– Знаете, какое ему предъявили обвинение? – спросил мой клиент.
– Какое?
– Перенесение несовершеннолетней птицы через неподвижное тело с безнравственными намерениями! – выпалил он и расхохотался.
Я вернулся в контору только к трем часам. Разобрался со всеми делами, накопившимися за время моего отсутствия, а потом позвонил Карлу Дженнингзу и попросил заглянуть ко мне на минутку.
Карлу двадцать семь лет, он недавно – от силы два года назад – закончил Гарвардскую юридическую школу и решил начать практику на Юге, где жизнь дешевле, а наркотики в цене. При обсуждении сложных вопросов он, как самый молодой в нашей фирме, предлагал порой оригинальные решения, на что люди среднего возраста, вроде нас с Фрэнком, уже не способны. Да, среднего возраста. Или, если хотите более точно, – уже выше среднего. Мне тридцать восемь, и, по моим расчетам, проживу я лет семьдесят – семьдесят пять. Тридцать восемь – половина от семидесяти шести, так что я уже переступил во вторую половину жизни. На работу Карл всегда являлся так, будто собирался на похороны, – стиль, доставшийся ему по наследству от отца-банкира из Бостона. Карл также унаследовал от pater familias вьющиеся светлые волосы, не слишком украшавший его орлиный нос и близорукие глаза, увеличенные толстыми линзами очков в черепаховой оправе. В его интонации безошибочно угадывается влияние диалекта, обычно приписываемого клану Кеннеди. Синтия в шутку называет его «Председатель правления».
Я рассказал Карлу о разговоре с Эйбом Поллаком и попросил проследить, чтобы наш клиент выписал чек на Эйба как адвоката, подписавшего контракт, и перечислил на его счет условно депонированную сумму. Карл заверил меня, что сделает это сразу же, как вернется в понедельник утром в контору после продолжительного уик-энда. Кроме того, я попросил его за время моего отсутствия потолковать с неким мистером Гарри Лумисом, работавшим в «Эй энд Эм Эгзон» на углу Уингдейл и Пайн. Просил его вытянуть из Лумиса все, что тот помнил об утре, когда Джордж Харпер приехал на бензоколонку заправить грузовичок горючим, и особенно подробно расспросить Лумиса о том, как продал Харперу пятигаллоновую канистру и как наполнял ее бензином.
– Больше всего меня интересует, почему на канистре нет отпечатков пальцев Лумиса, – объяснил я. – Харпер думает, что он был без перчаток, и не может вспомнить, обтирал ли Лумис канистру. Выясните это.
– Сделаю, – успокоил меня Карл. – Что еще?
– Я оставил Синтии номер телефона в Пуэрто-Валларта, по которому можно связаться со мной. Буду там до вечера в понедельник. Во вторник уедем в Мехико, у Синтии есть номер телефона нашего отеля.
– Прекрасно, – сказал Карл.
– Это все поручения, – сказал я.
Карл пожелал мне хорошо отдохнуть и ушел.
Подняв трубку, я позвонил в магазин Китти Рейнольдс. Объяснив, что представляю интересы человека, обвиненного в убийстве, спросил, не могу ли повидаться с ней сегодня. Она предложила мне приехать прямо сейчас, и не прошло двадцати минут, как я оказался на Люси-Сёркл. Еще десять минут у меня ушло на поиски местечка, куда можно было бы приткнуть машину, и было уже около четырех, когда я наконец остановился на тротуаре перед магазинчиком мисс Рейнольдс. Подняв глаза, я рассматривал вывеску на освещенной витрине.
Как хорошо известно жителям Калузы и приезжим, Сёркл и на самом деле представляет собой окружность, центр которой занимает довольно большой парк, по внешней стороне его тянется цепь ресторанов и магазинов: ювелирных и торгующих сувенирами; а кроме того, фотоателье, цветочная лавка, магазин оптики, почтовое отделение, несколько магазинов антиквариата, три магазина произведений искусства, специализированный сырный магазин, два магазина мужской обуви, пять – женской, с полдюжины магазинов женской одежды, парикмахерская, несколько закусочных, три магазина мужской одежды, шоколадница, кафе-мороженое, мебельный магазин, аптека, магазин дешевых товаров (в которых все стоит 50 центов), киоск с поздравительными открытками, магазин по продаже цитрусовых (апельсины и грейпфруты можно отправить с доставкой на дом не таким удачливым, как мы, жителям Миннесоты или Торонто), магазин, торгующий сумками и чемоданами, магазин, где продается мебель под красное дерево, магазин, торгующий только серьгами, и дискотека, в программу которой по средам вечером включают номер под названием «Пожарная команда», предназначенный исключительно для женщин (последний писк моды в нашем городе): несколько мужчин-танцовщиков демонстрируют умеренный стриптиз.
На вывеске над зеркальной витриной модного магазинчика значилось: «Уголок Китти». Я тут же решил, что название никуда не годится. Начать с того, что магазинчик расположен не на углу, а зажат с двух сторон обувным магазином и магазином произведений искусства. Хотя на Сёркл кое-где можно отыскать углы: там, где в нее вливаются боковые улицы. Во-вторых, это магазин предметов дамского туалета, выглядевших чересчур сексуально: бикини и вечерние платья с глубоким декольте, выставленные в витрине, никак не ассоциировались со словом «Китти», и, наконец, значение названия – «Уголок резвой киски» – вызывает в воображении теплое уютное местечко возле печки, где владелец этой киски поставил ящик с обрывками бумаги и дезодорированной соломкой, которую продают в любом супермаркете.
Когда я переступил порог, закрыв за собой дверь, в магазине не было ни души, кроме хозяйки. Китти оказалась натуральной блондинкой, рост около пяти футов шести дюймов; судя по округлым формам ее тела, весит она не меньше ста двадцати фунтов и ей хорошо за тридцать. Она была облачена, наверное, в самый эффектный туалет из выставленных на витрине: нечто не поддающееся описанию из голубого атласа с разрезом сбоку до бедра и низким декольте, выставлявшим на обозрение великолепную грудь, которой было слишком тесно под туго натянутой тканью. На мгновение мне показалось, что я ошибся адресом и попал в клуб «Алиса», где дамы в слегка прикрывающих тело костюмах танцуют между столиками, демонстрируя завсегдатаям, любителям «клубнички», за весьма умеренную цену свои прелести; долларовые бумажки они засовывают прямо за лямки лифчиков.
– Мисс Рейнольдс? – спросил я.
– Да.
– Я Мэттью Хоуп. Недавно звонил вам…
– Да, здравствуйте, мистер Хоуп, – сказала она и шагнула мне навстречу, улыбаясь и протягивая руку. Каждый изгиб ее тела рельефно обрисовывался под глянцевито сверкающей тканью платья, которого на ней почти не было.
Ярко-голубое платье гармонировало с цветом ее глаз, несколько более блеклых, а нитка жемчуга неправильной формы на шее – с дымчато-серым тоном век. На припухлых губах, с помадой цвета плодов граната, все еще играла улыбка. Влажная ладонь слегка коснулась моей руки. На меня повеяло сентиментально-слащавым запахом ее духов.
– Вы сказали мне по телефону…
– Да, что защищаю человека, которому предъявлено обвинение в убийстве, и был бы признателен вам за помощь.
– Но чем же я могу помочь? – спросила она, отпустив мою руку.
– Этого человека зовут Джордж Харпер.
– И что же?
– Он приятель Эндрю Оуэна.
– И что же? – снова повторила она.
У меня возникло впечатление, что Китти впервые слышит и то и другое имя. Я и не думал, что она знакома с Джорджем Харпером. Но после всего, что прочитал в деле о разводе Салли Оуэн…
– Эндрю Оуэн, – повторил я.
– Вам кажется, что я знакома с одним из них? – спросила она.
– Мне казалось, что вы могли бы знать мистера Оуэна.
– Извините, не знаю.
– Это тот черный, у которого винный магазинчик на углу Вайн и Третьей улицы.
– Извините, но…
– Мисс Рейнольдс, в прошлом году я вел дело о разводе Салли Оуэн. В то время она была женой мистера Оуэна. – Я умолк. Ни малейшего проблеска воспоминания не появилось на ее лице. – Миссис Оуэн называла вас свидетельницей по этому делу.
– Меня? – спросила она, и глаза ее широко раскрылись от удивления.
– Вы – Китти Рейнольдс, не так ли?
– Да.
– И живете в квартире над этим магазином, верно?
– Нет. Я живу на Фламинго.
– Раньше вы жили в квартире над этим магазином?
– Только не в последние полгода.
– Жили вы здесь год назад?
– Да.
– И как раз тогда и началось дело о разводе – в октябре прошлого года.
– И вы утверждаете, что миссис Оуэн называла меня сви…
– Она сказала, что мистер Оуэн оставил ее и жил здесь, с вами.
– Это чепуха.
– Так она рассказала.
– Тогда почему же меня… Я хочу сказать, если был судебный процесс, или слушание дела, или как вы там это называете, – тогда почему же меня не вызывали как свидетельницу или как там положено?
– Мы достигли соглашения до передачи дела в суд. Не было необходимости…
– Во всяком случае, все это чепуха. Кто эта женщина? Как она смела говорить обо мне такое? Жить с чернокожим? Единственный черный, которого я знаю, – мой садовник!
– Полагаю, вы живете одна, мисс Рейнольдс? Были ли вы…
– Да, развелась шесть лет назад.
– Так два года назад вы были одинокой женщиной, когда, по словам миссис Оуэн…
– Это не означает, что я была знакома с ее мужем! Никогда раньше и не слыхала о нем, пока вы не упомянули его имени.
– Так он не жил здесь, с вами?
– Конечно, нет! И потом, какое все это имеет отношение ко мне…
Она оборвала фразу на полуслове.
Меня поразило, как внезапно она оборвала свой вопрос, конец фразы буквально повис в воздухе, – это резало слух. Собиралась ли она добавить что-то еще к этому слову, возможно, чье-то имя, может, она хотела сказать: «ко мне и Эндрю»? Или: «ко мне и к кому-то еще»? И тут меня вдруг осенило: она произнесла не слово «мне», а только слог «ми», – часть имени, она хотела сказать: «Мишель»!
– Что вы хотели сказать?
– Уже сказала все, что хотела.
– Нет, вы себя оборвали.
– Вы мне сказали, что защищаете интересы…
– Да?
– Человека, по имени Джордж Харпер.
– Да.
– Так как все это связано с… с… тем, что случилось?
– Случилось то, что его жену убили.
– Да, так каким образом это убийство связано с вашими вопросами о… что… как там его звали?
– Эндрю Оуэн. Мисс Рейнольдс, что вы собирались сказать?
– Сказала вам, что говорила о…
– Мне кажется, что вы собирались произнести имя Мишель.
– Не знаю никого по имени Мишель.
– Но именно это вы и собирались сказать, правда? Вы хотели сказать: «Какое отношение все это имеет к Мишель?»
– Послушайте, у меня не укладывается в голове, почему вы так уверены в том, что именно я собиралась сказать? Вы читаете мои мысли на расстоянии, мистер Хоуп?
– Вы знали Мишель Харпер?
– Нет.
– Уверены в этом?
– Абсолютно.
– Вы знали Джорджа Харпера?
– Нет.
– Давайте вернемся на минутку к Эндрю Оуэну.
– Нет, не станем никого тревожить. Отыщем-ка дверь и уберемся отсюда, согласны, мистер Хоуп?
– Мисс Рейнольдс…
– Мне придется позвонить в полицию, – пригрозила она.
– Вероятно, – сказал я, выходя за дверь.
Меня внезапно охватило острое ощущение, что в этом деле все поголовно врут, включая и моего клиента.
И мне очень хотелось бы знать, по какой причине.
Глава 7
В 1621 году губернатор штата Массачусетс издал указ, по которому 13 декабря было объявлено днем празднования и молитвы, чтобы колонисты вознесли благодарность Всевышнему за богатый урожай зерна, впервые собранный ими после высадки на Плимут-Рок. Приглашенные на праздник индейцы принесли в дар хозяевам оленину и дикую индейку, и женщины подали их на стол вместе с рыбой, гусями и утками, которыми снабдили их мужья. Было на столе также много хлеба, выпеченного ими из пшеницы собственного урожая, маисовые лепешки, зеленые побеги кукурузы и бобы, а также жареная свинина, орехи и тыква, тушенная в кленовом соусе. Три дня колонисты и их гости – индейцы возносили молитвы, пели и веселились. Это был первый День Благодарения в Америке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35