Нет, недолго. Потому что я вмажусь и меня вернут в клинику доктора Феллера. Теперь уже навсегда. А моим опекуном станет мой отец Генрих Вайно. И к нему перейдёт управление всем имуществом твоего деда. Твоим наследством, Томас Ребане.
— Какую-то ерунду ты несёшь! — разозлился Томас. — Какое наследство? Нет никакого наследства. Купчие пропали. И ты это знаешь.
— Почему же я вернулась к тебе?
— Почему? Да очень просто. Ты поняла, что не в бабках счастье.
— Ты идиот? — с интересом спросила она. — Или прикидываешься?
— Нет, я придурок. И хватит об этом. Не люблю говорить о себе. Это нескромно.
— Я вернулась, потому что отец сказал мне: возвращайся, все идёт по плану. Что, по-твоему, это значит, Томас Ребане?
— Понятия не имею.
— Это значит, что купчие нашлись.
— Знаешь, наркошные дела я приравнивал к пьянке. Но думаю, что был не прав. По пьянке и с похмелюги человек не слишком хорошо соображает. Это я точно знаю. А от дури, оказывается, наоборот. Соображает хорошо. Я бы даже сказал: слишком хорошо.
— Купчие нашлись, — повторила Рита. — Их нашёл твой приятель Краб.
— Да ну? Когда это он успел? Когда мы разговаривали с ним, никаких купчих у него не было.
— Уже были. После свалки у гостиницы кейс подобрал какой-то алкаш. Когда-то он фарцевал у «Берёзок» и знал, что вы с Крабом работали в паре. Он понял, что это важные бумаги. Ты был в Германии, поэтому он пошёл к Крабу. Краб купил у него купчие за сто долларов и только после этого пришёл к тебе.
— Откуда ты знаешь?
— Тебе что важно: откуда я это знаю или как было на самом деле? Он хотел наследством твоего деда поправить свои дела.
Томас насторожился:
— Разве у него плохо идут дела? Он говорил, что по акциям его фирмы набегает по двенадцать процентов годовых.
— Акции его фирмы завтра не будут стоить той бумаги, на которой они напечатаны. Он взял большой кредит и не сможет его вернуть.
— Вот падла, — расстроился Томас. — Выходит, он меня обул?
— Он обул себя. Ухватил кусок не по зубам. Он им подавится. Купчие нашёл в его сейфе начальник его охраны Лембит Сымер. Сымер работает на Янсена. Во всех фирмах, подконтрольных национал-патриотам, есть люди Янсена. Только не спрашивай, откуда я это знаю. После этого отец приказал мне вернуться к тебе. Это было вчера утром.
— Позавчера, — поправил Томас.
— Да? Значит, позавчера.
— Почему же ты вернулась только вечером?
— Почему? — переспросила она. — А как ты думаешь, почему?
— Ты вмазалась.
— А почему я вмазалась? Потому что я не хочу в этом участвовать. Не хочу. Хватит с меня. Не хочу!
— Нет, — подумав, сказал Томас. — Все не так просто. Чтобы ввести меня в права наследования, нужно время. Многие месяцы. Мне объяснил это Краб. А он в этих делах сечёт.
— Это ему нужны многие месяцы. А начальнику секретариата кабинета министров Эстонии хватит двух дней. Вот так, Томас Ребане. Теперь ты разрешишь мне уйти? Или ты все ещё хочешь на мне жениться?
— Я уже ничего не хочу, — сказал он и забрался на кровать, натянул одеяло до подбородка, чтобы унять внезапный озноб то ли от холода, то ли от этого странного, тревожного разговора. — Что-то я от этой жизни немножко устал. Слишком сложная она для меня. Я тебя не держу. Дверь не заперта. Ты в норме. Если человек так рассуждает, значит он в норме. Больше я ничем не могу тебе помочь.
— Ты хочешь, чтобы я ушла?
— Да нет, — сказал он. — Я не хочу. Но этого вроде бы хочешь ты.
Рита молча забралась под одеяло.
— Скажи, что ты меня любишь, — через некоторое время попросила она.
— Я не знаю, что это такое, — признался Томас. — Я вдруг понял, что никого не любил. Наверное, и меня никто не любил.
— Соври, — сказала она. — Соври.
— Ты этого хочешь?
— Да.
— Я тебя люблю, — не очень уверенно проговорил Томас, словно бы прислушиваясь к себе.
— Ещё, — сказала она.
— Я тебя люблю, — повторил он и понял, что ему приятно произносить эти слова.
— Ещё.
— Я тебя люблю.
— Ещё!
— Я тебя люблю. Я люблю тебя. Я тебя люблю.
— Ещё! Ещё! Ещё!
— Я тебя люблю. Рита Лоо, я тебя люблю.
— Выключи свет.
— Зачем?
— Я разденусь.
— О чем ты говоришь?! — поразился Томас. — Рита Лоо, это не женское дело!
Ещё с ранней прыщавой юности, когда девчонки-сверстницы не позволяли почти ничего, но кое-что уже позволяли, не в силах противиться зову природы, Томас понял, что нет ничего пленительней ощущения, когда твои пальцы, преодолев слабое сопротивление резинки, проникают под девичьи трусики, бесконечно долго скользят по гладкой коже живота и вдруг — вдруг! — ощущают упругую жёсткость волос.
Это счастливое, никогда не приедающееся от повторений изумление могло сравниться только с другим, таким же таинственным и непредсказуемым мигом, когда твоя напряжённая плоть, скользящая по нежному лону, вдруг словно бы проваливается куда-то, оказывается в сладкой глубине, в сокровенной тайне, тайне из тайн, самой сокровенной и восхитительной тайне благословенного мира Господня. Только что этого не было и быть не могло и вдруг стало.
Стало. Стало. Стало. Стало.
И наградой тебе служат учащённое дыхание, бессвязный лепет или прикушенная губа, трепет ноздрей, впившиеся в твою спину ногти, взлетевшие, как лебеди, ножки и наконец сладостное содроганье женского тела, по которому, как по тёплой земле после удара молнии, проходят затихающие раскаты грома.
Тёплая летняя гроза над нивами и лугами.
Над лесами.
Над зелёными озёрами.
Над полями поспевшей ржи.
Слава Тебе, Господи всемилостивейший, за то, что Ты сотворил Мужчину и Женщину, за то, что Ты сотворил Их.
Она сказала:
— Ты умеешь сделать женщину счастливой.
— Нет, — грустно ответил Томас. — Я умею сделать женщину довольной. Если бы я сумел сделать какую-нибудь женщину счастливой, я бы её очень любил.
Она уснула. Это был уже настоящий сон. Томас понял, что он победил. Что он выиграл эту битву с Дьяволом. И оружием его была Любовь. Любовь, которую Он дал Мужчине и Женщине.
Которую Он дал Им.
Разбудил Томаса стук в дверь. В спальне было светло. На белых шторах лежали лучи раннего солнца. Томас поспешно натянул пижаму и выглянул. В холле стоял Сергей Пастухов.
— Одевайся. Ты нам нужен, — сказал он.
Томас растерянно оглянулся на Риту, разметавшую по подушке ржаные пряди.
— За ней присмотрят, — успокоил его Сергей. — Дядя Костя останется, он присмотрит. Побрейся. Надень серый сюртук, красную бабочку. Белый плащ. Никаких шляп.
— Почему? — спросил Томас.
— Чтобы тебя можно было сразу узнать.
Через пятнадцать минут Томас вышел из своей спальни. Его уже ждали Серж, Артист и Муха. На плече у Мухи висела небольшая спортивная сумка с надписью «Puma». В дверях гостиной стоял дядя Костя.
— Нормально, — оглядев Томаса, кивнул Серж.
Артист и Муха скрылись в глубине номера. Томас понял, что они хотят выйти из гостиницы по служебному ходу. Он хотел было пойти за ними, но Серж сказал:
— Нет, мы выйдем здесь.
Он уже открыл входную дверь, когда на пороге спальни появилась Рита, кутаясь в белый махровый халат.
— Ты уходишь? — спросила она. — Не уходи!
— Я скоро вернусь, — пообещал Томас. — Ни о чем не беспокойся, спи. С тобой побудут.
Рита перевела взгляд на дядю Костю и словно бы помертвела. Помертвел и Томас. Потому что до него вдруг дошло: то, что говорила Рита этой ночью, было правдой. Не все, конечно, но многое. Может быть, очень многое.
— Я давно заметил: если какой-то человек встретился тебе в жизни, с ним обязательно встретишься ещё раз, — проговорил дядя Костя, обращаясь к застывшей в дверях спальни Рите. — Вот и мы встретились. Здравствуй, Лола.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
После нескольких дней ненастья в Таллин вернулась весна. Город был промыт и проветрен. Низкое утреннее солнце отражалось от влажного асфальта, слепило на поворотах.
Томас сидел на переднем сиденье «мазератти» рядом с Сергеем Пастуховым, который вёл машину каким-то странным маршрутом, сворачивая с пустынного Пярнуского шоссе в узкие переулки, объезжая кварталы, снова возвращаясь на шоссе. Ранние прохожие только начали оживлять тротуары, торговцы поднимали шторы магазинных витрин.
Томас не узнавал своего города. Таким свежим, утренним, чистым он не видел Таллин уже очень давно. Он даже не помнил, когда его таким видел. Его Таллин был ночным городом. А в этом жили словно другие люди. Все трезвые. И от этого было ощущение, что он попал за границу.
Он хотел поделиться своим наблюдением с ребятами, но взглянул на хмурое лицо Пастухова, на сосредоточенные лица Артиста и Мухи, молча сидевших сзади и внимательно смотревших по сторонам, и не стал ничего говорить. Не стоило разрушать разговорами эту воцарившуюся в нем утреннюю умиротворённость. Из ночного мира, населённого адскими химерами, он вернулся в обычную жизнь, и эта жизнь ему нравилась. Она была хороша, как утро без похмелья. Она была прекрасна, как день без ломки. Да, прекрасна. А жизнь другая, тёмная, с остановившимся временем, с выглядывающим из углов усатым черепом генерала Мюйра, отодвинулась на задворки памяти и лишь изредка напоминала о себе каким-то беспокойством, ощущением чего-то непонятого, очень тревожного.
Не доезжая двух кварталов до перекрёстка Пярнуского шоссе и бывшей улицы Кингисеппа, которую во что-то переименовали, но Томас не помнил во что, потому что этих переименований было слишком много, Серж свернул в арку старого дома. Артист молча вышел из машины, за ним вылез Муха, прихватив сумку с надписью «Puma». Они скрылись в глубине проходного двора с такой уверенностью в движениях, словно это был двор, который они знали с детства. Через четверть часа пиликнул мобильный телефон, закреплённый на передней панели. Пастухов нажал кнопку. Раздался голос Артиста:
— Порядок.
— Понял, — ответил Пастухов и кивнул Томасу, уступая ему место за рулём: — Садись. Дальше поедешь ты.
Томас не заставил себя упрашивать. Ему давно уже хотелось порулить этой шикарной тачкой. Но всего через квартал Серж сказал:
— Не гони. Паркуйся за синим «фиатом». Поставь так, чтобы можно было быстро уехать. Ключ оставь в замке зажигания.
Томас сдал тачку задом к бордюру между стоявшими вдоль тротуара машинами, заглушил движок и только тут сообразил, что этот многоэтажный дом, отделённый от улицы газоном с голыми чёрными липами, и есть дом, в котором живёт Роза Марковна Штейн. А синий двухдверный «фиат браво» — это её машина.
— Подождём, — сказал Сергей.
Он нажал клавишу, складывающую в гармошку и сдвигающую к багажнику крышу «мазератти», перебрался на заднее сиденье и расположился в свободной позе человека, который никуда не спешит, а наслаждается погожим весенним утром. Но перед этим повернул зеркало заднего вида так, чтобы видеть шоссе позади машины.
— Мы ждём Розу Марковну? — спросил Томас.
— Да.
— Тогда мы рано приехали. На работу она ездит к девяти. А езды до офиса двадцать минут.
— Сегодня она поедет не в офис. Она поедет в Пярну. Ей нужно встретить какую-то старую даму из Гамбурга, она приезжает теплоходом из Риги.
— Откуда ты знаешь?
— Слышал краем уха.
— Из Гамбурга? — переспросил Томас. — По-моему, я знаю кого. Это деловой партнёр Краба. Старая выдра из Гамбурга. Так они её называют. Но она не такая и старая. И не выдра. Наоборот, очень приятная дама, хорошо разбирается в современном искусстве. Она купила мою картину «Композиция номер шесть». И выставила её в «Новой пинакотеке» в собрании из частных коллекций. Надо бы показать ей «Композицию номер семь». А вдруг купит?
— Это кстати, — как-то необычно отреагировал Пастухов. — Спросишь у Розы Марковны, как с ней связаться. Тема для разговора.
— Нам нужны темы для разговора? — удивился Томас.
— Не помешают, — ответил Сергей, внимательно глядя в зеркало.
Томас бросил взгляд в заполненный солнцем просвет шоссе и заметил, как из редкой цепочки машин отделился чёрный шестисотый «мерс» с тонированными стёклами и остановился у тротуара метрах в ста от дома Розы Марковны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57