Мы как-то не обратили на это внимания. Тем более что рассказал он об этом так, словно его мысли были заняты каким-то другим, гораздо более важным делом. Ну, обул и обул. Ни с чем не связал я и неожиданное возвращение Риты Лоо. О нем сообщил Томас, встретив нас в прихожей и попросив не шуметь, так как Рита спит. Её возвращение не вызвало у нас никаких положительных эмоцией, потому что из ответа Центра на мой запрос мы уже знали, кто она такая.
По силе ненависти, которую мы испытывали в Чечне к тем, с кем воевали, эти прибалтийские суки из батальона «Белые колготки» стояли рядом с хохлами. Самыми ненавистными были русские, которые продались чеченцам. С ними разговор был короткий. Хохлов иногда доводили до штаба, но не всегда. А к «Белым колготкам» относились как к гадюкам. Они и были как змеи аккуратные, хладнокровные, меткие, как эфы. Чеченцы их ценили, каждую снайпершу страховали не меньше пяти— шести боевиков. Так что попадались они нашим ребятам не часто.
Но когда попадались, их душили их же колготками. Во всяком случае, такие разговоры ходили. Скорее всего желаемое выдавалось за действительное. И при всем моем неприятии таких методов у меня язык не поворачивался кого-нибудь за это осудить. Приехали заработать? Получите расчёт.
Как ни странно, но на последнем месте в этой шкале ненависти были сами чеченцы. В конце концов, они воевали за свои дела. Воевали, конечно, по-волчьи, но на войне как на войне. Каждый воюет так, как умеет.
Перспектива общаться с Ритой Лоо как ни в чем не бывало ещё какое-то время нас не больно-то умиляла. Но нам с ней не детей крестить. Вернулась и вернулась. Поэтому гораздо больше нас заинтересовало предположение Томаса о том, что Боцмана держат на базе отдыха национал-патриотов.
И только сейчас эти разрозненные события минувшего вечера обнаружили внутреннюю связь. И связь эта была настолько очевидной, что я даже удивился тому, что не просек её сразу.
Торг с Крабом Томас вёл в кабинете. Кабинет прослушивался людьми Янсена. Кто такой Краб, Янсен знал лучше, чем Томас. И он понял, что Краб скорее утопится, чем выложит пятьдесят тысяч долларов без стопроцентной уверенности в том, что получит купчие эсэсовца. Или даже уже получил, а перед Томасом просто валяет ваньку. Торг этот происходил утром. А вечером появляется Рита Лоо, дочь Генриха Вайно, союзника и сообщника Янсена. Откуда у Краба могли появиться купчие, этого я не знал. Но уже был почти уверен, что они появились.
Генерал Голубков не любовался панорамой порта, а с интересом наблюдал за мыслительным процессом, отражавшемся на моем лице. Я сказал:
— У меня такое ощущение, что купчие нашлись.
— Да что ты говоришь? — удивился он. — Какая радость! Где же они нашлись?
Он выслушал мои соображения без всякого почтения и заключил:
— Все равно херня. Нашлись, не нашлись. Сейчас нашлись, а завтра снова потеряются. И все наши планы будут зависеть от этой херни? Нет, Сергей. У нас слишком крупная игра. И в ней нам нужен очень сильный и абсолютно надёжный ход.
— Когда вы говорите «нам» — кого вы имеете в виду? — спросил я. — «Наши планы» — чьи планы?
Генерал Голубков ответил не сразу. Сначала он развёл руками как бы в знак того, что если я ничего не понял из сказанного, то дальнейшие объяснения бесполезны. Но потом все же решил сделать ещё одну попытку.
— Ладно. Давай вернёмся к нашему вопросу «зачем». Следи за моей мыслью. Зачем была направлена нота протеста? Зачем с такой поспешностью отзывают посла? Почему Консул, фигура функциональная, не предпринимает ничего, чтобы похороны эсэсовца не состоялись, а делает все, чтобы они состоялись?
Улавливаешь логику?
— Пока нет.
— Нет, — повторил он. — Я понимаю, почему ты говоришь «нет». Потому что у нас очень плохо преподают историю. Из рук вон плохо. Я все чаще думаю, что все наши беды происходят от того, что россияне не знают историю своей родины. Этот сценарий, Серёга, был обкатан в Прибалтике в сороковом году. Отзывают посла, потом направляют новую ноту. О необходимости строго соблюдать пакт о взаимопомощи. И одновременно, для обеспечения выполнения договора, вводятся войска. Ограниченный контингент. Трудящиеся горячо приветствуют советских воинов и требуют смены правительства. В нашем случае: вводятся миротворческие силы для защиты русскоязычного населения. Трудящиеся горячо приветствуют российских воинов и требуют воссоединения с братской Россией.
— Константин Дмитриевич, вы сами-то понимаете то, что сказали? Это же оккупация!
— Нет, господин Пастухов. Нас вынудили к этому шагу. Против России готовилась крупномасштабная политическая провокация. Мы можем доказать это всему миру..
— Но зачем, зачем?!
— Оторвался ты, Серёга, от российской действительности. Иначе бы помнил, что в ноябре будут выборы в Думу, а через год — выборы нового президента России. И если сидеть и ничего не делать, президентом станет Примаков. Или даже Зюганов. И где после этого окажется первый президент России?
— Где?
— В говне. А первые лица из его команды переедут на постоянное место жительство из Кремля в Лефортово. Рейтинг Примакова все время растёт, а рейтинг Ельцина падает. Если начнётся операция НАТО в Косово, он упадёт до нуля. А она, судя по всему, начнётся. Так что сейчас самое время разыграть эстонскую карту и основательно подправить свой имидж.
— Это агрессия!
— Агрессия? Какая агрессия? Где ты видишь агрессию? Ввод в Эстонию российский миротворческих сил — вынужденная превентивная мера, направленная на защиту русских в Прибалтике. Их жизней. Их гражданских прав. Их чести и национального достоинства. И только.
— Не верю, — сказал я. — Наши на это не пойдут.
— Мы начали с вопроса «зачем», — напомнил Голубков. — У тебя есть другой ответ? Поделись. С интересом послушаю.
— НАТО этого не допустит.
— НАТО это допустит. У натовских генералов будет достаточно проблем с Косово.
— Все равно не верю.
— Не веришь? Или не хочешь верить?
— Да, не хочу!
— Есть разница.
— Значит, вы считаете, что наши решили воспользоваться планами национал-патриотов и сыграть на опережение?
— Ну-ну, продолжай.
— Тогда, действительно, нужен более сильный ход, чем купчие эсэсовца.
— Вот наши выводы и сошлись, — подтвердил Голубков. — Да, нужен очень сильный и абсолютно надёжный ход.
— Какой?
— А вот это и есть самый главный вопрос. Для чего, по-твоему, я тебе все это рассказал?
— Не знаю.
— Потому что ответ на этот вопрос придётся искать тебе. Больше некому.
Он помолчал и добавил:
— Без всякой помощи со стороны. Управление выведено из комбинации. Нам приказано прекратить заниматься эстонской темой и отозвать тебя и твою команду. И это ещё одно доказательство того, что мои предположения — совсем не фантазия. Все наши наработки переданы в ФСБ. Мы — аналитический центр. Мы своё дело сделали. Я передал тебе приказ немедленно вернуться в Москву, ты его проигнорировал, исходя из корыстных соображений. О чем я и доложу. Так что официально я даже больше не имею права с тобой встречаться.
— А неофициально?
— Имею. С завтрашнего дня я в отпуске. И почему-то решил провести его в Эстонии. Не знаю почему. Хочу отдохнуть от российской действительности. Так тебе, говоришь, не нравится Таллин? Мне тоже. Но, может, это только потому, что мы его толком-то и не видели?
Он вновь погрузился в созерцание панорамы порта, а на самом деле проследил за отражением какой-то фигуры в стекле.
— Надо же, — сообщил он. — Я ошибся. В наружке не четыре человека, а шесть.
— Кто может за вами следить?
— За мной? Не уверен, что следят за мной. За мной — постольку-поскольку. Следят за тобой. И это значит, что ты на самом нерве интриги. Так что делай выводы. И очень внимательно присматривайся к тому, что происходит вокруг тебя. А теперь давай договоримся о схеме связи и разбежимся. На Балтику я уже насмотрелся. На первое время хватит. Перед отъездом посмотрю ещё. Если, конечно, отъезду ничего не помешает.
— Где вы остановились?
— Пока нигде. Найду какой-нибудь пансионат. Лучше бы, конечно, в гостинице «Виру», рядом с вами, но это не соответствует моему статусу небогатого российского туриста.
— Почему бы вам не остановиться у нас? — предложил я. — Скажем, в роли моего дяди. А что? Дядя Костя. Приехал на несколько дней посмотреть Таллин. Томас не будет возражать. Места хватит. И никаких проблем со связью.
— Хорошая идея, — подумав, одобрил Голубков. — Очень хорошая.
— В ней есть одно «но», — предупредил я. — Если следят за мной, вас могут вычислить. Контакт.
— Обязательно вычислят, — согласился он. — Этим идея и хороша. Пусть вычислят. Пусть узнают, кто я. Это их напряжёт. А когда напряг, возрастает вероятность ошибок.
— Вы подставляетесь.
Он лишь пожал плечами, как бы отмахиваясь от вопроса настолько пустого, что на него и отвечать не стоит. И только тут я заметил, какие у него набрякшие веки, какая тяжёлая складка врезана в переносицу. Сквозь его простоватость вдруг проступил совсем другой человек, как из-под грима ковёрного рыжего иногда проглядывает маска трагического актёра, смертельно уставшего от бесконечного фарса, в котором ему выпало играть роль.
— Сколько вам лет, Константин Дмитриевич? — спросил я.
— Дядя Костя, — поправил он. — Привыкай.
— Сколько вам лет, дядя Костя?
— На одну войну больше, чем тебе. На Афган.
И тогда я задал вопрос, который, возможно, задавать не следовало:
— Зачем вам все это нужно? Мы влезли в это дело по дурости, и теперь уже придётся идти до конца. А вам-то это зачем? Если хотите, можете не отвечать, — добавил я.
— Почему? Отвечу, — сказал генерал Голубков. — Все очень просто, Серёга. Через год моему парню идти в армию. Младшему, Саньке. Я не хочу, чтобы он воевал в Прибалтике. Я хочу, чтобы он не воевал нигде. Я за него навоевался. Мы с тобой, Серёга, навоевались. Хватит.
И вдруг я понял, с чего я так завёлся в посольстве и почему этот завод не отпускает меня даже сейчас.
Как же я ненавижу этот бульдозер, который называет себя государством. Как же я ненавижу всех этих чиновных валуёв, которые от имени государства берут на себя право говорить и решать за меня. Начинать войны за меня. Вести их до победного конца. Как же я ненавижу их вдохновенную готовность оплачивать победный конец тысячами жизней. Чужих, понятное дело, чужих. Не своих.
Суки!
Перед тем, как выйти из здания морского вокзала в штормовую балтийскую ночь, Голубков напомнил:
— А Дока сегодня же вызывай. Если люди Янсена успеют убрать этих солдат, вы окажетесь на крючке, с которого не сорваться.
— Придётся, — согласился я. — Хотя и досадно. Хотелось бы узнать, что там произошло.
— Узнаешь, — пообещал он.
Вы хотите сказать, что архивное дело Альфонса Ребане нашли?
— Нашли. По словесному портрету. По совокупности признаков. Но не всех. Только четырех. Рост. Телосложение. Цвет волос. Цвет глаз.
— В деле была его подписка о сотрудничестве с НКВД?
— Да, была.
— Так чего вы ждёте? — заорал я. — Её нужно немедленно опубликовать! Вместе со сводными данными о деятельности разведшколы. И вся Эстония будет до посинения спорить, Штирлиц Альфонс Ребане или не Штирлиц. Национал-патриоты отменят похороны. А это нам сейчас и нужно!
— Не знаю, нужно ли это делать, — проговорил Голубков. — Не уверен, Серёга. Совсем не уверен.
— Почему?
— Мы искали архивное дело Альфонса Ребане среди заключённых, поступивших во внутреннюю тюрьму Лубянки в сентябре пятьдесят первого года. И найти не смогли.
— Но все же нашли?
— Да, нашли. Его привезли на Лубянку не в сентябре пятьдесят первого года. Его привезли в мае сорок пятого года. Понимаешь, что это значит?
— Нет.
— Это значит, что Альфонс Ребане не был агентом НКВД.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
«Особая папка.
Допуск лиц только по списку, утверждённому Наркомом внутренних дел СССР.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
По силе ненависти, которую мы испытывали в Чечне к тем, с кем воевали, эти прибалтийские суки из батальона «Белые колготки» стояли рядом с хохлами. Самыми ненавистными были русские, которые продались чеченцам. С ними разговор был короткий. Хохлов иногда доводили до штаба, но не всегда. А к «Белым колготкам» относились как к гадюкам. Они и были как змеи аккуратные, хладнокровные, меткие, как эфы. Чеченцы их ценили, каждую снайпершу страховали не меньше пяти— шести боевиков. Так что попадались они нашим ребятам не часто.
Но когда попадались, их душили их же колготками. Во всяком случае, такие разговоры ходили. Скорее всего желаемое выдавалось за действительное. И при всем моем неприятии таких методов у меня язык не поворачивался кого-нибудь за это осудить. Приехали заработать? Получите расчёт.
Как ни странно, но на последнем месте в этой шкале ненависти были сами чеченцы. В конце концов, они воевали за свои дела. Воевали, конечно, по-волчьи, но на войне как на войне. Каждый воюет так, как умеет.
Перспектива общаться с Ритой Лоо как ни в чем не бывало ещё какое-то время нас не больно-то умиляла. Но нам с ней не детей крестить. Вернулась и вернулась. Поэтому гораздо больше нас заинтересовало предположение Томаса о том, что Боцмана держат на базе отдыха национал-патриотов.
И только сейчас эти разрозненные события минувшего вечера обнаружили внутреннюю связь. И связь эта была настолько очевидной, что я даже удивился тому, что не просек её сразу.
Торг с Крабом Томас вёл в кабинете. Кабинет прослушивался людьми Янсена. Кто такой Краб, Янсен знал лучше, чем Томас. И он понял, что Краб скорее утопится, чем выложит пятьдесят тысяч долларов без стопроцентной уверенности в том, что получит купчие эсэсовца. Или даже уже получил, а перед Томасом просто валяет ваньку. Торг этот происходил утром. А вечером появляется Рита Лоо, дочь Генриха Вайно, союзника и сообщника Янсена. Откуда у Краба могли появиться купчие, этого я не знал. Но уже был почти уверен, что они появились.
Генерал Голубков не любовался панорамой порта, а с интересом наблюдал за мыслительным процессом, отражавшемся на моем лице. Я сказал:
— У меня такое ощущение, что купчие нашлись.
— Да что ты говоришь? — удивился он. — Какая радость! Где же они нашлись?
Он выслушал мои соображения без всякого почтения и заключил:
— Все равно херня. Нашлись, не нашлись. Сейчас нашлись, а завтра снова потеряются. И все наши планы будут зависеть от этой херни? Нет, Сергей. У нас слишком крупная игра. И в ней нам нужен очень сильный и абсолютно надёжный ход.
— Когда вы говорите «нам» — кого вы имеете в виду? — спросил я. — «Наши планы» — чьи планы?
Генерал Голубков ответил не сразу. Сначала он развёл руками как бы в знак того, что если я ничего не понял из сказанного, то дальнейшие объяснения бесполезны. Но потом все же решил сделать ещё одну попытку.
— Ладно. Давай вернёмся к нашему вопросу «зачем». Следи за моей мыслью. Зачем была направлена нота протеста? Зачем с такой поспешностью отзывают посла? Почему Консул, фигура функциональная, не предпринимает ничего, чтобы похороны эсэсовца не состоялись, а делает все, чтобы они состоялись?
Улавливаешь логику?
— Пока нет.
— Нет, — повторил он. — Я понимаю, почему ты говоришь «нет». Потому что у нас очень плохо преподают историю. Из рук вон плохо. Я все чаще думаю, что все наши беды происходят от того, что россияне не знают историю своей родины. Этот сценарий, Серёга, был обкатан в Прибалтике в сороковом году. Отзывают посла, потом направляют новую ноту. О необходимости строго соблюдать пакт о взаимопомощи. И одновременно, для обеспечения выполнения договора, вводятся войска. Ограниченный контингент. Трудящиеся горячо приветствуют советских воинов и требуют смены правительства. В нашем случае: вводятся миротворческие силы для защиты русскоязычного населения. Трудящиеся горячо приветствуют российских воинов и требуют воссоединения с братской Россией.
— Константин Дмитриевич, вы сами-то понимаете то, что сказали? Это же оккупация!
— Нет, господин Пастухов. Нас вынудили к этому шагу. Против России готовилась крупномасштабная политическая провокация. Мы можем доказать это всему миру..
— Но зачем, зачем?!
— Оторвался ты, Серёга, от российской действительности. Иначе бы помнил, что в ноябре будут выборы в Думу, а через год — выборы нового президента России. И если сидеть и ничего не делать, президентом станет Примаков. Или даже Зюганов. И где после этого окажется первый президент России?
— Где?
— В говне. А первые лица из его команды переедут на постоянное место жительство из Кремля в Лефортово. Рейтинг Примакова все время растёт, а рейтинг Ельцина падает. Если начнётся операция НАТО в Косово, он упадёт до нуля. А она, судя по всему, начнётся. Так что сейчас самое время разыграть эстонскую карту и основательно подправить свой имидж.
— Это агрессия!
— Агрессия? Какая агрессия? Где ты видишь агрессию? Ввод в Эстонию российский миротворческих сил — вынужденная превентивная мера, направленная на защиту русских в Прибалтике. Их жизней. Их гражданских прав. Их чести и национального достоинства. И только.
— Не верю, — сказал я. — Наши на это не пойдут.
— Мы начали с вопроса «зачем», — напомнил Голубков. — У тебя есть другой ответ? Поделись. С интересом послушаю.
— НАТО этого не допустит.
— НАТО это допустит. У натовских генералов будет достаточно проблем с Косово.
— Все равно не верю.
— Не веришь? Или не хочешь верить?
— Да, не хочу!
— Есть разница.
— Значит, вы считаете, что наши решили воспользоваться планами национал-патриотов и сыграть на опережение?
— Ну-ну, продолжай.
— Тогда, действительно, нужен более сильный ход, чем купчие эсэсовца.
— Вот наши выводы и сошлись, — подтвердил Голубков. — Да, нужен очень сильный и абсолютно надёжный ход.
— Какой?
— А вот это и есть самый главный вопрос. Для чего, по-твоему, я тебе все это рассказал?
— Не знаю.
— Потому что ответ на этот вопрос придётся искать тебе. Больше некому.
Он помолчал и добавил:
— Без всякой помощи со стороны. Управление выведено из комбинации. Нам приказано прекратить заниматься эстонской темой и отозвать тебя и твою команду. И это ещё одно доказательство того, что мои предположения — совсем не фантазия. Все наши наработки переданы в ФСБ. Мы — аналитический центр. Мы своё дело сделали. Я передал тебе приказ немедленно вернуться в Москву, ты его проигнорировал, исходя из корыстных соображений. О чем я и доложу. Так что официально я даже больше не имею права с тобой встречаться.
— А неофициально?
— Имею. С завтрашнего дня я в отпуске. И почему-то решил провести его в Эстонии. Не знаю почему. Хочу отдохнуть от российской действительности. Так тебе, говоришь, не нравится Таллин? Мне тоже. Но, может, это только потому, что мы его толком-то и не видели?
Он вновь погрузился в созерцание панорамы порта, а на самом деле проследил за отражением какой-то фигуры в стекле.
— Надо же, — сообщил он. — Я ошибся. В наружке не четыре человека, а шесть.
— Кто может за вами следить?
— За мной? Не уверен, что следят за мной. За мной — постольку-поскольку. Следят за тобой. И это значит, что ты на самом нерве интриги. Так что делай выводы. И очень внимательно присматривайся к тому, что происходит вокруг тебя. А теперь давай договоримся о схеме связи и разбежимся. На Балтику я уже насмотрелся. На первое время хватит. Перед отъездом посмотрю ещё. Если, конечно, отъезду ничего не помешает.
— Где вы остановились?
— Пока нигде. Найду какой-нибудь пансионат. Лучше бы, конечно, в гостинице «Виру», рядом с вами, но это не соответствует моему статусу небогатого российского туриста.
— Почему бы вам не остановиться у нас? — предложил я. — Скажем, в роли моего дяди. А что? Дядя Костя. Приехал на несколько дней посмотреть Таллин. Томас не будет возражать. Места хватит. И никаких проблем со связью.
— Хорошая идея, — подумав, одобрил Голубков. — Очень хорошая.
— В ней есть одно «но», — предупредил я. — Если следят за мной, вас могут вычислить. Контакт.
— Обязательно вычислят, — согласился он. — Этим идея и хороша. Пусть вычислят. Пусть узнают, кто я. Это их напряжёт. А когда напряг, возрастает вероятность ошибок.
— Вы подставляетесь.
Он лишь пожал плечами, как бы отмахиваясь от вопроса настолько пустого, что на него и отвечать не стоит. И только тут я заметил, какие у него набрякшие веки, какая тяжёлая складка врезана в переносицу. Сквозь его простоватость вдруг проступил совсем другой человек, как из-под грима ковёрного рыжего иногда проглядывает маска трагического актёра, смертельно уставшего от бесконечного фарса, в котором ему выпало играть роль.
— Сколько вам лет, Константин Дмитриевич? — спросил я.
— Дядя Костя, — поправил он. — Привыкай.
— Сколько вам лет, дядя Костя?
— На одну войну больше, чем тебе. На Афган.
И тогда я задал вопрос, который, возможно, задавать не следовало:
— Зачем вам все это нужно? Мы влезли в это дело по дурости, и теперь уже придётся идти до конца. А вам-то это зачем? Если хотите, можете не отвечать, — добавил я.
— Почему? Отвечу, — сказал генерал Голубков. — Все очень просто, Серёга. Через год моему парню идти в армию. Младшему, Саньке. Я не хочу, чтобы он воевал в Прибалтике. Я хочу, чтобы он не воевал нигде. Я за него навоевался. Мы с тобой, Серёга, навоевались. Хватит.
И вдруг я понял, с чего я так завёлся в посольстве и почему этот завод не отпускает меня даже сейчас.
Как же я ненавижу этот бульдозер, который называет себя государством. Как же я ненавижу всех этих чиновных валуёв, которые от имени государства берут на себя право говорить и решать за меня. Начинать войны за меня. Вести их до победного конца. Как же я ненавижу их вдохновенную готовность оплачивать победный конец тысячами жизней. Чужих, понятное дело, чужих. Не своих.
Суки!
Перед тем, как выйти из здания морского вокзала в штормовую балтийскую ночь, Голубков напомнил:
— А Дока сегодня же вызывай. Если люди Янсена успеют убрать этих солдат, вы окажетесь на крючке, с которого не сорваться.
— Придётся, — согласился я. — Хотя и досадно. Хотелось бы узнать, что там произошло.
— Узнаешь, — пообещал он.
Вы хотите сказать, что архивное дело Альфонса Ребане нашли?
— Нашли. По словесному портрету. По совокупности признаков. Но не всех. Только четырех. Рост. Телосложение. Цвет волос. Цвет глаз.
— В деле была его подписка о сотрудничестве с НКВД?
— Да, была.
— Так чего вы ждёте? — заорал я. — Её нужно немедленно опубликовать! Вместе со сводными данными о деятельности разведшколы. И вся Эстония будет до посинения спорить, Штирлиц Альфонс Ребане или не Штирлиц. Национал-патриоты отменят похороны. А это нам сейчас и нужно!
— Не знаю, нужно ли это делать, — проговорил Голубков. — Не уверен, Серёга. Совсем не уверен.
— Почему?
— Мы искали архивное дело Альфонса Ребане среди заключённых, поступивших во внутреннюю тюрьму Лубянки в сентябре пятьдесят первого года. И найти не смогли.
— Но все же нашли?
— Да, нашли. Его привезли на Лубянку не в сентябре пятьдесят первого года. Его привезли в мае сорок пятого года. Понимаешь, что это значит?
— Нет.
— Это значит, что Альфонс Ребане не был агентом НКВД.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
«Особая папка.
Допуск лиц только по списку, утверждённому Наркомом внутренних дел СССР.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57