— Послушай, — сказала я, — если я сплю, то разбуди меня. А если нет, то объясни, как ты сюда попал…
— Очень просто, я поставил свой корабль в бухту рядом с тем французом, который здесь торчит не далее, чем со вчерашнего утра…
— Откуда ты знаешь?
— Хорошему моряку достаточно посмотреть на якорные цепи, и он определит, сколько времени судно стоит в том или ином месте. Я еще не был на французе, но знаю, что на нем не все ладно. Там что, чума?
— Там просто нет ни одного живого человека. И трупов тоже нет, — сонно отвечала я, хлопая глазами и ожидая, когда О'Брайен наконец исчезнет. Но он все еще не исчезал, а продолжал задавать вопросы:
— Ладно, оставим француза в покое! — произнес он. — А вот как ты сюда попала, ума не приложу!
— Очень просто, — почти также, как О'Брайен, сказала я. — Когда твой корабль затонул, мы уплыли в лодке и приплыли сюда. А здесь мы нашли все это.
И я обвела руками комнату.
— Ты спишь еще, дорогая… — сказал Майкл, — приклонись к моему плечу…
— Подушка лучше, — проворчала я, откидываясь на спину и все еще не веря, что это действительно Майкл О'Брайен, а не сновидение.
— Ты сердишься? — спросил он холодно. — А зря! Когда ядром разнесло всю кормовую каюту, я уже начисто не верил, что ты уцелела. Я на несколько секунд онемел от ужаса, я растерялся… Вот и все. Я ушел со шканцев на бак, мне сказали, что там не могут обойтись без меня… А потом я уже не мог пробиться к тебе, все шканцы были в огне, а нижние палубы задымлены. Люди бежали с корабля, но я оставался и, ей-Богу, готов поклясться, что был уверен… На сто процентов был уверен, что ухожу самый последний.
— Значит, ты никак не считаешь себя виноватым? — сказала я с легким презрением.
— Нет! — сказал он правду, и поэтому я не ударила его.
— Кстати, — спросила я, — а откуда у тебя корабль и матросы, ведь еще и недели не прошло, как ты попал в плен к голландцам?
— Дело в том, что война с голландцами уже кончилась. В Вестминстере подписан мир. Голландцы раскошеливаются за резню на Амбоине и согласны с Навигационным актом. Эскадра, утопившая мое судно, встретила отряд кораблей, которые и сообщили им это известие. Так что в плену я пробыл только сутки. Впрочем, я должен был побыть дольше, но поторопился освободиться. Голландцы потеряли бдительность, изрядно выпив, поскольку эскадра должна была идти в Кюрасао, на отдых и ремонт. А мы, напротив, времени даром не теряли. Восемьдесят англичан, которые со мной вместе были загнаны в трюм «Санкт-Николаса», быстро разобрались в чем дело. Большинство из голландцев даже протрезветь не успели, как попали на ужин акулам… Славная была ночка! Мы никого не потеряли. Сейчас у меня есть корабль, и я поквитался с голландцами. Мы сделали все так чисто, что голландцы на других кораблях даже не заметили, что мы исчезли. Представляю себе рожу шаутбенахта, когда он обнаружит, что «Санкт-Николас» испарился…
— Это достойный тебя подвиг! — сказала я с презрением. — Ты подлец и бесчестный убийца!
— Не думай, что меня так легко оскорбить! — с наглым сознанием превосходства, пожевывая губами, говорил О'Брайен. — Я давно забыл о том, что есть понятие «плохо» и «хорошо». Если я выиграл, это хорошо, если проиграл — плохо. Я ранил — хорошо, меня ранили — плохо. Я убил — хорошо, меня убьют — плохо. Я был католиком, пока мог получать от этого нечто полезное, но вслед за тем пришлось стать протестантом, опять-таки чтобы было хорошо… Все люди думают и делают примерно так, только некоторые оправдываются, а другие — нет. Я не оправдываюсь. Я знаю, что в этом мире надо не стесняться, а рвать кусочки пожирнее, пусть кем-то и надкусанные и пусть даже прямо из чужой глотки. Мне хочется, чтобы у меня были деньги. Сейчас время больших возможностей, милашка! Наша добрая Англия, якорь ей в печенку, уже скушала, как пудинг, нашу Ирландию. Сэр Оливер — крепкий парень, за таких надо держаться.
— Ваш сэр Оливер — узурпатор и цареубийца! — воскликнула я. — Я прекрасно понимаю, что творится в стране, где орудуют такие головорезы, как он, ты и иже с вами! Ты же предатель, вероотступник! Продал веру, продал отечество, предал, трон тоже предал и продал… Что ты еще продашь, меня?
— Безусловно, — сказал О'Брайен, — тебя я продавал уже неоднократно. Точнее, я кое-что брал за пользование тобой… Ты удобная вещь, как неразменный фартинг, сколько его не отдавай, а он все равно возвращается к хозяину. Вот так, Мерседес, запомни это…
— Значит, все пойдет так, как было раньше? — дрожа от гнева, произнесла я.
— Кое-что, может быть, изменится… — сказал Он, но без издевательской нотки.
— Послушай, — сказала я почти в отчаянии, — оставь меня в покое! Забирай все из этого дома, забирай все золото, фрегат — хоть весь остров! Только меня отпусти!
— Послушай, милая! — Обросшее щетиной медно-красного цвета, обветренное лицо О'Брайена расплылось в жестокой улыбке. — Зачем же брать только частично то, что можно взять целиком?!
Кстати, я хотел сказать, что у меня теперь собрана коллекция из четырех перстней. Вот, полюбуйся!
Он подтянул к себе свой широкий ремень, к которому был пристегнут небольшой кошелек. Открыв его, капитан вытащил один за другим четыре перстня. Все они были одинаковы и по размерам, и по форме, различаясь только тем, что было на печатке. Я узнала и тот, что нашел Мануэль — с вогнутой черточкой, и тот, что нашла сама в шкатулке — с выпуклой черточкой, и тот, что Мануэль снял с мертвого Рамона — с вогнутым крестом. Четвертый, с выпуклым крестом, я увидела впервые.
— А откуда у тебя этот? — спросила я, указав на последний перстень.
— Этот? — Майкл криво усмехнулся. — Он мне достался уже давно…
Ну-ка, надень-ка вот этот, с вогнутым крестом! Не бойся, ты ведь уже надевала эти, с черточкой… А я возьму с выпуклым крестом, и мы попробуем соединить кресты…
Что вспыхнуло у меня перед глазами? Молния? Воистину пути господни неисповедимы! Кто я? Мерседес-Консуэла или негритенок Мануэль? Куда меня несет, что это за ледяной ветер и тьма? Ад? Нет, не хочу туда! Не пойду! Я — честная женщина, я грешила лишь от тоски! Почему ж чувствую себя так плохо? Ах да, я, кажется, беременна! Да Бог с тобой, как может быть такое? Ведь я мужчина! Да, мужчина! И не какой-нибудь раб-негритенок! Я — капитан О'Брайен, верный слуга лорда-протектора! Пусть даже этот негодяй и втоптал в грязь мою добрую католическую Ирландию, а меня заставил отречься от Апостольской церкви. Он — личность, он — сила, он — гений! Он — победитель, который решился судить и казнить короля! А силу — уважают все. Даже я, которому приходится чаще действовать хитростью. Я, Майкл О'Брайен, ирландский дворянин, верно служащий Республике Англии, Шотландии и Ирландии…
ВСЕ НАДО ДЕЛАТЬ ВОВРЕМЯ
Все надо делать вовремя. Эту истину знают все, кто хочет хорошо служить, да и вообще все, кто хочет прожить жизнь достаточно приятно. Я не могу не похвастаться — именно так я всегда и делал, потому и дожил до седых волос. Несколько раз в моей жизни случалось так, что передо мной очень близко качалась веревочная петля, но каждый раз я вовремя находил способ от нее отделаться. Один раз я был повешен, но вопреки старой судебной формуле не стал висеть, пока умру. Я решил нарушить эту дурную традицию… А сколько раз шпаги готовы были пропороть мне грудь или брюхо?! Черт его знает, не считал! Один раз какой-то француз лихо вышиб шпагу из моих рук. Я стоял перед каленым острием его рапиры и полагал, что пора молиться за упокой моей грешной души, хотя, признаюсь, безнадежное это дело. «Просите пощады, сударь!» — воскликнул французик, который был большим чудаком… Само собой разумеется, что пощады я попросил, даже снял шляпу. Потом я весьма учтиво сказал французику, что готов отдать ему свою шпагу, дабы ему не склоняться за ней самому. Этот дуралей ответил ответной учтивостью, подобрав мою шпагу. Когда он нагнулся за ней, я ткнул его ножом в шею, вот и все. Бывали и другие случаи, где я не без помощи друзей, где сам по себе, где по дурости и наивности врагов, но всегда делал все вовремя. Разбогател я тоже вовремя, когда служба этой республике мне стала надоедать. Во-первых, я все-таки терпеть не могу этих ханжей-пуритан и мне в их хлеву, который они считают молельней, конечно, скучно. У католиков хотя и врут, но врут красиво, как в театре. Во-вторых, как мне показалось, наш многопрославленный лорд-протектор явно стал крениться под ветер, а это ничего хорошего не сулило. Вот тут-то в пятьдесят четвертом году я и сумел поймать за хвост свою птицу — испанскую донью, и по совместительству потаскуху, Мерседес. Конечно, все это было не просто, до этого мне немало пришлось поработать, но в конечном итоге все стало на свои места. Один из проходимцев, некий Алонсо, помог мне найти этот куш, случай дал в мои руки координаты остро ва… Словом, где везло, там везло. Я довольно часто не мог пожаловаться на судьбу, хотя бывало, конечно, и так, что приходилось работать самому, не уповая на Провидение. Остров, где почти неделю благополучно прожили в благоденствии донья Мерседес, ее наперсница и служанка Росита, а также черномазый поросенок по имени Мануэль, дал мне капитал в полтора миллиона фунтов. Я вернулся в добрую старую Англию, приведя с собой два трофейных фрегата — французский и голландский, на борту которых было аккуратно упаковано все мое состояние. Привез я в Англию и своих пленниц вместе с негритенком. Несколько раз я подумывал о том, чтобы отправить всех троих за борт, однако некое чувство признательности, которое я питал к Мерседес, не позволило мне этого сделать. Я привез ее в Портсмут, после чего женился на ней. Здесь меня ждал неприятный сюрприз: испанка, как оказалось, была беременна. Она сообщила мне эту новость, и мы долго размышляли с ней как быть. Спустя положенный срок она родила мулата, причем через день после того, как ее служанка Росита принесла точно такое же дитя. Это значительно упростило дело. Я велел отечески высечь розгами Мануэля, поскольку нельзя же было оставить дело без поощрения, а затем, призвав священника, обвенчал Мануэля с Роситой. Это я сделал вовремя, так как обоих младенцев можно было вполне выдать за близнецов. Росита нянчила всех троих негритят с превеликим удовольствием. Не мудрствуя лукаво, я дал Мануэлю фамилию Джонсон, которую стали носить его несколько побелевшие потомки. Когда отец и его сыновья подросли, они стали прекрасными лакеями.
Достаточно вовремя я привез из Испании своего сына, воспитывавшегося в монастыре Эспириту-Санто, поскольку этот рыжий, веснушчатый Педди не умел говорить ни на каком языке, кроме испанского, да к тому же был обречен на монашескую рясу. Меня это не устраивало. За полторы тысячи песо я вызволил его из лап монахов и привез в Англию. Здесь он научился говорить по-английски, но ирландскому языку я его учить не стал, так как чертовски хотел, чтобы мой наследник числился англичанином. В 1665 году я ушел в отставку, поскольку назревавшая война с голландцами меня мало устраивала. До этого я одним из первых во флоте присягнул Стюартам, вернулся в лоно католической церкви и от всех получил прощение и отпущение грехов. В семьдесят четвертом году, когда Нью-Амстердам вновь стал Нью-Йорком, я послал туда своего сына, дабы он смог основать там дело. Пат оказался весьма способным к коммерции и приумножил выделенные ему на торговлю с ирокезами деньги. Я послал его туда вовремя! Семь его факторий на побережье — это неплохо. Когда он получит в наследство три моих суконных мануфактуры, двадцать пять лавок, ссудную контору и еще кое-какие мелочи, я думаю, он найдет им нужное применение. Когда три дня назад в Лондон прибыл под видом простолюдина русский принц или герцог, которого, кажется, зовут Питер (вот уж не думал, что у татар христианские имена!), мой отпрыск подбросил мне мысль установить связи с Московской компанией… Герцог московитов, кажется, собирается строить корабли, лить пушки, с кем-то воевать, а для всего этого ему может понадобиться разная дребедень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79