— за этот вопрос можно было получить по шее, но я все-таки спросил.
— Под контролем РНС, — сказал Сорокин, и в голосе его прозвучала легкая усмешка.
— Русского Национального Собора, что ли? — спросил я для контроля.
— Да нет, «руководящей и направляющей силы», — ответил он, — вы же сами придумали это название еще десять лет назад, а совсем недавно мы подсказали вам аббревиатуру — РНС. И Таня Кармелюк — тоже. У нее своя история, не менее сложная, чем у вас, но она, по сути дела, — ваш аналог.
Наверно, этого было бы достаточно, чтобы я ему поверил. Но мне в глаза уж очень ярко краснело знамя. Слишком уж странно было узнать, что моя деятельность могла быть хоть как-то выгодна тем, кто сохранил ему верность. Но тут товарищ Сорокин вдруг оторвал свой взгляд от удостоверения майора Котлова и посмотрел мне прямо в глаза. И я, соответственно, смог увидеть глаза товарища Сорокина. Строгие, усталые, но не злые. Одни глаза, ибо лицо было закрыто вязаным подшлемником-маской.
Десять лет назад я уже видел точно такие же глаза. У человека, которого помнил, как Главного Камуфляжника…
НА ПРОМЕЖУТОЧНОМ ФИНИШЕ
Едва до меня дошло, что гражданин Сорокин и Главный Камуфляжник — суть одно и то же лицо, как я ощутил быстрый, жаркий прилив крови к голове. Ни разу не получал инсультов, а потому не знаю, было ли то, что происходило со мной, похоже на предынсультное состояние. Голова, казалось, вот-вот лопнет от внутричерепного давления, в глазах закрутились золотистые круги, молниеобразные линии, спирали и сетки. Одновременно заколотилось в груди, я почуял нарастающую нехватку воздуха, стал торопливо тянуть его в себя и носом, и ртом, и даже, кажется, ушами. Потом вдруг стало нарастать ощущение падения. Я уже не видел вокруг себя ничего, кроме черноты, пустоты, бездонности, мечущихся и наползающих друг на друга кругов, спиралей, сеток и молний. Разум явно не мог оценить происходящее. Он не понимал, что творится со мной, и единственное, что он смог сделать, — это поднять в организме тревогу. Даже не тревогу, а панику. Все, кто служил в армии, знают, что на случай тревоги в каждой части существует расписание, кому, куда и зачем бежать, идти, ехать, чего и на что грузить. Опять же известно, как вести себя при воздушном нападении, угрозе радиоактивного заражения, пожаре, наводнении и прочем. Но ни в одной части, насколько мне известно, нет никаких инструкций, как вести себя при высадке инопланетян, при явлении Христа народу или, допустим, при обнаружении на территории какого-то подразделения отдельно стоящей ведьмы, барабашки или иной нечистой силы. Именно в таких случаях и возникает то, что называется паникой.
Наверно, почти каждый человек испытывал в детстве (а наиболее неуравновешенные и в зрелые годы) беспричинный страх. Проснешься, и ни с того ни с сего — и во сне-то вроде ничего не снилось! — начинаешь бояться чего-то сверхъестественного. До жути! Даже пошевелиться страшно! А при этом никакой реальной угрозы нет. Ни воров под кроватью, ни ядерного взрыва под окошком. Может, конечно, этот леденящий душу страх производит какой-нибудь нечистик, окопавшийся поблизости от кандидата на адскую сковородку, или, наоборот, добрый ангел-хранитель, призванный заставить грешного гражданина покаяться и обратиться к Богу. Однако определенно и уж тем более однозначно этого утверждать нельзя. Скорее всего просто в каком-то отделе человеческого мозга имеются клетки, несущие ответственность за безопасность своего хозяина. Эдакий КГБ в черепушке. В нормальном состоянии они, как и настоящий КГБ, говорят человеку: «Низзя!» — если получают информацию о его попытке сигануть с 9-го или хотя бы с 5-го этажа. Однако в ужратом состоянии, так же, как и все коррумпированные органы, эти клетки могут и не сказать это самое «низзя!» в самый ответственный момент, в результате ваш, увы, кратковременный полет с завершающим ударом мордой об асфальт все-таки состоится. Вместе с тем, по случайности, эти клетки могут самопроизвольно возбудиться. «Перебдить», так сказать. И вы, вполне здоровый и нормальный человек, наяву готовый к быстрому реагированию на любую реальную опасность, будете не только бояться неизвестно чего, но и ощутите на какое-то время полный паралич воли.
Примерно в таком состоянии — с душой, парализованной беспричинным страхом, я находился примерно пять минут. Все это время мне чудилось падение в бездну. Потом падение приостановилось, но зато появилось омерзительное ощущение зыбкой трясины под ногами. Невидимой, упругой, колышущейся, будто студень, и вот-вот готовой провалиться под ногами. Самое жуткое было в том, что я был слеп, глух и нем. Я не видел никакой трясины, а лишь чуял ее колебание под ногами.
И еще одно: на какое-то время я перестал помнить себя ВООБЩЕ. То есть у меня исчезло человеческое представление о своем имени, фамилии, прошлом и настоящем. Осталось только животное «я» — и ничего больше.
Мне и сейчас кажется, что в этот момент я то ли балансировал на грани жизни и смерти, то ли висел на волоске.
Но то ли я сумел сохранить равновесие, то ли волосок оказался сверхпрочным — неясно, — но это состояние кончилось. Начало появляться уже знакомое ощущение «киселя в голове». Переплетение мыслей на русском, английском и испанском языках, смешение событий и собственных имен, неотличимость воспоминаний Короткова от пережитого Брауном, вплетение впечатлений Баринова, негритенка Мануэля, Мерседес и капитана О'Брайена — все это я уже переживал неоднократно. И мозг, уже знавший, что за этим последует, начал успокаиваться, паническое стало сменяться тревожным, то есть вполне осознанным и небезотчетным. Я оживал и успокаивался, хотя процесс этот шел куда медленнее, нежели тот, благодаря которому я «сорвался в пропасть». Меня кто-то вытаскивал, но вытаскивал не спеша, возможно, боясь резким движением оборвать тот волосок, который удержал меня над бездной.
Сколько этот подъем продолжался — судить не берусь. Может, час, может, два или четыре, а может — всего минут двадцать. Реального представления о времени у меня не имелось.
Но так или иначе, вся мельтешня и мрак исчезли, появился свет, призрачно-мутный, туманный. Затем, будто бы на погруженной в проявитель фотобумаге, стали проступать неясные, расплывчатые контуры, а еще через какое-то время свет стал заметно ярче, а контуры примерно такими, какими их видишь в окуляры не наведенного на резкость бинокля. И лишь еще через какое-то время резкость появилась. Почти одновременно я наконец-то вспомнил ВСЕ о себе, а потому то, что я увидел, повергло меня в удивление.
А увидел я вовсе не товарища Сорокина в камуфляже и маске. И не его доблестных бойцов под красным знаменем. И таинственной шахты — штаб-квартиры НКПР или группы «Смерть буржуазии!» я не обнаружил.
Я лежал в ложементе, том самом, куда меня помещали, когда разархивировали ячейки памяти Брауна. Он был чуточку наклонен ногами вниз, градусов на пять
— не больше. На мне не было ни той боевой экипировки, которую я получал перед полетом на «Ан-12», ни того уголовно-дезертирского костюмчика, который на меня вроде бы надели боевики Сорокина. На мне были только плавки, да еще датчики, которые были понатыканы в разного рода энергетически активных точках. Мне даже на секунду показалось, что с тех пор, как во мне разбудили негритенка Мануэля, и по настоящий текущий момент, я не выходил из своего внутреннего мира.
Но память быстро подсказала: нет, выходил! Выходил, ел бутерброды, пил кофеек, а Ленка-Хрюшка вкупе с Чудо-юдом вели научную беседу по поводу перстеньков, моих путешествий по времени и пространству, которые я совершал, не вылезая из собственной черепушки, а также о многом другом. А потом я — опять-таки наяву — разыскивал Кармелу, ездил за перстеньками, сопровождал груз, угодил в лапы Сорокина…
Однако Сорокина не было, а был Чудо-юдо собственной персоной. И Ленка была рядом, и Клара Леопольдовна, и Зинка, которая в прошлом эксперименте вроде бы никак не участвовала. Но самое главное — когда из меня извлекали воспоминания обитателей XVII столетия, не было рядом второго ложемента, где в той же позе, что и я, пристегнутая эластичными ремнями и утыканная датчиками, располагалась Таня Кармелюк. И не могло быть, поскольку я сумел отловить ее только ПОСЛЕ того, как прожил неделю в XVII веке.
— Привет, — сказал отец. Да, это был именно он. Я еще не совсем очухался, но ощущение вины перед ним уже возникло. Был я у Сорокина? Был. Не выполнил приказ? Не выполнил…
— Я не смог, — выдавил я. — Не получилось… Чудо-юдо расхохотался так, что задребезжал плафон какой-то лампы, висевшей на потолке.
— Знает кошка, чье мясо съела! — ухмыльнулся он и погладил свою поповскую бородищу. — А ты, Зинуля, утверждала, будто он сразу различит, где реальность, а где нет…
— Жестоко это, Сергей Сергеевич, — заметила Зинаида.
Чудо-юдо перестал смеяться, но не рассердился, а просто посерьезнел.
— Видите ли, Зинаида Ивановна, насчет того, что жестоко резать бедных лягушечек, говорили еще Сеченову, да и Павлову досталось из-за собачек. Но если бы они не резали, не экспериментировали и не открывали того, что открыли, мы бы ни черта не понимали в физиологии высшей нервной деятельности. А нам с вами, увы, нельзя ставить эксперименты на собачках, не тот уровень. Поэтому и приходится работать с людьми. Рискованно, но необходимо. Иначе не продвинуться вперед…
— Знать бы только, ради чего… — сказала Хрюшка. — Вы, Сергей Сергеевич,
по-моему, увлеклись. — Леночка, не забывай, что для меня Дима тоже не чужой человек… Я бы с удовольствием поставил эксперимент на себе. Но у меня нет уверенности, что вы сможете его провести до конца и достаточно корректно.
— Во всяком случае, доводить дело до пограничного состояния мы бы не стали, — заметила Ленка.
— Да, — согласился Чудо-юдо, — грешен. Увлекся! Давайте поладим на этом. Но 329М-3 испытан. Это масса материала.
И тут вдруг послышался голосок Тани-Кармелы.
— Вы преступник, Сергей Сергеевич.
— А-а, Спящая красавица обрела дар речи! — обрадовался отец, будто не слышал только что брошенного обвинения. — Кларуня, перебазируй ее, пожалуйста, в 216-ю комнату.
Клара Леопольдовна взяла в руки пульт, которым, как я помнил, открывали двери, и нажала несколько кнопок. Ложемент с Кармелой под легкое гудение электромотора сдвинулся с места и поехал в направлении большого сейфа, стоявшего позади ложементов. Повернув голову, я увидел, что дверцы сейфа автоматически открылись и за ними оказался коридорчик. Это был вовсе не сейф, а потайной переход. Клара вошла в сейф следом за уехавшим куда-то ложементом, и дверцы закрылись у нее за спиной.
— А ты случайно меня преступником не считаешь? — спросил отец.
— Я еще ничего толком не понял… — голосок у меня был явно слабенький.
— Врешь, — сказал Чудо-юдо. — Все ты понял. Точнее, начинаешь понимать. Чтоб не травить тебе душу, скажу сразу: никакого полета на «Ан-12», похищения террористами и встречи с товарищем Сорокиным не было.
— А что было? — спросил я. — Вообще что-нибудь было или нет?
— Что-то было, а чего-то — нет… — ухмыльнулся отец. — На основе тех данных, что были получены после экспериментов по разархивации закрытых ячеек памяти Брауна и анализа памяти Тани Кармелюк, мы с девочками создали ИСКУССТВЕННУЮ РЕАЛЬНОСТЬ, в которой ты прожил более суток. Это не совсем то, что ты испытывал, когда «превращался» в Мануэля, Мерседес и О'Брайена. Там просто развернулась совершенно обычная, естественная человеческая память, хотя и сохраненная покамест не слишком понятным способом. Те события, которые ты «переживал», ощущая себя, допустим, негритенком, действительно произошли в 1654 году. А вот все, начиная с поездки к Белогорскому в обществе Салливэна, — есть смесь иллюзии и реальности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
— Под контролем РНС, — сказал Сорокин, и в голосе его прозвучала легкая усмешка.
— Русского Национального Собора, что ли? — спросил я для контроля.
— Да нет, «руководящей и направляющей силы», — ответил он, — вы же сами придумали это название еще десять лет назад, а совсем недавно мы подсказали вам аббревиатуру — РНС. И Таня Кармелюк — тоже. У нее своя история, не менее сложная, чем у вас, но она, по сути дела, — ваш аналог.
Наверно, этого было бы достаточно, чтобы я ему поверил. Но мне в глаза уж очень ярко краснело знамя. Слишком уж странно было узнать, что моя деятельность могла быть хоть как-то выгодна тем, кто сохранил ему верность. Но тут товарищ Сорокин вдруг оторвал свой взгляд от удостоверения майора Котлова и посмотрел мне прямо в глаза. И я, соответственно, смог увидеть глаза товарища Сорокина. Строгие, усталые, но не злые. Одни глаза, ибо лицо было закрыто вязаным подшлемником-маской.
Десять лет назад я уже видел точно такие же глаза. У человека, которого помнил, как Главного Камуфляжника…
НА ПРОМЕЖУТОЧНОМ ФИНИШЕ
Едва до меня дошло, что гражданин Сорокин и Главный Камуфляжник — суть одно и то же лицо, как я ощутил быстрый, жаркий прилив крови к голове. Ни разу не получал инсультов, а потому не знаю, было ли то, что происходило со мной, похоже на предынсультное состояние. Голова, казалось, вот-вот лопнет от внутричерепного давления, в глазах закрутились золотистые круги, молниеобразные линии, спирали и сетки. Одновременно заколотилось в груди, я почуял нарастающую нехватку воздуха, стал торопливо тянуть его в себя и носом, и ртом, и даже, кажется, ушами. Потом вдруг стало нарастать ощущение падения. Я уже не видел вокруг себя ничего, кроме черноты, пустоты, бездонности, мечущихся и наползающих друг на друга кругов, спиралей, сеток и молний. Разум явно не мог оценить происходящее. Он не понимал, что творится со мной, и единственное, что он смог сделать, — это поднять в организме тревогу. Даже не тревогу, а панику. Все, кто служил в армии, знают, что на случай тревоги в каждой части существует расписание, кому, куда и зачем бежать, идти, ехать, чего и на что грузить. Опять же известно, как вести себя при воздушном нападении, угрозе радиоактивного заражения, пожаре, наводнении и прочем. Но ни в одной части, насколько мне известно, нет никаких инструкций, как вести себя при высадке инопланетян, при явлении Христа народу или, допустим, при обнаружении на территории какого-то подразделения отдельно стоящей ведьмы, барабашки или иной нечистой силы. Именно в таких случаях и возникает то, что называется паникой.
Наверно, почти каждый человек испытывал в детстве (а наиболее неуравновешенные и в зрелые годы) беспричинный страх. Проснешься, и ни с того ни с сего — и во сне-то вроде ничего не снилось! — начинаешь бояться чего-то сверхъестественного. До жути! Даже пошевелиться страшно! А при этом никакой реальной угрозы нет. Ни воров под кроватью, ни ядерного взрыва под окошком. Может, конечно, этот леденящий душу страх производит какой-нибудь нечистик, окопавшийся поблизости от кандидата на адскую сковородку, или, наоборот, добрый ангел-хранитель, призванный заставить грешного гражданина покаяться и обратиться к Богу. Однако определенно и уж тем более однозначно этого утверждать нельзя. Скорее всего просто в каком-то отделе человеческого мозга имеются клетки, несущие ответственность за безопасность своего хозяина. Эдакий КГБ в черепушке. В нормальном состоянии они, как и настоящий КГБ, говорят человеку: «Низзя!» — если получают информацию о его попытке сигануть с 9-го или хотя бы с 5-го этажа. Однако в ужратом состоянии, так же, как и все коррумпированные органы, эти клетки могут и не сказать это самое «низзя!» в самый ответственный момент, в результате ваш, увы, кратковременный полет с завершающим ударом мордой об асфальт все-таки состоится. Вместе с тем, по случайности, эти клетки могут самопроизвольно возбудиться. «Перебдить», так сказать. И вы, вполне здоровый и нормальный человек, наяву готовый к быстрому реагированию на любую реальную опасность, будете не только бояться неизвестно чего, но и ощутите на какое-то время полный паралич воли.
Примерно в таком состоянии — с душой, парализованной беспричинным страхом, я находился примерно пять минут. Все это время мне чудилось падение в бездну. Потом падение приостановилось, но зато появилось омерзительное ощущение зыбкой трясины под ногами. Невидимой, упругой, колышущейся, будто студень, и вот-вот готовой провалиться под ногами. Самое жуткое было в том, что я был слеп, глух и нем. Я не видел никакой трясины, а лишь чуял ее колебание под ногами.
И еще одно: на какое-то время я перестал помнить себя ВООБЩЕ. То есть у меня исчезло человеческое представление о своем имени, фамилии, прошлом и настоящем. Осталось только животное «я» — и ничего больше.
Мне и сейчас кажется, что в этот момент я то ли балансировал на грани жизни и смерти, то ли висел на волоске.
Но то ли я сумел сохранить равновесие, то ли волосок оказался сверхпрочным — неясно, — но это состояние кончилось. Начало появляться уже знакомое ощущение «киселя в голове». Переплетение мыслей на русском, английском и испанском языках, смешение событий и собственных имен, неотличимость воспоминаний Короткова от пережитого Брауном, вплетение впечатлений Баринова, негритенка Мануэля, Мерседес и капитана О'Брайена — все это я уже переживал неоднократно. И мозг, уже знавший, что за этим последует, начал успокаиваться, паническое стало сменяться тревожным, то есть вполне осознанным и небезотчетным. Я оживал и успокаивался, хотя процесс этот шел куда медленнее, нежели тот, благодаря которому я «сорвался в пропасть». Меня кто-то вытаскивал, но вытаскивал не спеша, возможно, боясь резким движением оборвать тот волосок, который удержал меня над бездной.
Сколько этот подъем продолжался — судить не берусь. Может, час, может, два или четыре, а может — всего минут двадцать. Реального представления о времени у меня не имелось.
Но так или иначе, вся мельтешня и мрак исчезли, появился свет, призрачно-мутный, туманный. Затем, будто бы на погруженной в проявитель фотобумаге, стали проступать неясные, расплывчатые контуры, а еще через какое-то время свет стал заметно ярче, а контуры примерно такими, какими их видишь в окуляры не наведенного на резкость бинокля. И лишь еще через какое-то время резкость появилась. Почти одновременно я наконец-то вспомнил ВСЕ о себе, а потому то, что я увидел, повергло меня в удивление.
А увидел я вовсе не товарища Сорокина в камуфляже и маске. И не его доблестных бойцов под красным знаменем. И таинственной шахты — штаб-квартиры НКПР или группы «Смерть буржуазии!» я не обнаружил.
Я лежал в ложементе, том самом, куда меня помещали, когда разархивировали ячейки памяти Брауна. Он был чуточку наклонен ногами вниз, градусов на пять
— не больше. На мне не было ни той боевой экипировки, которую я получал перед полетом на «Ан-12», ни того уголовно-дезертирского костюмчика, который на меня вроде бы надели боевики Сорокина. На мне были только плавки, да еще датчики, которые были понатыканы в разного рода энергетически активных точках. Мне даже на секунду показалось, что с тех пор, как во мне разбудили негритенка Мануэля, и по настоящий текущий момент, я не выходил из своего внутреннего мира.
Но память быстро подсказала: нет, выходил! Выходил, ел бутерброды, пил кофеек, а Ленка-Хрюшка вкупе с Чудо-юдом вели научную беседу по поводу перстеньков, моих путешествий по времени и пространству, которые я совершал, не вылезая из собственной черепушки, а также о многом другом. А потом я — опять-таки наяву — разыскивал Кармелу, ездил за перстеньками, сопровождал груз, угодил в лапы Сорокина…
Однако Сорокина не было, а был Чудо-юдо собственной персоной. И Ленка была рядом, и Клара Леопольдовна, и Зинка, которая в прошлом эксперименте вроде бы никак не участвовала. Но самое главное — когда из меня извлекали воспоминания обитателей XVII столетия, не было рядом второго ложемента, где в той же позе, что и я, пристегнутая эластичными ремнями и утыканная датчиками, располагалась Таня Кармелюк. И не могло быть, поскольку я сумел отловить ее только ПОСЛЕ того, как прожил неделю в XVII веке.
— Привет, — сказал отец. Да, это был именно он. Я еще не совсем очухался, но ощущение вины перед ним уже возникло. Был я у Сорокина? Был. Не выполнил приказ? Не выполнил…
— Я не смог, — выдавил я. — Не получилось… Чудо-юдо расхохотался так, что задребезжал плафон какой-то лампы, висевшей на потолке.
— Знает кошка, чье мясо съела! — ухмыльнулся он и погладил свою поповскую бородищу. — А ты, Зинуля, утверждала, будто он сразу различит, где реальность, а где нет…
— Жестоко это, Сергей Сергеевич, — заметила Зинаида.
Чудо-юдо перестал смеяться, но не рассердился, а просто посерьезнел.
— Видите ли, Зинаида Ивановна, насчет того, что жестоко резать бедных лягушечек, говорили еще Сеченову, да и Павлову досталось из-за собачек. Но если бы они не резали, не экспериментировали и не открывали того, что открыли, мы бы ни черта не понимали в физиологии высшей нервной деятельности. А нам с вами, увы, нельзя ставить эксперименты на собачках, не тот уровень. Поэтому и приходится работать с людьми. Рискованно, но необходимо. Иначе не продвинуться вперед…
— Знать бы только, ради чего… — сказала Хрюшка. — Вы, Сергей Сергеевич,
по-моему, увлеклись. — Леночка, не забывай, что для меня Дима тоже не чужой человек… Я бы с удовольствием поставил эксперимент на себе. Но у меня нет уверенности, что вы сможете его провести до конца и достаточно корректно.
— Во всяком случае, доводить дело до пограничного состояния мы бы не стали, — заметила Ленка.
— Да, — согласился Чудо-юдо, — грешен. Увлекся! Давайте поладим на этом. Но 329М-3 испытан. Это масса материала.
И тут вдруг послышался голосок Тани-Кармелы.
— Вы преступник, Сергей Сергеевич.
— А-а, Спящая красавица обрела дар речи! — обрадовался отец, будто не слышал только что брошенного обвинения. — Кларуня, перебазируй ее, пожалуйста, в 216-ю комнату.
Клара Леопольдовна взяла в руки пульт, которым, как я помнил, открывали двери, и нажала несколько кнопок. Ложемент с Кармелой под легкое гудение электромотора сдвинулся с места и поехал в направлении большого сейфа, стоявшего позади ложементов. Повернув голову, я увидел, что дверцы сейфа автоматически открылись и за ними оказался коридорчик. Это был вовсе не сейф, а потайной переход. Клара вошла в сейф следом за уехавшим куда-то ложементом, и дверцы закрылись у нее за спиной.
— А ты случайно меня преступником не считаешь? — спросил отец.
— Я еще ничего толком не понял… — голосок у меня был явно слабенький.
— Врешь, — сказал Чудо-юдо. — Все ты понял. Точнее, начинаешь понимать. Чтоб не травить тебе душу, скажу сразу: никакого полета на «Ан-12», похищения террористами и встречи с товарищем Сорокиным не было.
— А что было? — спросил я. — Вообще что-нибудь было или нет?
— Что-то было, а чего-то — нет… — ухмыльнулся отец. — На основе тех данных, что были получены после экспериментов по разархивации закрытых ячеек памяти Брауна и анализа памяти Тани Кармелюк, мы с девочками создали ИСКУССТВЕННУЮ РЕАЛЬНОСТЬ, в которой ты прожил более суток. Это не совсем то, что ты испытывал, когда «превращался» в Мануэля, Мерседес и О'Брайена. Там просто развернулась совершенно обычная, естественная человеческая память, хотя и сохраненная покамест не слишком понятным способом. Те события, которые ты «переживал», ощущая себя, допустим, негритенком, действительно произошли в 1654 году. А вот все, начиная с поездки к Белогорскому в обществе Салливэна, — есть смесь иллюзии и реальности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79