"Хоть они – мои, – говорила она. – Они не из Сен-Жиля".
Этот злобный удар Шарлотта нанесла на прощанье всем обитателям замка.
Сен-Жиль был заклеймен. Я спросил себя, видел ли комиссар полиции Франсуазу такой, какой видел ее я: одинокая, от всех особняком, она цеплялась за сокровища, привезенные из родного дома сюда, где она никому не была нужна, где добивались не ее любви, а ее денег.
Commissaire попросил проводить его в спальню, и я повел его наверх; все прочие остались в гостиной. Когда мы шли по коридору, он сказал:
– Я должен снова выразить свое сожаление, месье, по поводу того, что мы еще усугубили ваше горе, вторгшись к вам в такое время и причинив все эти неудобства.
– Ради Бога, не извиняйтесь, – сказал я, – вы проявили максимум такта.
– Любопытная вещь, – сказал он. – Обычно, когда случается подобная трагедия, те, кто был ближе всех к усопшему, чувствуют себя так, словно находятся на скамье подсудимых. Они спрашивают себя, нет ли здесь их вины и как они могли бы предотвратить это. В вашем случае на второй вопрос есть один ответ: никак. Все, кроме прислуги, ушли из замка. Это было очень неудачно, но тут никто не виноват, разве что ваша малышка, но она об этом никогда не узнает.
Я открыл дверь спальни и, когда мы вошли, увидел, что закрытые прежде ставни распахнуты настежь, а створки окна откинуты к стене. Через подоконник перевесилась Мари-Ноэль; одной рукой она держалась за оконную раму, другая, так же, как плечи и голова, была не видна. Я слышал, как у комиссара полиции перехватило дыхание, и положил ему ладонь на руку. Мы оба импульсивно бросились было вперед, но сделай мы это, мы могли ее напугать – вдруг девочка выпустит раму! Застыв на месте, мы ждали – вечность, а возможно, десять секунд. Затем рука переместилась, тело стало сползать в комнату, и Мари-Ноэль показалась в проеме окна. Она спрыгнула на пол лицом к нам, растрепанная, с сияющими глазами.
– Я достала его, – сказала она. – Он зацепился за оконный карниз.
К комиссару полиции к первому вернулся голос. Я не мог говорить. Я мог только глядеть, не отрывая глаз, на Мари-Ноэль, невредимую, даже не подозревающую об опасности. В руках ее было что-то, похожее на тряпку для вытирания пыли.
– Что вы достали, моя девочка? – спросил commissaire.
– Медальон, – ответила Мари-Ноэль, – тот, который папа привез маман из Парижа на прошлой неделе. Наверно, она вытряхивала из тряпки пыль в окно, как она всегда делала, и медальон за нее зацепился. И то, и другое лежало на карнизе под окном. Я высунулась и увидела их.
Девочка подошла поближе.
– Посмотрите, – сказала она, – булавка вонзилась в тряпку. Если бы я не перевесилась вниз так далеко, я бы до них не дотянулась. Маман надо было только позвонить, и Гастон или другой кто-нибудь достали бы ей медальон. Она думала, что сможет добраться до него сама. – Мари-Ноэль взглянула на commissaire. – Вы верите в Бога? – спросила она.
– Разумеется, – удивленно ответил тот.
– Папа – нет. Он скептик. Но то, что я нашла медальон и пыльную тряпку, было ответом на мою молитву. Я сказала Святой Деве: "Я так мало делала для маман при ее жизни. Позволь мне сделать для нее хоть что-нибудь, когда она умерла". Святая Дева велела мне высунуться из окна. Мне не хотелось. Мне было неприятно. Но я нашла медальон. Я так и не знаю, чем это может помочь маман, но, может быть, там, в раю, ей хочется, чтобы медальон был у ее дочери, а не лежал позабытый и не покрывался ржавчиной на карнизе.
Глава 23
Прежде чем уехать, комиссар полиции заверил меня, что вполне удовлетворен расследованием – моя супруга, без сомнения, случайно упала из окна, – и попросил заехать к нему на следующий день в одиннадцать часов.
Насколько он понял со слов моего брата, тело перевезут в замок позднее. Он снова выразил мне свое соболезнование, я снова поблагодарил его. Через несколько минут он уехал, оба доктора в своей машине – за ним следом.
Остался только частный поверенный, который был достаточно тактичен, чтобы извиниться за свое присутствие.
– Я задержался, месье, – сказал он, – лишь потому, что понял из беседы с вашим братом, что он не имел понятия о пунктах нового контракта с Корвале. И я подумал, что, пожалуй, есть смысл хотя бы в нескольких словах прояснить ситуацию.
– Единственное, что поможет прояснить ситуацию, – ответил я, – это личное знакомство с контрактом. Мой брат волен прочитать его в любую минуту.
Документ находится сейчас у меня в комнате.
Поль был в нерешительности.
– Мне не хотелось бы настаивать, особенно в настоящий момент, – сказал он, – но ты должен меня понять. Судя по словам месье Тальбера, новый контракт отличается от старого в самых существенных пунктах. Значит ли это, что все, сказанное тобой Жаку и мне по возвращении из Парижа, было ложью?
– Да, – сказал я.
– Тебе от этого какая разница? – прервала нас маман. – Владелец verrerie – Жан, а не ты. Он имеет полное право устраивать свои дела так, как считает нужным.
– Я управляю фабрикой, так? – сказал Поль. – Во всяком случае, стараюсь это делать. Знает Бог, это всегда было неблагодарной задачей. Я никогда не хотел этим заниматься, просто не было никого другого. Но зачем Жану было лгать, вот чего я не понимаю. Какой смысл был ставить нас всех в дурацкое положение?
– Я вовсе не хотел никого ставить в дурацкое положение, – сказал я.
– Я думал, что это единственный шанс спасти verrerie. Я отказался от мысли закрывать ее уже после возвращения из Парижа. Не спрашивай почему. Ты этого не поймешь.
– Но откуда ты взял бы деньги? – спросил Поль. – Месье Тальбер говорит, что при новых условиях фабрику ждет крах.
– Не знаю. Я об этом не думал.
– Месье надеялся на наследника? – предположил поверенный. – Потому-то он, без сомнения, и посвятил в это мадам Жан? Разумеется, теперь, когда все обернулось таким образом…
Он замолчал – человек он был осмотрительный. Графиня, по-прежнему сидевшая у камина, не спускала с него глаз.
– Мы слушаем вас, – сказала она. – Кончайте свою фразу, месье.
Теперь, когда все обернулось таким образом… Что дальше?
Поверенный, словно извиняясь, обратился ко мне.
– Я не сомневаюсь, месье, ни для кого в семье не секрет, – сказал он, – что согласно пунктам брачного договора после смерти супруги вы получаете значительное состояние.
– Отнюдь не секрет, – подтвердил я.
– Так что, по сути дела, выгодны для вас условия контракта с Корвале или нет, не так уж и важно, ведь увеличение капитала покроет убытки.
Никто не заметил, а может быть, не придал значения тому, что Мари-Ноэль сидела на скамеечке возле бабки и внимательно прислушивалась к разговору.
– Месье Тальбер хочет сказать, что папа все-таки получит деньги? – спросила она. – Я думала, он их получит, только если у меня будет братец.
– Сиди спокойно, – сказала графиня.
– Да, – медленно произнес Поль, – мы, конечно, знали это. Но такие вещи не обсуждают в семейном кругу. Естественно, все мы надеялись, что моя невестка родит сына.
Поверенный ничего не сказал. Ему нечего было сказать.
Поль обернулся ко мне.
– Прости, – сказал он, – но если ты не против, я все же взгляну на контракт. Это будет только справедливо.
Я кинул связку ключей на стол.
– Как хочешь. Он в саквояже в шкафу.
Мари-Ноэль вскочила на ноги.
– Я пойду принесу! – крикнула она и, схватив ключи, выбежала из комнаты, прежде чем кто-нибудь успел ее остановить. Да это и не имело значения: все равно контракт следовало прочитать.
– Право, Поль, – сказала Рене, – ты ведешь себя бестактно. Как сказал месье Тальбер, положение изменилось в результате смерти бедняжки Франсуазы, и, я думаю, вряд ли сейчас подходящий момент, чтобы обсуждать дела. Я чувствую себя крайне неловко, и это должно быть очень тягостно для Жана.
– Это тягостно для всех нас, – сказал Поль. – И мне вовсе не по душе, что verrerie извлечет выгоду из смерти Франсуазы. Но я не люблю оставаться в дураках.
Тальберу было явно не по себе.
– Прошу извинить меня, – сказал он. – Я бы и не упомянул о контракте, если бы знал об этом злосчастном недоразумении насчет его условий. Естественно, я к вашим услугам, месье, – обратился он ко мне, – как по этому, так и по любому другому вопросу, требующему досконального обсуждения, в любое удобное для вас время после похорон.
– Похороны будут в пятницу, – сказала графиня. – Я уже договорилась об этом с господином кюре. Мою невестку привезут домой послезавтра и положат здесь, чтобы друзья и соседи могли отдать ей последние почести. Принимать всех, разумеется, буду я. – Поверенный поклонился. – Будьте так любезны, месье Тальбер, проследите, чтобы извещение о смерти попало в редакции газет еще сегодня: оно должно появиться завтра в утренних выпусках. Я сама написала краткий некролог.
Графиня взяла несколько листков бумаги, лежавших у нее на коленях, и протянула ему.
– Господин кюре попросит мать-настоятельницу монастыря в Лорее прислать в замок несколько монахинь, чтобы в ночь на четверг и пятницу они бодрствовали у одра усопшей.
Графиня замолчала, задумалась, постукивая пальцами по подлокотнику кресла.
– Гроб понесут, естественно, наши люди из поместья. Будем надеяться, погода продержится до тех пор. Мой муж умер зимой, земля была покрыта снегом, и людям было очень скользко нести его через мост.
Через распахнутую дверь донеслись шаги Мари-Ноэль: вот она сбежала по лестнице, вот пересекла холл.
– Не шуми, детка, – сказала графиня, когда девочка влетела в комнату.
– Когда в доме траур, надо ходить тихо.
Мари-Ноэль подошла прямо к Полю и протянула ему папку.
– Ты разрешаешь? – спросил он, взглянув на меня.
– Естественно, – сказал я.
В течение некоторого времени единственным звуком был шелест бумаги, когда Поль переворачивал хрустящие страницы контракта. Затем он обернулся ко мне.
– Ты отдаешь себе отчет, – сказал он без всякого выражения, ничем не выдавая чувств, кипевших в нем, – что этот контракт идет вразрез со всем, что мы решили перед твоей поездкой в Париж?
– Да, – сказал я.
– Ты подписал дубликат и вернул его им?
– Я подписал его в субботу в конторе и отправил с почты по пути домой.
– Значит, сделать уже ничего нельзя. Как сказала маман, хозяин фабрики – ты и условия договора можешь ставить, какие захочешь. Но что касается меня, то управлять для тебя фабрикой мне теперь невозможно.
Он встал с места и протянул мне контракт. Его встревоженное, огорченное лицо вдруг сделалось утомленным и старым.
– Знает Бог, я не претендую на то, что я "голова", но даже я добился бы в Париже лучших результатов. Подписывать такой контракт может только человек, за спиной которого колоссальное состояние. Из всего этого я могу заключить одно: все то время, что ты находился в Париже, ты был в весьма легкомысленном настроении.
С минуту все молчали. Затем графиня потянулась к шнуру от звонка возле камина.
– Полагаю, нам не следует дольше задерживать месье Тальбера.
Длительное обсуждение будущего в данный момент совершенно неуместно, и, я уверена, у него найдется множество дел в Вилларе, как и у нас здесь, в замке.
Поверенный попрощался с нами, и Гастон проводил его из гостиной.
Графиня обернулась ко мне.
– Ты плохо выглядишь, Жан, – сказала она. – У тебя был долгий и беспокойный день. Почему бы тебе не отдохнуть? У тебя есть часок перед тем, как мы пойдем в церковь на панихиду по Франсуазе, которую будет служить господин кюре. А затем мы все вместе поедем в Виллар в больничную часовню.
Графиня нашарила очки, висевшие у нее на груди рядом с крестом, и принялась набрасывать имена и адреса на листках бумаги.
Я вышел из замка и подошел ко рву. Коровы уже паслись. Солнце скатилось за деревья. Рядом с голубятней, там, где был костер, белело пятно золы.
Скоро поднимется туман, окружит замок плотной стеной; уже и сейчас при закрытых ставнях он стоял обособленно от вечернего мира, от галок, что стаями слетались в лес, от черно-белых коров, щиплющих траву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Этот злобный удар Шарлотта нанесла на прощанье всем обитателям замка.
Сен-Жиль был заклеймен. Я спросил себя, видел ли комиссар полиции Франсуазу такой, какой видел ее я: одинокая, от всех особняком, она цеплялась за сокровища, привезенные из родного дома сюда, где она никому не была нужна, где добивались не ее любви, а ее денег.
Commissaire попросил проводить его в спальню, и я повел его наверх; все прочие остались в гостиной. Когда мы шли по коридору, он сказал:
– Я должен снова выразить свое сожаление, месье, по поводу того, что мы еще усугубили ваше горе, вторгшись к вам в такое время и причинив все эти неудобства.
– Ради Бога, не извиняйтесь, – сказал я, – вы проявили максимум такта.
– Любопытная вещь, – сказал он. – Обычно, когда случается подобная трагедия, те, кто был ближе всех к усопшему, чувствуют себя так, словно находятся на скамье подсудимых. Они спрашивают себя, нет ли здесь их вины и как они могли бы предотвратить это. В вашем случае на второй вопрос есть один ответ: никак. Все, кроме прислуги, ушли из замка. Это было очень неудачно, но тут никто не виноват, разве что ваша малышка, но она об этом никогда не узнает.
Я открыл дверь спальни и, когда мы вошли, увидел, что закрытые прежде ставни распахнуты настежь, а створки окна откинуты к стене. Через подоконник перевесилась Мари-Ноэль; одной рукой она держалась за оконную раму, другая, так же, как плечи и голова, была не видна. Я слышал, как у комиссара полиции перехватило дыхание, и положил ему ладонь на руку. Мы оба импульсивно бросились было вперед, но сделай мы это, мы могли ее напугать – вдруг девочка выпустит раму! Застыв на месте, мы ждали – вечность, а возможно, десять секунд. Затем рука переместилась, тело стало сползать в комнату, и Мари-Ноэль показалась в проеме окна. Она спрыгнула на пол лицом к нам, растрепанная, с сияющими глазами.
– Я достала его, – сказала она. – Он зацепился за оконный карниз.
К комиссару полиции к первому вернулся голос. Я не мог говорить. Я мог только глядеть, не отрывая глаз, на Мари-Ноэль, невредимую, даже не подозревающую об опасности. В руках ее было что-то, похожее на тряпку для вытирания пыли.
– Что вы достали, моя девочка? – спросил commissaire.
– Медальон, – ответила Мари-Ноэль, – тот, который папа привез маман из Парижа на прошлой неделе. Наверно, она вытряхивала из тряпки пыль в окно, как она всегда делала, и медальон за нее зацепился. И то, и другое лежало на карнизе под окном. Я высунулась и увидела их.
Девочка подошла поближе.
– Посмотрите, – сказала она, – булавка вонзилась в тряпку. Если бы я не перевесилась вниз так далеко, я бы до них не дотянулась. Маман надо было только позвонить, и Гастон или другой кто-нибудь достали бы ей медальон. Она думала, что сможет добраться до него сама. – Мари-Ноэль взглянула на commissaire. – Вы верите в Бога? – спросила она.
– Разумеется, – удивленно ответил тот.
– Папа – нет. Он скептик. Но то, что я нашла медальон и пыльную тряпку, было ответом на мою молитву. Я сказала Святой Деве: "Я так мало делала для маман при ее жизни. Позволь мне сделать для нее хоть что-нибудь, когда она умерла". Святая Дева велела мне высунуться из окна. Мне не хотелось. Мне было неприятно. Но я нашла медальон. Я так и не знаю, чем это может помочь маман, но, может быть, там, в раю, ей хочется, чтобы медальон был у ее дочери, а не лежал позабытый и не покрывался ржавчиной на карнизе.
Глава 23
Прежде чем уехать, комиссар полиции заверил меня, что вполне удовлетворен расследованием – моя супруга, без сомнения, случайно упала из окна, – и попросил заехать к нему на следующий день в одиннадцать часов.
Насколько он понял со слов моего брата, тело перевезут в замок позднее. Он снова выразил мне свое соболезнование, я снова поблагодарил его. Через несколько минут он уехал, оба доктора в своей машине – за ним следом.
Остался только частный поверенный, который был достаточно тактичен, чтобы извиниться за свое присутствие.
– Я задержался, месье, – сказал он, – лишь потому, что понял из беседы с вашим братом, что он не имел понятия о пунктах нового контракта с Корвале. И я подумал, что, пожалуй, есть смысл хотя бы в нескольких словах прояснить ситуацию.
– Единственное, что поможет прояснить ситуацию, – ответил я, – это личное знакомство с контрактом. Мой брат волен прочитать его в любую минуту.
Документ находится сейчас у меня в комнате.
Поль был в нерешительности.
– Мне не хотелось бы настаивать, особенно в настоящий момент, – сказал он, – но ты должен меня понять. Судя по словам месье Тальбера, новый контракт отличается от старого в самых существенных пунктах. Значит ли это, что все, сказанное тобой Жаку и мне по возвращении из Парижа, было ложью?
– Да, – сказал я.
– Тебе от этого какая разница? – прервала нас маман. – Владелец verrerie – Жан, а не ты. Он имеет полное право устраивать свои дела так, как считает нужным.
– Я управляю фабрикой, так? – сказал Поль. – Во всяком случае, стараюсь это делать. Знает Бог, это всегда было неблагодарной задачей. Я никогда не хотел этим заниматься, просто не было никого другого. Но зачем Жану было лгать, вот чего я не понимаю. Какой смысл был ставить нас всех в дурацкое положение?
– Я вовсе не хотел никого ставить в дурацкое положение, – сказал я.
– Я думал, что это единственный шанс спасти verrerie. Я отказался от мысли закрывать ее уже после возвращения из Парижа. Не спрашивай почему. Ты этого не поймешь.
– Но откуда ты взял бы деньги? – спросил Поль. – Месье Тальбер говорит, что при новых условиях фабрику ждет крах.
– Не знаю. Я об этом не думал.
– Месье надеялся на наследника? – предположил поверенный. – Потому-то он, без сомнения, и посвятил в это мадам Жан? Разумеется, теперь, когда все обернулось таким образом…
Он замолчал – человек он был осмотрительный. Графиня, по-прежнему сидевшая у камина, не спускала с него глаз.
– Мы слушаем вас, – сказала она. – Кончайте свою фразу, месье.
Теперь, когда все обернулось таким образом… Что дальше?
Поверенный, словно извиняясь, обратился ко мне.
– Я не сомневаюсь, месье, ни для кого в семье не секрет, – сказал он, – что согласно пунктам брачного договора после смерти супруги вы получаете значительное состояние.
– Отнюдь не секрет, – подтвердил я.
– Так что, по сути дела, выгодны для вас условия контракта с Корвале или нет, не так уж и важно, ведь увеличение капитала покроет убытки.
Никто не заметил, а может быть, не придал значения тому, что Мари-Ноэль сидела на скамеечке возле бабки и внимательно прислушивалась к разговору.
– Месье Тальбер хочет сказать, что папа все-таки получит деньги? – спросила она. – Я думала, он их получит, только если у меня будет братец.
– Сиди спокойно, – сказала графиня.
– Да, – медленно произнес Поль, – мы, конечно, знали это. Но такие вещи не обсуждают в семейном кругу. Естественно, все мы надеялись, что моя невестка родит сына.
Поверенный ничего не сказал. Ему нечего было сказать.
Поль обернулся ко мне.
– Прости, – сказал он, – но если ты не против, я все же взгляну на контракт. Это будет только справедливо.
Я кинул связку ключей на стол.
– Как хочешь. Он в саквояже в шкафу.
Мари-Ноэль вскочила на ноги.
– Я пойду принесу! – крикнула она и, схватив ключи, выбежала из комнаты, прежде чем кто-нибудь успел ее остановить. Да это и не имело значения: все равно контракт следовало прочитать.
– Право, Поль, – сказала Рене, – ты ведешь себя бестактно. Как сказал месье Тальбер, положение изменилось в результате смерти бедняжки Франсуазы, и, я думаю, вряд ли сейчас подходящий момент, чтобы обсуждать дела. Я чувствую себя крайне неловко, и это должно быть очень тягостно для Жана.
– Это тягостно для всех нас, – сказал Поль. – И мне вовсе не по душе, что verrerie извлечет выгоду из смерти Франсуазы. Но я не люблю оставаться в дураках.
Тальберу было явно не по себе.
– Прошу извинить меня, – сказал он. – Я бы и не упомянул о контракте, если бы знал об этом злосчастном недоразумении насчет его условий. Естественно, я к вашим услугам, месье, – обратился он ко мне, – как по этому, так и по любому другому вопросу, требующему досконального обсуждения, в любое удобное для вас время после похорон.
– Похороны будут в пятницу, – сказала графиня. – Я уже договорилась об этом с господином кюре. Мою невестку привезут домой послезавтра и положат здесь, чтобы друзья и соседи могли отдать ей последние почести. Принимать всех, разумеется, буду я. – Поверенный поклонился. – Будьте так любезны, месье Тальбер, проследите, чтобы извещение о смерти попало в редакции газет еще сегодня: оно должно появиться завтра в утренних выпусках. Я сама написала краткий некролог.
Графиня взяла несколько листков бумаги, лежавших у нее на коленях, и протянула ему.
– Господин кюре попросит мать-настоятельницу монастыря в Лорее прислать в замок несколько монахинь, чтобы в ночь на четверг и пятницу они бодрствовали у одра усопшей.
Графиня замолчала, задумалась, постукивая пальцами по подлокотнику кресла.
– Гроб понесут, естественно, наши люди из поместья. Будем надеяться, погода продержится до тех пор. Мой муж умер зимой, земля была покрыта снегом, и людям было очень скользко нести его через мост.
Через распахнутую дверь донеслись шаги Мари-Ноэль: вот она сбежала по лестнице, вот пересекла холл.
– Не шуми, детка, – сказала графиня, когда девочка влетела в комнату.
– Когда в доме траур, надо ходить тихо.
Мари-Ноэль подошла прямо к Полю и протянула ему папку.
– Ты разрешаешь? – спросил он, взглянув на меня.
– Естественно, – сказал я.
В течение некоторого времени единственным звуком был шелест бумаги, когда Поль переворачивал хрустящие страницы контракта. Затем он обернулся ко мне.
– Ты отдаешь себе отчет, – сказал он без всякого выражения, ничем не выдавая чувств, кипевших в нем, – что этот контракт идет вразрез со всем, что мы решили перед твоей поездкой в Париж?
– Да, – сказал я.
– Ты подписал дубликат и вернул его им?
– Я подписал его в субботу в конторе и отправил с почты по пути домой.
– Значит, сделать уже ничего нельзя. Как сказала маман, хозяин фабрики – ты и условия договора можешь ставить, какие захочешь. Но что касается меня, то управлять для тебя фабрикой мне теперь невозможно.
Он встал с места и протянул мне контракт. Его встревоженное, огорченное лицо вдруг сделалось утомленным и старым.
– Знает Бог, я не претендую на то, что я "голова", но даже я добился бы в Париже лучших результатов. Подписывать такой контракт может только человек, за спиной которого колоссальное состояние. Из всего этого я могу заключить одно: все то время, что ты находился в Париже, ты был в весьма легкомысленном настроении.
С минуту все молчали. Затем графиня потянулась к шнуру от звонка возле камина.
– Полагаю, нам не следует дольше задерживать месье Тальбера.
Длительное обсуждение будущего в данный момент совершенно неуместно, и, я уверена, у него найдется множество дел в Вилларе, как и у нас здесь, в замке.
Поверенный попрощался с нами, и Гастон проводил его из гостиной.
Графиня обернулась ко мне.
– Ты плохо выглядишь, Жан, – сказала она. – У тебя был долгий и беспокойный день. Почему бы тебе не отдохнуть? У тебя есть часок перед тем, как мы пойдем в церковь на панихиду по Франсуазе, которую будет служить господин кюре. А затем мы все вместе поедем в Виллар в больничную часовню.
Графиня нашарила очки, висевшие у нее на груди рядом с крестом, и принялась набрасывать имена и адреса на листках бумаги.
Я вышел из замка и подошел ко рву. Коровы уже паслись. Солнце скатилось за деревья. Рядом с голубятней, там, где был костер, белело пятно золы.
Скоро поднимется туман, окружит замок плотной стеной; уже и сейчас при закрытых ставнях он стоял обособленно от вечернего мира, от галок, что стаями слетались в лес, от черно-белых коров, щиплющих траву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58