– Белый или черный?
– Белый.
– Неважно. Главный вопрос – действительно ли он видел Харпера на пляже, или нам удастся доказать, что к его опознанию нельзя относиться с доверием. Он первый, с кем вам надо поговорить. Мэттью.
– Ладно, – сказал я и снова вздохнул.
– Теперь что касается Мишель, – продолжал Уиллоби, – у которой, к несчастью, ни о чем не спросишь. Она утверждала, что ее зверски избил муж. Но откуда нам известно, что это был он?
– Так она явилась в мой кабинет…
– Да, и вы отправились с ней в полицию. Но на чьи свидетельства, кроме слов самой Мишель, можем мы опереться, ведь теперь Мишель мертва. Откуда мы знаем, может, ее избил какой-то другой парень? И, между прочим, не он ли прикончил ее следующей ночью?
– Мишель обратилась за советом к соседке, – сказал я. – Эта соседка, очевидно, и направила ее ко мне.
– Выслушав сначала историю Мишель, верно?
– Верно.
– Только одной Мишель, и никого другого. Зайдите, потолкуйте с этой соседкой. Напомните, как ее имя?
– Салли Оуэн.
– Салли Оуэн, верно. Расспросите ее, выясните абсолютно точно, что рассказала ей Мишель в то утро, в понедельник, после того, как муж якобы избил ее до полусмерти, о чем нам известно только со слов Мишель. Может быть, Мишель рассказала что-то еще, чего мы не знаем.
– Сделаю, – пообещал я.
– Но прежде всего найдите этого парня, Лютера Джексона, и расспросите его, что он видел и слышал на том пляже. Он свидетель номер один со стороны обвинения, Мэттью. Не будь его, все остальное можно было бы спустить в унитаз.
– Хорошо, хорошо, – повторил я.
– Все это нам нужно для того, чтобы раздолбить в пух и прах обвинительное заключение, – объяснил Уиллоби, – но это только половина дела. Наша защита целиком и полностью строится на алиби. Харпер утверждает, что он был в Майами, – он только ненадолго съездил в Помпано и Веро-Бич, – итак, он был в Майами с какого-то часа в воскресенье утром до какого-то часа утра во вторник. Хорошо, если он действительно был в воскресенье ночью в Майами, тогда он просто физически не мог находиться здесь, и, следовательно, Мишель избил кто-то другой, а не он, как она написала в своей жалобе. А если он действительно был в Майами и в ночь на понедельник, тогда здесь, на пляже, с ней был кто-то другой, а не Харпер, как утверждает мистер Лютер Джексон. Если алиби Харпера нельзя будет опровергнуть, мы победили. Поговорите с Харпером, Мэттью, потрясите его хорошенько, пусть вспомнит все, что может, о тех днях, которые он провел на Восточном побережье. Найдите какого-нибудь парня, который бы видел, что в воскресенье ночью Харпер писал с пирса; найдите какую-нибудь бабенку, с которой он провел ночь на понедельник, переверните все вверх дном, но добудьте факты и найдите людей, – особенно людей, – нам необходимо доказать, что Харпер не мог находиться в городе, не мог влипнуть в эту заварушку, так как был в это время совсем в другом месте. Понятно?
– Понятно, – ответил я.
– Тогда все в порядке, – улыбнулся Уиллоби, протягивая руку. – Удачи вам, – пожелал он мне на прощание.
У меня было такое ощущение, что я пожимаю руку дьяволу.
* * *
Согласно закону отдел окружного прокурора обязан предоставить в распоряжение защиты имена и адреса всех свидетелей, которых должны вызвать в суд для дачи показаний. И хотя я приступил к делу раньше положенного срока, у меня не было причин опасаться, что мне станут чинить препятствия. Что бы там ни говорил Уиллоби, не было в городе ни одного адвоката, который усомнился бы в честности Скайя Баннистера, – не слишком удачное имя для окружного прокурора, – и не испытывал бы уважения к этому человеку, давшему клятву защищать законы этой страны. В отделе окружного прокурора мне незамедлительно сообщили название лодки Лютера Джексона и сказали, на каком причале ее можно найти, а затем с той же готовностью дали имена и адреса Ллойда Дэвиса и матери Харпера в Майами. Как ни странно, и тот человек, который говорил со мной по телефону, пожелал мне удачи, прежде чем положил трубку. Все сегодня желали мне удачи. Я начал и сам думать, что удача мне не помешала бы.
В тот же день, около часа, я оказался на причале Санди-Пасс. Предварительно я позвонил в контору администрации, но человек, взявший трубку, не был уверен, сумеет ли сообщить Джексону о том, что я приеду. Он обещал «попытаться», а мне хорошо известно, что тот, кто так говорит, на самом деле собирается идти на ленч. Но лодка (с символическим названием «Молот Лютера» – вероятно, перефраз слов, выбитых на дверях церкви Всех Святых в 1517 году в Виттенберге) оказалась на причале, в одном из слипов, и какой-то мужчина, по моим предположениям сам Джексон, сидел на корточках на корме, ремонтируя сеть. Когда я подошел к лодке, он поднял глаза.
– Мистер Джексон? – спросил я.
– Да, – ответил он.
– Мэттью Хоуп. Я представляю интересы Джорджа Харпера, человека, которого вы…
– Подымайтесь на борт, – предложил он, выпрямившись. На мой взгляд, ему было между шестьюдесятью и семьюдесятью, кожа его лица, казалось, задубела под воздействием солнца, моря и ветра, нос по форме напоминал луковицу и весь был в сизых прожилках, его колючие голубые глаза глубоко запрятались в складках жесткой, как подошва, кожи. Он не протянул мне руки. Вместо этого потянулся к трубке, лежавшей на транце, вытряс за борт остатки табака, набил ее и закурил, а я в это время вскарабкался на палубу.
– Если вы заявились сюда, чтобы доказать, будто я его не видел, – начал Джексон, – так это все впустую: я его видел – и точка.
– Вот об этом-то мне и хотелось поговорить с вами, – сказал я.
– Пустая трата времени.
– Это же мое время, – возразил я.
– И мое – тоже. Сегодня утром уже потратил почти два часа на Большое жюри. Тратить еще два часа на вас нет смысла.
– Мистер Джексон, – сказал я, – в этом деле ставка – жизнь человека.
– Не собираюсь менять своих показаний, я уже рассказал, что видел и слышал. Сначала – в полиции, а потом – Большому жюри. Не вижу причин возвращаться к тому, что уже сказано.
– Учтите только одно обстоятельство: если мы вызовем вас повесткой, чтобы снять письменные показания, вы должны будете рассказать нам все, о чем собираетесь говорить в суде.
– Это с какой же стати?
– Таков закон, мистер Джексон. Так у нас в стране защищают невиновного.
– К вашему парню это не относится, – возразил Джексон. – Я его видел и слышал, что он говорил. Это он убил ее, все правильно.
– Пусть так. Можете вы рассказать мне сейчас, что, как вам показалось, вы видели или слышали той ночью?
– Не «мне показалось», мистер Хоуп. Я это знаю.
– И все же: что именно?
– Если вы собираетесь брать у меня письменные показания, зачем мне рассказывать все это сейчас?
– Мистер Джексон, вы могли бы уже все мне рассказать, мы больше времени потратили на споры.
– Так ведь я вам и рассказываю, – возразил он.
– Вот как? Значит, мне больше не надо тащить у вас слова из глотки? Я по профессии адвокат, а не зубодер.
Джексон улыбнулся.
– Ладно, – согласился он, – что вам надо?
– Я хочу знать, что вы видели и слышали шестнадцатого ночью. Прежде всего, скажите мне, в котором часу это было?
– Где-то около десяти.
– Где вы находились?
– Встал на якорь неподалеку от берега.
– Около острова Уиспер?
– Ага. Услыхал, как морской окунь плескался на мелководье. Забросил крючок и закинул в лодку две штуки.
– А какая это была ночь?
– Полнолуние, так что не думайте, что не видел берега. Можете проверить по газетам. Там написано, что в ту ночь было полнолуние.
– На каком расстоянии от берега вы встали на якорь?
– Сразу же за мелью. Может, футах в двадцати от берега. Не больше.
– И вы утверждаете, что хорошо видели пляж?
– Так же отчетливо, как вас в эту минуту.
– И что же именно увидели, мистер Джексон?
– Черный мужчина и белая женщина бежали по пляжу. Женщина была голая.
– Как она выглядела?
– Длинные черные волосы, кожа белая, как лунный свет.
– А мужчина?
– Здоровенный громила. И черный. Я такого черного ниггера еще не встречал.
Я взял себе на заметку, что когда будем брать показания у Лютера Джексона, следует задать ему несколько вопросов об его отношении к «ниггерам». Также отметил для себя, что надо проверить у Мори Блума, какой оттенок кожи был у тех пятерых полицейских, которых поставили в один ряд с Харпером: был ли среди них хоть один такой же черный, как Харпер. Или же Джексон опознал его на том основании, что Харпер был самым черным из всех?
– Рассмотрели вы лицо мужчины? – спросил я.
– Я его ясно видел, можете не беспокоиться.
– На расстоянии двадцати футов?
– У меня прекрасное зрение, мистер Хоуп. Если я могу заметить в трехстах ярдах от лодки косяк рыбы, то, будь проклят, если не разгляжу лицо человека в двадцати футах от берега.
– Какие у него были волосы? – спросил я.
– Такие же, как у Харпера.
– А какого цвета глаза?
– Глаз не видел. У большинства ниггеров глаза карие, – такие, как у Харпера.
– Когда вы говорите: «здоровенный громила»…
– Как Харпер.
– По-вашему, какого роста?
– Как Харпер.
– Как вы думаете, сколько он весил?
– Столько же, сколько Харпер.
– Так у вас нет ни малейших сомнений, что человек, которого вы видели на пляже, был Джордж Харпер?
– Ни малейших.
– И вы говорите, что видели его здесь в десять часов вечера или около того?
– Около того. Его и женщину, обоих. Поначалу-то заметил женщину, потому что она была голая. Ниггера в темноте нелегко увидеть, понимаете? – сказал он, фыркнув. Я не стал возражать, но для себя отметил вернуться к этому вопросу, когда Джексон будет давать показания под присягой, расспросить его поподробнее относительно того, как трудно разглядеть «ниггера» в темноте.
– Они что, просто гуляли по берегу, или как? – спросил я.
– Бежали по берегу. Женщина впереди, а Харпер – за ней.
– У нее было что-нибудь в руках?
– По-моему, ничего.
– Никакой сумочки, ничего такого?
– Она была совсем голая, – сказал Джексон, кивнув. – Большие титьки прямо светились при луне.
Я помнил, что полицейские нашли сумочку Мишель на песке, по водительским правам, которые были в ее бумажнике, и опознали тело. Именно из-за наличия этой сумочки Мори считал, что Мишель приехала на пляж добровольно. Может, она уронила сумочку на песок около павильона еще до того, как бросилась бежать от своего убийцы?
– Ну, а он? У него в руках что-нибудь было?
– У кого? У Харпера?
– У мужчины, который преследовал ее.
– Не-а. Насколько я видел, ничего.
– Сколько времени вы провели в лодке до того, как увидели этих людей, мистер Джексон?
– Да пару часов. Отсюда отчалил около половины седьмого, сами посчитайте: минут сорок у меня ушло, чтобы дойти до Уиспера. Скажем так, пока я туда доплыл, пока бросил якорь, потом окуни запрыгали рядом с лодкой, – было не меньше половины восьмого.
– Так получается, что прошло два с половиной часа.
– Я и сказал: пару часов.
– Прилив был высоким или начинался отлив?
– Прилив был высоким. Не смог бы я сидеть всего в двадцати футах от берега да еще забросить сеть, если бы был отлив. Проверьте по газетам, если не верите. Прилив, полнолуние.
– А чем занимались эти два с половиной часа?
– Рыбу ловил. А что, по-вашему, я делал? Ведь я – рыбак.
– Поймали что-нибудь?
– Ага. Не так уж много, как рассчитывал, но немного потаскал.
– А чем занимались, когда не было клева?
– Так у меня с собой было несколько банок пива, – так, чтобы убить время. Рыбак привыкает к одиночеству на воде.
– И сколько же банок?
– Да совсем немного. Если думаете, что я был пьян, мистер Хоуп, так лучше забудьте об этом. Ни одному рыбаку во всей Калузе не напоить меня допьяна.
– Так сколько же банок у вас было?
– Влил в себя пару упаковок по шесть штук.
– Двенадцать банок?
– Приблизительно.
– Так сколько же банок пива было у вас, мистер Джексон?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35