У меня, однако, возникло ощущение, что сначала я видел женщину, а теперь мне словно позволили взглянуть на ребенка, которым она когда-то была.
— Я не курю, — сказал я. — Прости.
Еще несколько секунд я молча стоял и смотрел на нее, а потом пошел прочь.
— Куда ты? — спросила она. — Не хочешь немного поразвлечься? У меня есть местечко, куда мы можем пойти.
Незнакомка шагнула мне навстречу, и я увидел, что она еще моложе, чем я предполагал. Девочка начала двоиться у меня в глазах, и все-таки что-то было не так с ее голосом. Он звучал старше, чем должен бы. Намного старше.
Она приоткрыла рот и облизала губы. Зубы у нее были зелеными в тех местах, где соприкасались с деснами.
— Сколько тебе лет? — спросил я.
— А сколько тебе хотелось бы, чтобы мне было?
Она качнула бедрами, будто пытаясь изобразить похотливость, и завлекающий тон ее голоса стал еще откровенней. Правой рукой девочка указала мне на аллею:
— Пойдем туда, мой котик. Там есть местечко для нас.
Она медленно опустила руку и начала приподнимать подол своей юбки:
— Давай, я покажу тебе...
Я дотянулся до ее руки, и она улыбнулась шире. А потом похолодела, когда я больно сжал ее запястье.
— Может, тебя проводить в полицейский участок? — спросил я. — Они там придумают, как тебе помочь.
Но тут я почувствовал, что с ее рукой происходит что-то неладное: она словно превращалась из твердой субстанции в жидкость. Процесс перерождения сопровождался резким повышением температуры, так что мне стало горячо держать ее. Это напомнило мне проповедника, который тоже словно горел изнутри.
Девушка издала странный звук и с поразительной силой вырвалась.
— Не трожь меня! — прошипела она. — Я тебе не дочь!
На мгновение я словно остолбенел, чувствуя, что мне не выдавить из себя ни слова. Она побежала вниз по аллее, а я помчался за ней. Я думал без труда догнать ее, но она удалялась от меня с молниеносной быстротой, как в мире, где нарушено пространственно-временное соответствие. Она миновала ресторан Мак-Креди и остановилась на мгновение у Ист-Бэй-стрит.
Вскоре рядом с ней появилась машина — черный «кадиллак» с тонированными стеклами и трещиной на лобовом стекле. Передняя дверь пассажирского сиденья распахнулась перед девушкой, и из машины заструился свет, казавшийся черным. Он вытекал, словно нефть, и стелился по сторонам автомобиля.
— Нет! — закричал я. — Отойди от машины!
Она обернулась, потом взглянула в салон машины, затем снова на меня и улыбнулась. Ее черты казались мне расплывчатыми, исчезающими. Улыбка обнажила ряд мелких зеленоватых зубов.
— Давай, — снова заговорила она. — У меня есть славное местечко, куда мы можем поехать.
Не дождавшись ответа, девчонка запрыгнула в машину, которая тут же исчезла в ночи.
Но, прежде чем дверца захлопнулась, из нее выпало нечто, привлекшее мое внимание. Эти странные существа уже напали на таракана и, пока я пытался их рассмотреть, расползались по его плоти, окутывая головку насекомого, словно пытаясь вгрызться в его нутро. Я наклонился ниже и увидел отметину в форме скрипки на спине у одного из пауков.
Паутина. Весь таракан был уже опутан паутиной.
Комок подкатился к горлу. Я отшатнулся и стоял так, опершись о стену, обхватив себя обеими руками и борясь с накатившим приступом тошноты. Вскоре я снова почувствовал силы идти и поплелся к своему отелю, проклиная «кадиллак» на Ист-Бэй.
В номере я попил воды, стараясь прийти в себя, и понял, что у меня резко поднялась температура. Попытка смотреть телевизор ни к чему не привела: цвета расплывались, глаза болели. Но я все же дождался новостей, из которых узнал первые подробности убийства трех человек в баре под Каиной, штат Джорджия. Я лег, тщетно пытаясь заснуть: жар не спадал даже от лошадиной дозы аспирина. Кажется, у меня начался бред, когда в дверь постучали. Через дверную щель я разглядел маленькую девочку в черном, которая ждала меня.
— Эй, мистер, у меня есть местечко, куда мы можем пойти...
Попытавшись открыть дверь, я обнаружил, что держусь за хромовую ручку «кадиллака». Я почувствовал запах гниющего мяса, когда щелкнул замок и дверь со скрежетом отворилась.
А внутри была темнота.
Глава 13
Они добирались до отеля порознь: высокий чернокожий мужчина — на «лумине» трехлетней давности, белый, пониже ростом, подъехал позже на такси. Каждый занял стандартный номер на двоих на разных этажах: чернокожий — на втором, белый — на третьем. Они не общались друг с другом ни в этот день, ни на следующий вплоть до самого отъезда.
В своем номере белый внимательно осмотрел одежду, чтобы проверить, не осталось ли на ней следов крови, но не нашел ничего. Убедившись, что на одежде нет пятен, и с чувством удовлетворения бросив ее на кровать, он совершенно голый подошел к зеркалу в небольшой ванной и принялся медленно поворачиваться, выгибаясь, чтобы лучше рассмотреть в зеркале шрамы на спине и бедрах. Он уставился на них, стараясь проследить взглядом следы на коже. Он рассматривал себя в зеркале совершенно безучастно, как будто это было отражение не его собственное, а какого-то постороннего существа, которое жестоко пострадало и сейчас несло отметины не только физической, но и душевной боли. И все же этот человек в зеркале не был частью его самого. Он сам был безупречен, ничем не запятнан и ничем не затронут. Когда свет погас и комната погрузилась в темноту, мужчина наконец отошел от зеркала и оставил за спиной человека в шрамах, запомнив только выражение его глаз. Некоторое время спустя он позволил себе роскошь пофантазировать, затем спокойно завернулся в чистое полотенце, стоя в пятне света от телевизора, и вздохнул.
Было слишком много неудач в жизни человека по имени Эйнджел. Некоторые из них, как он полагал, могли быть записаны на счет его воровской натуры, поскольку когда-то он был совершенно убежден в том, что если какую-то вещь можно стащить и продать, то следует ожидать, что перемена владельца непременно состоится, и он, Эйнджел, сыграет в этом заметную, хотя и мимолетную роль. Этот человек был когда-то очень хорошим вором, но не самым выдающимся: великие воры не попадают в тюрьму, а Эйнджел провел достаточно времени за решеткой, чтобы понять, что недостатки его натуры никогда не позволят ему стать одной из живых легенд в славной когорте джентльменов удачи. К сожалению, в душе он был неистребимым оптимистом, так что персоналу тюрем в двух штатах пришлось изрядно потрудиться, дабы нагнать туч на его солнечную предрасположенность к преступлениям. И все же он избрал эту дорожку и воспринимал наказание, когда это было возможно, с известной долей самообладания.
Но были и другие сферы его жизни, которые Эйнджел был не в силах контролировать. Ему не было позволено выбрать себе маму, которая исчезла из его жизни, когда он еще передвигался на четвереньках. Ее имя не появилось в брачном свидетельстве, а ее прошлое было пустым белым листом и таким же неприступным, как стены тюрьмы. Она называла себя Марта — вот и все, что он знал о ней.
Еще хуже было то, что Эйнджел не мог выбрать себе папу, а его отец был плохим человеком: пьяница, мелкий воришка, лентяй, одиночка, который держал собственного сына в грязи, кормил его по утрам хлопьями и едой из фаст-фуда, если вообще вспоминал о нем, и усиленно изображал радость от процесса кормления чада. Плохой Человек. Эйнджел никогда не звал его отцом, даже про себя, а уж тем более папой.
Только Плохой Человек.
Они жили в доме без лифта на Дегроу-стрит, близ набережной у Коламбия-стрит в Бруклине. В конце девятнадцатого века это место стало домом для ирландцев, которые работали на ближайшем причале. В 1920 году к ним присоединились пуэрториканцы, и с этого момента Коламбия-стрит практически не менялась до окончания Второй мировой войны, но район ко времени рождения мальчика уже пришел в упадок. Открытие скоростной трассы между Бруклином и Куинсом в 1957 году отделило рабочий квартал Коламбия-стрит от более зажиточных районов Коббл-Хилл и Кэррол-Гарденс. Планы строительства коммерческого порта для контейнерной перевозки грузов в этом районе привели к тому, что многие жители, продав свои дома и квартиры, разъехались. Но порт так и не построили — напротив, все портовые службы переместились в Порт-Элизабет, Нью-Джерси, и в результате все это привело к тому, что на Коламбия-стрит, разразилась массовая безработица. Итальянские булочные и галантерейные лавочки начали закрываться, а пуэрториканские домики-каситас, напротив, заполонили все освободившееся пространство. Беспризорный мальчишка бродил по этим местам, устраивал себе жилище в заброшенных вагончиках, обшитых досками, или комнатах без крыш, стараясь не попадаться на пути Плохого Человека и избегать все более непредсказуемых вспышек отцовской злости. У Эйнджела было мало друзей, и он привлекал внимание наиболее жестоких своих ровесников так же, как уличные кобели, которых унижают им подобные до тех пор, пока их хвосты окончательно раз и навсегда не повиснут между лап, а уши не прижмутся к голове, и уже нельзя будет точно сказать, является ли отношение к ним результатом жестокости или они сами заслужили подобное обращение.
Плохой Человек потерял работу в 1958 году, после того как во время пьяной драки он напал на молодого активиста и оказался в черном списке. Через несколько дней к нему в квартиру пришли люди и избили его палками и обрывком стальной цепи. Ему повезло: он выбрался из переделки с несколькими переломами костей. Оказалось, что тот, на кого он набросился, был главой профсоюза только на словах и не особенно утруждал себя присутствием в офисе, носившем его имя. Женщина, одна из немногих, что прошли по жизни мальчика, как смена времен года, неся с собой запах дешевых духов и вонь сигарет, нянчилась с ним и уберегла его от худшего, она кормила его яичницей с беконом. Она ушла ночью после очередной громкой ссоры с Плохим Человеком, которая заставила соседей прильнуть к окнам, а полицию — постучаться в их дверь. После нее больше не было никаких женщин, Плохой Человек погрузился в отчаяние и нищету, увлекая за собой и сына.
Впервые Плохой Человек продал Эйнджела, когда тому было восемь лет. Покупатель вручил ему ящик «Уайлд Терки» в обмен на сына, а пять часов спустя привез его домой завернутым в одеяло. Ребенок всю ночь не мог уснуть в своей кровати, лежал, уставившись в стену, и боялся, что если он случайно моргнет, то в тот же миг, этот человек вернется. Он боялся пошевелиться, потому что боялся боли, которую чувствовал внизу.
Плохой Человек накормил его кусочками сухофруктов и детским питанием «Беби Рут» в качестве особого лакомства.
Даже сейчас, оглядываясь назад, Эйнджел не мог точно вспомнить, сколько дней прошло подобным образом. Все повторялось чаще и чаще, а число бутылок, в которое оценивался ребенок, становилось все меньше и меньше, пачка счетов — все тоньше и тоньше. К четырнадцати годам, после нескольких попыток побега, которые заканчивались жестоким наказанием со стороны Плохого Человека, Эйнджел влез в кондитерский магазин на Юнион-стрит, всего в нескольких кварталах от 74-го участка, и украл две коробки детского питания «Беби Рут», а затем жадно набивал им рот в тихом уголке на Хикс-стрит, пока его не начало рвать. Когда полиция нашла его, колики в животе были настолько жестокими, что он едва мог идти. Ограбление дало ему двухмесячную передышку в тюрьме для несовершеннолетних, куда мальчишка угодил за то, что разбил витрину, когда влезал в магазин, и потому, что судье хотелось примерно наказать кого-нибудь в свете растущей детской преступности. Когда, наконец, Эйнджела выпустили, Плохой Человек ждал его у ворот тюрьмы, а еще двое сидели и курили в их запущенной грязной квартире.
На сей раз не было никаких конфет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
— Я не курю, — сказал я. — Прости.
Еще несколько секунд я молча стоял и смотрел на нее, а потом пошел прочь.
— Куда ты? — спросила она. — Не хочешь немного поразвлечься? У меня есть местечко, куда мы можем пойти.
Незнакомка шагнула мне навстречу, и я увидел, что она еще моложе, чем я предполагал. Девочка начала двоиться у меня в глазах, и все-таки что-то было не так с ее голосом. Он звучал старше, чем должен бы. Намного старше.
Она приоткрыла рот и облизала губы. Зубы у нее были зелеными в тех местах, где соприкасались с деснами.
— Сколько тебе лет? — спросил я.
— А сколько тебе хотелось бы, чтобы мне было?
Она качнула бедрами, будто пытаясь изобразить похотливость, и завлекающий тон ее голоса стал еще откровенней. Правой рукой девочка указала мне на аллею:
— Пойдем туда, мой котик. Там есть местечко для нас.
Она медленно опустила руку и начала приподнимать подол своей юбки:
— Давай, я покажу тебе...
Я дотянулся до ее руки, и она улыбнулась шире. А потом похолодела, когда я больно сжал ее запястье.
— Может, тебя проводить в полицейский участок? — спросил я. — Они там придумают, как тебе помочь.
Но тут я почувствовал, что с ее рукой происходит что-то неладное: она словно превращалась из твердой субстанции в жидкость. Процесс перерождения сопровождался резким повышением температуры, так что мне стало горячо держать ее. Это напомнило мне проповедника, который тоже словно горел изнутри.
Девушка издала странный звук и с поразительной силой вырвалась.
— Не трожь меня! — прошипела она. — Я тебе не дочь!
На мгновение я словно остолбенел, чувствуя, что мне не выдавить из себя ни слова. Она побежала вниз по аллее, а я помчался за ней. Я думал без труда догнать ее, но она удалялась от меня с молниеносной быстротой, как в мире, где нарушено пространственно-временное соответствие. Она миновала ресторан Мак-Креди и остановилась на мгновение у Ист-Бэй-стрит.
Вскоре рядом с ней появилась машина — черный «кадиллак» с тонированными стеклами и трещиной на лобовом стекле. Передняя дверь пассажирского сиденья распахнулась перед девушкой, и из машины заструился свет, казавшийся черным. Он вытекал, словно нефть, и стелился по сторонам автомобиля.
— Нет! — закричал я. — Отойди от машины!
Она обернулась, потом взглянула в салон машины, затем снова на меня и улыбнулась. Ее черты казались мне расплывчатыми, исчезающими. Улыбка обнажила ряд мелких зеленоватых зубов.
— Давай, — снова заговорила она. — У меня есть славное местечко, куда мы можем поехать.
Не дождавшись ответа, девчонка запрыгнула в машину, которая тут же исчезла в ночи.
Но, прежде чем дверца захлопнулась, из нее выпало нечто, привлекшее мое внимание. Эти странные существа уже напали на таракана и, пока я пытался их рассмотреть, расползались по его плоти, окутывая головку насекомого, словно пытаясь вгрызться в его нутро. Я наклонился ниже и увидел отметину в форме скрипки на спине у одного из пауков.
Паутина. Весь таракан был уже опутан паутиной.
Комок подкатился к горлу. Я отшатнулся и стоял так, опершись о стену, обхватив себя обеими руками и борясь с накатившим приступом тошноты. Вскоре я снова почувствовал силы идти и поплелся к своему отелю, проклиная «кадиллак» на Ист-Бэй.
В номере я попил воды, стараясь прийти в себя, и понял, что у меня резко поднялась температура. Попытка смотреть телевизор ни к чему не привела: цвета расплывались, глаза болели. Но я все же дождался новостей, из которых узнал первые подробности убийства трех человек в баре под Каиной, штат Джорджия. Я лег, тщетно пытаясь заснуть: жар не спадал даже от лошадиной дозы аспирина. Кажется, у меня начался бред, когда в дверь постучали. Через дверную щель я разглядел маленькую девочку в черном, которая ждала меня.
— Эй, мистер, у меня есть местечко, куда мы можем пойти...
Попытавшись открыть дверь, я обнаружил, что держусь за хромовую ручку «кадиллака». Я почувствовал запах гниющего мяса, когда щелкнул замок и дверь со скрежетом отворилась.
А внутри была темнота.
Глава 13
Они добирались до отеля порознь: высокий чернокожий мужчина — на «лумине» трехлетней давности, белый, пониже ростом, подъехал позже на такси. Каждый занял стандартный номер на двоих на разных этажах: чернокожий — на втором, белый — на третьем. Они не общались друг с другом ни в этот день, ни на следующий вплоть до самого отъезда.
В своем номере белый внимательно осмотрел одежду, чтобы проверить, не осталось ли на ней следов крови, но не нашел ничего. Убедившись, что на одежде нет пятен, и с чувством удовлетворения бросив ее на кровать, он совершенно голый подошел к зеркалу в небольшой ванной и принялся медленно поворачиваться, выгибаясь, чтобы лучше рассмотреть в зеркале шрамы на спине и бедрах. Он уставился на них, стараясь проследить взглядом следы на коже. Он рассматривал себя в зеркале совершенно безучастно, как будто это было отражение не его собственное, а какого-то постороннего существа, которое жестоко пострадало и сейчас несло отметины не только физической, но и душевной боли. И все же этот человек в зеркале не был частью его самого. Он сам был безупречен, ничем не запятнан и ничем не затронут. Когда свет погас и комната погрузилась в темноту, мужчина наконец отошел от зеркала и оставил за спиной человека в шрамах, запомнив только выражение его глаз. Некоторое время спустя он позволил себе роскошь пофантазировать, затем спокойно завернулся в чистое полотенце, стоя в пятне света от телевизора, и вздохнул.
Было слишком много неудач в жизни человека по имени Эйнджел. Некоторые из них, как он полагал, могли быть записаны на счет его воровской натуры, поскольку когда-то он был совершенно убежден в том, что если какую-то вещь можно стащить и продать, то следует ожидать, что перемена владельца непременно состоится, и он, Эйнджел, сыграет в этом заметную, хотя и мимолетную роль. Этот человек был когда-то очень хорошим вором, но не самым выдающимся: великие воры не попадают в тюрьму, а Эйнджел провел достаточно времени за решеткой, чтобы понять, что недостатки его натуры никогда не позволят ему стать одной из живых легенд в славной когорте джентльменов удачи. К сожалению, в душе он был неистребимым оптимистом, так что персоналу тюрем в двух штатах пришлось изрядно потрудиться, дабы нагнать туч на его солнечную предрасположенность к преступлениям. И все же он избрал эту дорожку и воспринимал наказание, когда это было возможно, с известной долей самообладания.
Но были и другие сферы его жизни, которые Эйнджел был не в силах контролировать. Ему не было позволено выбрать себе маму, которая исчезла из его жизни, когда он еще передвигался на четвереньках. Ее имя не появилось в брачном свидетельстве, а ее прошлое было пустым белым листом и таким же неприступным, как стены тюрьмы. Она называла себя Марта — вот и все, что он знал о ней.
Еще хуже было то, что Эйнджел не мог выбрать себе папу, а его отец был плохим человеком: пьяница, мелкий воришка, лентяй, одиночка, который держал собственного сына в грязи, кормил его по утрам хлопьями и едой из фаст-фуда, если вообще вспоминал о нем, и усиленно изображал радость от процесса кормления чада. Плохой Человек. Эйнджел никогда не звал его отцом, даже про себя, а уж тем более папой.
Только Плохой Человек.
Они жили в доме без лифта на Дегроу-стрит, близ набережной у Коламбия-стрит в Бруклине. В конце девятнадцатого века это место стало домом для ирландцев, которые работали на ближайшем причале. В 1920 году к ним присоединились пуэрториканцы, и с этого момента Коламбия-стрит практически не менялась до окончания Второй мировой войны, но район ко времени рождения мальчика уже пришел в упадок. Открытие скоростной трассы между Бруклином и Куинсом в 1957 году отделило рабочий квартал Коламбия-стрит от более зажиточных районов Коббл-Хилл и Кэррол-Гарденс. Планы строительства коммерческого порта для контейнерной перевозки грузов в этом районе привели к тому, что многие жители, продав свои дома и квартиры, разъехались. Но порт так и не построили — напротив, все портовые службы переместились в Порт-Элизабет, Нью-Джерси, и в результате все это привело к тому, что на Коламбия-стрит, разразилась массовая безработица. Итальянские булочные и галантерейные лавочки начали закрываться, а пуэрториканские домики-каситас, напротив, заполонили все освободившееся пространство. Беспризорный мальчишка бродил по этим местам, устраивал себе жилище в заброшенных вагончиках, обшитых досками, или комнатах без крыш, стараясь не попадаться на пути Плохого Человека и избегать все более непредсказуемых вспышек отцовской злости. У Эйнджела было мало друзей, и он привлекал внимание наиболее жестоких своих ровесников так же, как уличные кобели, которых унижают им подобные до тех пор, пока их хвосты окончательно раз и навсегда не повиснут между лап, а уши не прижмутся к голове, и уже нельзя будет точно сказать, является ли отношение к ним результатом жестокости или они сами заслужили подобное обращение.
Плохой Человек потерял работу в 1958 году, после того как во время пьяной драки он напал на молодого активиста и оказался в черном списке. Через несколько дней к нему в квартиру пришли люди и избили его палками и обрывком стальной цепи. Ему повезло: он выбрался из переделки с несколькими переломами костей. Оказалось, что тот, на кого он набросился, был главой профсоюза только на словах и не особенно утруждал себя присутствием в офисе, носившем его имя. Женщина, одна из немногих, что прошли по жизни мальчика, как смена времен года, неся с собой запах дешевых духов и вонь сигарет, нянчилась с ним и уберегла его от худшего, она кормила его яичницей с беконом. Она ушла ночью после очередной громкой ссоры с Плохим Человеком, которая заставила соседей прильнуть к окнам, а полицию — постучаться в их дверь. После нее больше не было никаких женщин, Плохой Человек погрузился в отчаяние и нищету, увлекая за собой и сына.
Впервые Плохой Человек продал Эйнджела, когда тому было восемь лет. Покупатель вручил ему ящик «Уайлд Терки» в обмен на сына, а пять часов спустя привез его домой завернутым в одеяло. Ребенок всю ночь не мог уснуть в своей кровати, лежал, уставившись в стену, и боялся, что если он случайно моргнет, то в тот же миг, этот человек вернется. Он боялся пошевелиться, потому что боялся боли, которую чувствовал внизу.
Плохой Человек накормил его кусочками сухофруктов и детским питанием «Беби Рут» в качестве особого лакомства.
Даже сейчас, оглядываясь назад, Эйнджел не мог точно вспомнить, сколько дней прошло подобным образом. Все повторялось чаще и чаще, а число бутылок, в которое оценивался ребенок, становилось все меньше и меньше, пачка счетов — все тоньше и тоньше. К четырнадцати годам, после нескольких попыток побега, которые заканчивались жестоким наказанием со стороны Плохого Человека, Эйнджел влез в кондитерский магазин на Юнион-стрит, всего в нескольких кварталах от 74-го участка, и украл две коробки детского питания «Беби Рут», а затем жадно набивал им рот в тихом уголке на Хикс-стрит, пока его не начало рвать. Когда полиция нашла его, колики в животе были настолько жестокими, что он едва мог идти. Ограбление дало ему двухмесячную передышку в тюрьме для несовершеннолетних, куда мальчишка угодил за то, что разбил витрину, когда влезал в магазин, и потому, что судье хотелось примерно наказать кого-нибудь в свете растущей детской преступности. Когда, наконец, Эйнджела выпустили, Плохой Человек ждал его у ворот тюрьмы, а еще двое сидели и курили в их запущенной грязной квартире.
На сей раз не было никаких конфет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59