Мне пришлось признаться самому себе, что замужество Дагмар расстроило меня гораздо сильнее, чем я ожидал, однако терзаться по поводу случившегося было совершенно бесполезно. Я понимал, что не смогу забыть ее, и самое лучшее, что можно придумать в такой ситуации, это попытаться отвлечься мыслями от Дагмар и переключиться на что-нибудь другое.
Наконец я вышел из машины и только тогда заметил в двадцати метрах от себя синий «мерседес» с опускающимся верхом и двоих мужчин, которые, прислонившись к автомобилю, несомненно, кого-то поджидали. Хмель мигом вылетел у меня из головы, когда я увидел, что один из них выплюнул свою сигарету и направился ко мне. Он приблизился, и я отметил про себя, что для гестаповца он выглядит слишком холеным.
На другом, похожем на циркового атлета, была форма шофера, хотя, на мой взгляд, куда больше ему подошла бы шкура леопарда. Было совершенно очевидно, что его присутствие придавало уверенности его элегантно одетому молодому партнеру.
– Господин Гюнтер? Вы господин Гюнтер?
Он остановился прямо передо мной, и я взглянул на него с такой свирепостью, которая испугала бы и медведя: терпеть не могу, когда глубокой ночью кто-то пристает ко мне на пороге моего дома.
– Я его брат. А самого Гюнтера сейчас нет в городе. – Человек широко улыбнулся. Я тоже почувствовал, что этого господина таким образом не проведешь.
– Господин Гюнтер, частный сыщик? Мой хозяин хотел 5ы побеседовать с вами. – Он показал на большой «мерседес». – Он ждет в машине. Я говорил с вашей консьержкой, и она утверждала, что вы вот-вот должны вернуться. Это было три часа назад, так что нам пришлось тут дожидаться вас, и довольно долго. А дело действительно срочное.
Я посмотрел на часы.
– Послушайте, дружище, сейчас без двадцати два, и меня совсем не интересует то, что вы хотите мне предложить. Я устал, а кроме того, сильно пьян, и единственное, о чем я сейчас мечтаю, – это завалиться в постель. Мое агентство – на Александрплац. Так что буду признателен, если завтра вы туда зайдете.
Молодой человек с располагающей свежестью в лице и цветком в петлице загородил мне дорогу.
– Мы не может ждать до утра, – сказал он, а затем победно улыбнулся. – Пожалуйста, поговорите с ним. Всего одну минуту, я вас очень прошу.
– Поговорить? С кем? – Я все еще недоумевал.
– Вот его визитная карточка.
Он протянул мне карточку, и я тупо уставился на нее, словно это был лотерейный билет, которому обеспечен выигрыш. Молодой человек наклонился и прошептал:
– Доктор Фриц Шем, немецкий адвокат. «Шем и Шеленберг», Уинтер-ден-Линден, 56. Это респектабельная фирма.
– Не сомневаюсь, – ответил я. – Но чтобы адвокат из такой фирмы ждал меня в это время суток? Вы думаете, я верю в сказки?
Тем не менее я пошел за ним к машине. Шофер открыл дверь передо мной. Я поставил ногу на подножку и заглянул внутрь. Человек, от которого исходил запах одеколона, наклонился ко мне, но я не смог разглядеть его лица – оно оставалось в тени. Когда он заговорил, его голос прозвучал холодно и неприветливо.
– Это вы – Гюнтер, сыщик?
– Да, это я. А вы, должно быть, – я сделал вид, что читаю карточку, – доктор Фриц Шем, немецкий адвокат?
Я произнес «немецкий» с неприкрытым сарказмом, поскольку терпеть не мог это слово на визитных карточках и вывесках, так как знал, что люди таким образом подчеркивали свою расовую благонадежность. Кроме того, оно здесь было совершенно излишним, поскольку евреям юридическая практика запрещена. Я никогда не написал бы на своей карточке «немецкий частный детектив». Это было бы все равно что написать «лютеранский частный детектив», или «антисоциальный частный детектив», или «овдовевший частный детектив». Хотя на самом деле я и то, и другое, и третье. Правда, в церкви я теперь бываю довольно редко. Должен признаться, что среди моих клиентов много евреев, и это очень выгодные клиенты. Они платят сразу, а проблема у всех одна и та же: люди ищут своих пропавших близких. Впрочем, и результаты поисков всегда одни и те же. Тело, выловленное из канала Ландвер и попавшее туда по милости Гестапо или штурмовиков. Одинокий самоубийца, найденный в гребной лодке в Ванзее. Или имя в списке отправленных в концлагерь. Вот почему мне не понравился этот адвокат, немецкий адвокат.
Поэтому я сказал:
– Послушайте, господин доктор. Как я только что объяснил вашему человеку, я устал и так много выпил сегодня, что забыл о том, что у меня есть управляющий в банке, который заботится о моем благосостоянии.
Шем опустил руку в карман пиджака, но я даже не шевельнулся, настолько уже был вымотан. Однако из кармана он вытащил бумажник.
– Я навел справки и выяснил, что на вас можно положиться. Вы нужны мне на пару часов, за которые я заплачу вам двести рейхсмарок, что соответствует вашему заработку за неделю. – Господин доктор положил бумажник на колени и вытащил оттуда два синих банкнота, сделать это ему было не так-то просто, поскольку он оказался одноруким. – А потом Ульрих отвезет вас домой.
Я взял деньги.
– Черт возьми! Я ведь собирался лечь в кровать и поспать. Но, кажется, это придется отложить. – Мне пришлось наклониться, чтобы сесть в машину. – Поехали, Ульрих.
Ульрих захлопнул мою дверь и занял место шофера. Рядом с ним сел тот самый молодой человек с пронзительно свежим лицом. Мы двинулись в западном направлении.
– Куда мы едем? – спросил я.
– Вы все узнаете в свое время, – ответил Шем. – Хотите выпить? А может, закурить? – Он открыл ящик с напитками, который выглядел так, будто его достали с затонувшего «Титаника», и предложил коробку с сигаретами: – Это американские сигареты.
Я закурил, а от напитков отказался: когда тебе ни за что ни про что отстегивают двести марок, надо иметь свежую голову.
– Не будете ли вы так любезны поднести мне огонек? – попросил Шем, вставляя сигарету в рот. – Единственное, что мне не удается, это зажигать спички. Я потерял руку, когда Людендорф бросил нас на штурм Льежской крепости. А вы были на передовой?
Голос у него был мягкий, и говорил он вежливо, даже вкрадчиво, почти растягивая слова, но тем не менее в интонации проскользнул отзвук металла, и я подумал, что такой голос может заставить человека наговорить на себя черт знает что. С таким голосом можно сделать блестящую карьеру в Гестапо. Я дал ему прикурить, закурил сам и откинулся на спинку сиденья.
– Да, я был в Турции.
О Боже, сколько людей – и так неожиданно – заинтересовались моим военным прошлым! Может, мне стоило обратиться с прошением насчет заслуженной награды, какого-нибудь «Значка ветерана»? Я выглянул в окно и увидел, что мы приближаемся к Грюневальду – лесному массиву по берегу реки Хафель в западной части Берлина.
– А в каком чине вас демобилизовали?
– В чине сержанта. – Я почувствовал, что он улыбается.
– А я был майором, – уточнил он с единственной целью поставить меня на место. – И после войны вы пошли в полицию?
– Нет, не сразу. Какое-то время я состоял на гражданской службе, но она была нестерпимо однообразной, и в 1922 году я поступил в полицию.
– А когда вы ушли оттуда?
– Послушайте, господин доктор, я что-то не припомню, чтобы, усаживаясь в машину, я обещал под присягой отвечать на все ваши вопросы.
– Простите меня, – сказал, он. – Мне было просто интересно, вы ушли по собственному желанию или...
– Или меня выгнали? И у вас хватает наглости задавать мне такой вопрос, Шем?
– А что я такого спросил? – невинным тоном произнес он.
– Я вам отвечу. Я ушел сам, так как еще немного, и они бы вышвырнули меня, как сделали это с другими. Я не национал-социалист, но я и не коци, черт возьми. Я ненавижу большевизм так же, как его ненавидят нацисты или, по крайней мере, как они должны его ненавидеть. Но для нынешнего руководства Крипо или Зипо – или как оно там сейчас называется? – одной ненависти к большевизму оказывается недостаточно. По их мнению, если ты не с нацистами, значит, ты против них.
– Поэтому вы, будучи инспектором по уголовным делам, ушли из Крипо. – Он выдержал паузу, а потом добавил с подчеркнутым удивлением: – Чтобы стать штатным детективом в отеле «Адлон».
– Какого же черта вы задаете мне вопросы, если вам и так все известно? – фыркнул я.
– Мой клиент всегда стремится узнать как можно больше о людях, которые на него работают.
– А я пока не дал своего согласия работать на него. Может быть, я еще откажусь. Хотя бы для того, чтобы посмотреть, какое у вас будет тогда выражение лица.
– Может быть. Но это будет величайшей глупостью с вашей стороны. В Берлине не меньше дюжины таких, как вы – частных сыщиков. – Он произнес эти слова с откровенным презрением.
– Тогда почему же вы остановили свой выбор на мне?
– Вы уже однажды работали на моего клиента, хотя и не знали об этом. Пару лет назад вы расследовали одно дело по заданию Немецкой компании по страхованию жизни, а мой клиент в ней главный пайщик. И пока Крипо блуждало в потемках, вам удалось отыскать кое-что из украденных облигаций.
– Да, я помню это дело. – У меня были на то свои причины. Это было одно из моих первых дел после того, как я ушел из «Адлона» и открыл свое агентство. Мне повезло.
– Всегда нужно верить в свою звезду, – напыщенно произнес Шем.
Истинная правда, подумал я, и лучший пример этому – наш фюрер.
Тем временем мы проехали Грюневальдский лес и оказались в Далеме, районе, где жили самые богатые и влиятельные люди страны, вроде семейства Риббентропов. Наша машина подъехала к огромным воротам из кованого железа, вделанным в могучие, непробиваемые стены, и молодой человек с неподражаемой свежести лицом выскочил из машины, чтобы открыть их.
– Поезжай без остановок, – приказал Шем. – Мы уже и так задержались.
Мы въехали в широкую аллею и через пять минут очутились на широкой площадке, посыпанной гравием и расположенной перед продолговатой формы домом с двумя флигелями. Ульрих остановил машину у небольшого фонтана и выскочил, чтобы открыть нам двери. Мы вышли.
По периметру здания располагалась крытая галерея, крыша которой опиралась на толстые балки и деревянные колонны. По галерее прохаживался человек, державший на поводках двух свирепых доберманов. Было темно, и только парадная дверь освещалась висячим фонарем, но я все-таки сумел разглядеть, что стены дома были сложены из белого камня, а над ними круто поднималась крыша. Дом был размером с приличный отель, из дорогих. Во всяком случае, из тех, что мне не по карману. Где-то в саду послышался крик павлина.
Подойдя к двери, я наконец-то смог как следует рассмотреть доктора. С любой точки зрения это был довольно красивый, респектабельного вида мужчина лет пятидесяти, который оказался выше, чем это мне представлялось в машине. Его костюм был продуман до деталей, но совершенно не соответствовал моде: брюки и пиджак светло-серые, в полоску, кремовый жилет и гетры, воротник рубашки, казалось, накрахмален так туго, что им можно резать хлеб. Его единственная рука была затянута в серую лайковую перчатку, а на коротко остриженной, массивной, уже в сединах, голове красовалась большая серая шляпа, поля которой окружали высокую тулью, словно крепостной ров – замок. В этом костюме он откровенно походил на музейный экспонат.
Передо мной отворилась высокая дверь красного дерева, явив стоявшего сбоку дворецкого с лицом пепельного цвета, который пропустил нас в обширный вестибюль. Надо сказать, что у меня просто захватило дух, когда моим глазам открылись две широкие лестницы со сверкающими белыми перилами и огромная люстра, величиной с церковный колокол, аляповатая, словно серьги гулящей девки. Я решил про себя, что с хозяина этого дома надо будет запросить побольше.
Араб-дворецкий степенно поклонился и протянул руку за моей шляпой.
– Если не возражаете, я возьму ее с собой, – сказал я, держа шляпу за поля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Наконец я вышел из машины и только тогда заметил в двадцати метрах от себя синий «мерседес» с опускающимся верхом и двоих мужчин, которые, прислонившись к автомобилю, несомненно, кого-то поджидали. Хмель мигом вылетел у меня из головы, когда я увидел, что один из них выплюнул свою сигарету и направился ко мне. Он приблизился, и я отметил про себя, что для гестаповца он выглядит слишком холеным.
На другом, похожем на циркового атлета, была форма шофера, хотя, на мой взгляд, куда больше ему подошла бы шкура леопарда. Было совершенно очевидно, что его присутствие придавало уверенности его элегантно одетому молодому партнеру.
– Господин Гюнтер? Вы господин Гюнтер?
Он остановился прямо передо мной, и я взглянул на него с такой свирепостью, которая испугала бы и медведя: терпеть не могу, когда глубокой ночью кто-то пристает ко мне на пороге моего дома.
– Я его брат. А самого Гюнтера сейчас нет в городе. – Человек широко улыбнулся. Я тоже почувствовал, что этого господина таким образом не проведешь.
– Господин Гюнтер, частный сыщик? Мой хозяин хотел 5ы побеседовать с вами. – Он показал на большой «мерседес». – Он ждет в машине. Я говорил с вашей консьержкой, и она утверждала, что вы вот-вот должны вернуться. Это было три часа назад, так что нам пришлось тут дожидаться вас, и довольно долго. А дело действительно срочное.
Я посмотрел на часы.
– Послушайте, дружище, сейчас без двадцати два, и меня совсем не интересует то, что вы хотите мне предложить. Я устал, а кроме того, сильно пьян, и единственное, о чем я сейчас мечтаю, – это завалиться в постель. Мое агентство – на Александрплац. Так что буду признателен, если завтра вы туда зайдете.
Молодой человек с располагающей свежестью в лице и цветком в петлице загородил мне дорогу.
– Мы не может ждать до утра, – сказал он, а затем победно улыбнулся. – Пожалуйста, поговорите с ним. Всего одну минуту, я вас очень прошу.
– Поговорить? С кем? – Я все еще недоумевал.
– Вот его визитная карточка.
Он протянул мне карточку, и я тупо уставился на нее, словно это был лотерейный билет, которому обеспечен выигрыш. Молодой человек наклонился и прошептал:
– Доктор Фриц Шем, немецкий адвокат. «Шем и Шеленберг», Уинтер-ден-Линден, 56. Это респектабельная фирма.
– Не сомневаюсь, – ответил я. – Но чтобы адвокат из такой фирмы ждал меня в это время суток? Вы думаете, я верю в сказки?
Тем не менее я пошел за ним к машине. Шофер открыл дверь передо мной. Я поставил ногу на подножку и заглянул внутрь. Человек, от которого исходил запах одеколона, наклонился ко мне, но я не смог разглядеть его лица – оно оставалось в тени. Когда он заговорил, его голос прозвучал холодно и неприветливо.
– Это вы – Гюнтер, сыщик?
– Да, это я. А вы, должно быть, – я сделал вид, что читаю карточку, – доктор Фриц Шем, немецкий адвокат?
Я произнес «немецкий» с неприкрытым сарказмом, поскольку терпеть не мог это слово на визитных карточках и вывесках, так как знал, что люди таким образом подчеркивали свою расовую благонадежность. Кроме того, оно здесь было совершенно излишним, поскольку евреям юридическая практика запрещена. Я никогда не написал бы на своей карточке «немецкий частный детектив». Это было бы все равно что написать «лютеранский частный детектив», или «антисоциальный частный детектив», или «овдовевший частный детектив». Хотя на самом деле я и то, и другое, и третье. Правда, в церкви я теперь бываю довольно редко. Должен признаться, что среди моих клиентов много евреев, и это очень выгодные клиенты. Они платят сразу, а проблема у всех одна и та же: люди ищут своих пропавших близких. Впрочем, и результаты поисков всегда одни и те же. Тело, выловленное из канала Ландвер и попавшее туда по милости Гестапо или штурмовиков. Одинокий самоубийца, найденный в гребной лодке в Ванзее. Или имя в списке отправленных в концлагерь. Вот почему мне не понравился этот адвокат, немецкий адвокат.
Поэтому я сказал:
– Послушайте, господин доктор. Как я только что объяснил вашему человеку, я устал и так много выпил сегодня, что забыл о том, что у меня есть управляющий в банке, который заботится о моем благосостоянии.
Шем опустил руку в карман пиджака, но я даже не шевельнулся, настолько уже был вымотан. Однако из кармана он вытащил бумажник.
– Я навел справки и выяснил, что на вас можно положиться. Вы нужны мне на пару часов, за которые я заплачу вам двести рейхсмарок, что соответствует вашему заработку за неделю. – Господин доктор положил бумажник на колени и вытащил оттуда два синих банкнота, сделать это ему было не так-то просто, поскольку он оказался одноруким. – А потом Ульрих отвезет вас домой.
Я взял деньги.
– Черт возьми! Я ведь собирался лечь в кровать и поспать. Но, кажется, это придется отложить. – Мне пришлось наклониться, чтобы сесть в машину. – Поехали, Ульрих.
Ульрих захлопнул мою дверь и занял место шофера. Рядом с ним сел тот самый молодой человек с пронзительно свежим лицом. Мы двинулись в западном направлении.
– Куда мы едем? – спросил я.
– Вы все узнаете в свое время, – ответил Шем. – Хотите выпить? А может, закурить? – Он открыл ящик с напитками, который выглядел так, будто его достали с затонувшего «Титаника», и предложил коробку с сигаретами: – Это американские сигареты.
Я закурил, а от напитков отказался: когда тебе ни за что ни про что отстегивают двести марок, надо иметь свежую голову.
– Не будете ли вы так любезны поднести мне огонек? – попросил Шем, вставляя сигарету в рот. – Единственное, что мне не удается, это зажигать спички. Я потерял руку, когда Людендорф бросил нас на штурм Льежской крепости. А вы были на передовой?
Голос у него был мягкий, и говорил он вежливо, даже вкрадчиво, почти растягивая слова, но тем не менее в интонации проскользнул отзвук металла, и я подумал, что такой голос может заставить человека наговорить на себя черт знает что. С таким голосом можно сделать блестящую карьеру в Гестапо. Я дал ему прикурить, закурил сам и откинулся на спинку сиденья.
– Да, я был в Турции.
О Боже, сколько людей – и так неожиданно – заинтересовались моим военным прошлым! Может, мне стоило обратиться с прошением насчет заслуженной награды, какого-нибудь «Значка ветерана»? Я выглянул в окно и увидел, что мы приближаемся к Грюневальду – лесному массиву по берегу реки Хафель в западной части Берлина.
– А в каком чине вас демобилизовали?
– В чине сержанта. – Я почувствовал, что он улыбается.
– А я был майором, – уточнил он с единственной целью поставить меня на место. – И после войны вы пошли в полицию?
– Нет, не сразу. Какое-то время я состоял на гражданской службе, но она была нестерпимо однообразной, и в 1922 году я поступил в полицию.
– А когда вы ушли оттуда?
– Послушайте, господин доктор, я что-то не припомню, чтобы, усаживаясь в машину, я обещал под присягой отвечать на все ваши вопросы.
– Простите меня, – сказал, он. – Мне было просто интересно, вы ушли по собственному желанию или...
– Или меня выгнали? И у вас хватает наглости задавать мне такой вопрос, Шем?
– А что я такого спросил? – невинным тоном произнес он.
– Я вам отвечу. Я ушел сам, так как еще немного, и они бы вышвырнули меня, как сделали это с другими. Я не национал-социалист, но я и не коци, черт возьми. Я ненавижу большевизм так же, как его ненавидят нацисты или, по крайней мере, как они должны его ненавидеть. Но для нынешнего руководства Крипо или Зипо – или как оно там сейчас называется? – одной ненависти к большевизму оказывается недостаточно. По их мнению, если ты не с нацистами, значит, ты против них.
– Поэтому вы, будучи инспектором по уголовным делам, ушли из Крипо. – Он выдержал паузу, а потом добавил с подчеркнутым удивлением: – Чтобы стать штатным детективом в отеле «Адлон».
– Какого же черта вы задаете мне вопросы, если вам и так все известно? – фыркнул я.
– Мой клиент всегда стремится узнать как можно больше о людях, которые на него работают.
– А я пока не дал своего согласия работать на него. Может быть, я еще откажусь. Хотя бы для того, чтобы посмотреть, какое у вас будет тогда выражение лица.
– Может быть. Но это будет величайшей глупостью с вашей стороны. В Берлине не меньше дюжины таких, как вы – частных сыщиков. – Он произнес эти слова с откровенным презрением.
– Тогда почему же вы остановили свой выбор на мне?
– Вы уже однажды работали на моего клиента, хотя и не знали об этом. Пару лет назад вы расследовали одно дело по заданию Немецкой компании по страхованию жизни, а мой клиент в ней главный пайщик. И пока Крипо блуждало в потемках, вам удалось отыскать кое-что из украденных облигаций.
– Да, я помню это дело. – У меня были на то свои причины. Это было одно из моих первых дел после того, как я ушел из «Адлона» и открыл свое агентство. Мне повезло.
– Всегда нужно верить в свою звезду, – напыщенно произнес Шем.
Истинная правда, подумал я, и лучший пример этому – наш фюрер.
Тем временем мы проехали Грюневальдский лес и оказались в Далеме, районе, где жили самые богатые и влиятельные люди страны, вроде семейства Риббентропов. Наша машина подъехала к огромным воротам из кованого железа, вделанным в могучие, непробиваемые стены, и молодой человек с неподражаемой свежести лицом выскочил из машины, чтобы открыть их.
– Поезжай без остановок, – приказал Шем. – Мы уже и так задержались.
Мы въехали в широкую аллею и через пять минут очутились на широкой площадке, посыпанной гравием и расположенной перед продолговатой формы домом с двумя флигелями. Ульрих остановил машину у небольшого фонтана и выскочил, чтобы открыть нам двери. Мы вышли.
По периметру здания располагалась крытая галерея, крыша которой опиралась на толстые балки и деревянные колонны. По галерее прохаживался человек, державший на поводках двух свирепых доберманов. Было темно, и только парадная дверь освещалась висячим фонарем, но я все-таки сумел разглядеть, что стены дома были сложены из белого камня, а над ними круто поднималась крыша. Дом был размером с приличный отель, из дорогих. Во всяком случае, из тех, что мне не по карману. Где-то в саду послышался крик павлина.
Подойдя к двери, я наконец-то смог как следует рассмотреть доктора. С любой точки зрения это был довольно красивый, респектабельного вида мужчина лет пятидесяти, который оказался выше, чем это мне представлялось в машине. Его костюм был продуман до деталей, но совершенно не соответствовал моде: брюки и пиджак светло-серые, в полоску, кремовый жилет и гетры, воротник рубашки, казалось, накрахмален так туго, что им можно резать хлеб. Его единственная рука была затянута в серую лайковую перчатку, а на коротко остриженной, массивной, уже в сединах, голове красовалась большая серая шляпа, поля которой окружали высокую тулью, словно крепостной ров – замок. В этом костюме он откровенно походил на музейный экспонат.
Передо мной отворилась высокая дверь красного дерева, явив стоявшего сбоку дворецкого с лицом пепельного цвета, который пропустил нас в обширный вестибюль. Надо сказать, что у меня просто захватило дух, когда моим глазам открылись две широкие лестницы со сверкающими белыми перилами и огромная люстра, величиной с церковный колокол, аляповатая, словно серьги гулящей девки. Я решил про себя, что с хозяина этого дома надо будет запросить побольше.
Араб-дворецкий степенно поклонился и протянул руку за моей шляпой.
– Если не возражаете, я возьму ее с собой, – сказал я, держа шляпу за поля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45