу. Маша знала, что в пластмассовой бутылочке с закручивающейся пробочкой хранятся снотворные таблетки. Она взяла всю бутылочку, зажала ее в кулаке, налила в стакан минералку и, тихо шлепая босыми ногами по паркету, пошла в свою комнату.
Сил писать записку у Маши уже не было, да и что тут напишешь, родителей и подруг она сейчас люто ненавидела. Она едва сдерживала рыдания, плечи вздрагивали.
Маша высыпала таблетки на свой стол и пересчитала их. Было двадцать девять таблеток. Она отделила девять, всыпала их в бутылочку, завернула пробку, а двадцать штук переложила себе на ладонь. Таблетки были маленькие, беленькие с черточками посредине.
– Радиус, нет – диаметр, – глядя на последнюю таблетку, лежащую на ладони, прошептала она, затем отправила ее в рот и запила водой.
Маша легла на тахту и вытянула руки вдоль тела. Кончики пальцев дрожали. Она смотрела в потолок, затем закрыла глаза. По щекам текли горячие слезы, ресницы дрожали. Лицо постепенно бледнело, ресницы перестали вздрагивать, а минут через пятнадцать из уголков рта потекла слюна. Маша несколько раз судорожно дернулась, изогнулась и, уткнувшись головой в стену, замерла.
Она уснула навсегда.
* * *
И Алиса Мизгулина, и Вероника Панина эту ночь провели в страшном смятении. Они вскрикивали во сне, бормотали. Вероника перед рассветом даже покурила в форточку, чтобы хоть как-то успокоиться, и только после выкуренной сигареты смогла уснуть.
В девять утра ее разбудил телефонный звонок.
– Слушаю…
– Вероника, это я. Ты скоро выйдешь?
– Я еще глаза не продрала, я еще сплю.
– Но мы же договорились в девять.
– Хорошо, в девять буду. Сейчас-то сколько?
– Половина девятого.
– Хорошо, Алиска, я встаю.
Но вместо того, чтобы встать, Вероника поправила подушку, уткнулась в нее лицом и тут же уснула.
Алиса сидела во дворе. Ни Маши, ни Вероники не было, и она решила: «Пойду к Паниной. Наверное, спит. Она всегда так: сотворит гадость, а потом спит, как будто бы ничего не происходит».
Она двинулась к подъезду и в это время увидела «скорую помощь», которая, оглушая сиреной и сверкая мигалкой, влетела во двор. «Наверное, от жары какой-нибудь старухе плохо стало», – подумала она.
Звонок Алисы выдернул Веронику Панину из-под простыни. Она подошла к двери и заспанным голосом крикнула:
– Ну кто там?
– Это я, Алиса.
– Заходи.
Через пятнадцать минут девчонки были уже во дворе. Но то, что они там узнали, было для них как гром среди ясного неба.
– Это мы виноваты с тобой! – кричала Алиса и хватала Веронику за рукава куртки.
– Да, мы, – призналась Панина. – Пошли отсюда быстрее!
Возле подъезда Маши Соловьевой стояли «скорая помощь» и милицейская машина.
Без десяти девять мать Маши Соловьевой толкнула дверь в комнату дочери:
– Долго ты еще спать собираешься? – женщина была раздражена. – Вставай, иди в магазин. Всю работу на меня взвалила. Взрослая дочь, а все делать приходится мне, – она в руках держала деньги. Дочь на замечание матери никак не реагировала. – Ты думаешь вставать? Давай быстрее!
Мать окинула взглядом комнату дочери. Ее взгляд остановился на пластмассовой бутылочке, стоящей на краю письменного стола.
– Снотворное… – произнесла она. – Ты что, таблетки мои брала? Кто тебе разрешил, кто позволил? – она потянула за край простыни. – Вставай быстро, я тебе сейчас задам!
Но уже через несколько секунд женщина издала истеричный вопль и, медленно теряя сознание, стала оседать на кровать рядом с мертвым ребенком. Она очнулась быстро, принялась трясти дочь за плечи. Маша не подавала признаков жизни.
– Доченька, доченька, открой глаза! Что с тобой? Что с тобой случилось? Да проснись же, проснись! – еще не веря в то, что произошло, женщина пыталась привести дочь в чувства. – ; Открой глаза, дорогая! Прости, прости, что я на тебя кричу! Просыпайся же, просыпайся!
Тело дочери было холодным, руки уже не гнулись, кончик языка торчал изо рта. Женщина бросилась к телефону, принялась вызывать «скорую», истерично вопя в трубку:
– Моей дочери плохо, она не просыпается! Приезжайте скорее!
– ..?
– Четырнадцать лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48