Сегодня Карлайл выглядел каким-то потрепанным, и Боуэн уловил запах, исходящий от него: рвота.
— Ты в порядке? — спросил Боуэн.
Карлайл вытер рот рукой и посмотрел, не осталось ли на ней чего.
— А что? Я испачкался в дерьме?
— Нет, но от тебя дурно пахнет.
Карлайл сделал последнюю затяжку и аккуратно затушил сигарету о подошву ботинка. Убедившись, что окурок погас, он растер его и развеял по ветру то, что осталось.
— Откуда взялся этот парень, Роджер? — спросил он, когда закончил.
— Кто? Киттим?
— Да, Киттим.
— Он настоящая легенда, — сказал Боуэн, и это прозвучало, как молитва.
Карлайл провел ладонью по лысине.
— Я знаю. По крайней мере, думаю, что знаю. — Его лицо приняло задумчивый вид, а потом на нем отразилось явное отвращение. — Откуда бы он ни взялся... он просто псих.
— Он нам нужен.
— Как-то и без него справлялись.
— Все равно, он нам нужен. Вам удалось что-нибудь выбить из парня?
Карлайл покачал головой.
— Он ничего не знает.
— Ты уверен?
— Поверь мне, если бы он что-то знал, давно бы все нам рассказал. Но этот чертов психопат не слезает с него.
Боуэн не особенно верил в еврейскую тайную организацию. Конечно, среди жидов были богатые люди, но, если посмотреть на картину в целом, они были достаточно разрозненны. Однако, если верить Фолкнеру, какие-то гребаные цадики в Нью-Йорке пытались добиться его смерти.
Сейчас тот, кого послали жиды, мертв, но Фолкнер хотел узнать, кто за ним стоял, чтобы, когда придет время, он смог им отомстить, и Боуэн решил, что было бы неплохо разузнать обстановку. Вот почему они похитили парня, схватив его на улице в Гринвилле, после того как он привлек к себе внимание, задавая неправильные вопросы в неправильных местах. Потом его привезли сюда в багажнике машины и перепоручили Киттиму.
— Где он?
— Там, во дворе.
Когда Боуэн проходил мимо Карлайла, тот преградил ему путь рукой.
— Тебе удалось сегодня поесть?
— Не особенно...
— Тебе повезло.
Рука опустилась, освобождая проход. Боуэн обошел дом и увидел закрытый загон, где раньше держали свиней. Вокруг все еще можно было уловить их запах, как показалось Боуэну. Но он сразу все понял, едва увидел, что лежало на земле посередине загона: на самом деле запах исходил от человека.
Обнаженный молодой человек лежал на самом солнцепеке. У него была короткая, аккуратно подстриженная бородка; волосы слиплись от пота и грязи. Вокруг его головы был затянут кожаный ремень. Его зубы вцепились в него, потому что раны, которые он получил, сейчас бередили. Над ним склонился человек в комбинезоне и перчатках и пальцами исследовал раны, которые ранее нанес ножом, иногда останавливаясь и чувствуя, как жертва напрягается и тихо скулит, насколько позволял ремень, а затем снова принимался за работу. Боуэн не знал, как Киттиму удавалось сохранять в парне жизнь, тем более удерживать его в сознании, но, безусловно, Киттим обладал разнообразными талантами по этой части. Заслышав приближение Боуэна, он поднялся, расправляя свое тело, подобно потревоженному насекомому, и повернулся к нему.
Киттим был высокого роста, где-то шесть футов и два дюйма. Кепка и темные очки, которые он носил постоянно, почти скрывали его лицо; он сознательно одевался именно так, потому что с его кожей было что-то не в порядке. Боуэн точно не знал, с чем это связано, и никак не мог набраться храбрости, чтобы спросить, но лицо Киттима имело пурпурно-лиловый оттенок; редкие волосы клочкам торчали из-под кепки. Он напоминал Боуэну аиста марабу, питающегося падалью и умирающими животными. Его глаза, когда он их открывал, казались зелеными, как у кошки.
Под комбинезоном угадывалось крепкое, сильное, хотя и худое, тело. Его ногти были аккуратно подстрижены, а щеки чисто выбриты. От него пахло мясом и лосьоном после бритья.
А иногда горящей нефтью.
Боуэн взглянул через плечо на парня, затем повернулся к Киттиму. Карлайл точно был прав: Киттим — извращенец; из небольшой свиты Боуэна только Лэндрон Мобли, который и сам-то был не намного лучше бешеного пса, испытывал к нему симпатию и влечение. Нет, Боуэну были отвратительны не столько пытки, которые устроили этому еврею, сколько сама атмосфера похоти, окружающая их. Киттим испытывал сексуальное возбуждение. Комбинезон не мог этого скрыть, и Боуэн отчетливо это видел. На какой-то момент вспыхнувшая в нем злость затмила страх перед этим человеком.
— Наслаждаешься? — поинтересовался он.
Киттим пожал плечами:
— Ты просил меня узнать, что он знает.
Его голос был похож на звук, издаваемый метлой, когда прибираются в помещении с пыльным каменным полом.
— Карлайл сказал, что ему ничего не известно.
— Здесь решает не Карлайл.
— Это так, здесь я — главный, и я тебя спрашиваю, удалось ли вытащить из него что-либо полезное?
Киттим пристально посмотрел на него из-за очков, потом повернулся спиной к Боуэну.
— Оставь меня, — только и произнес он и опустился на колени, чтобы возобновить свое копошение в теле жертвы, — я еще не закончил.
Вместо того чтобы удалиться, Боуэн вынул из кобуры пистолет. Его мысли снова вернулись к этому странному, изуродованному человеку, к его призрачной природе, к его прошлому. Они словно настигли его, неожиданно пришли в голову, как будто были олицетворением страхов, злобы, абстракцией, ставшей явью. Он сам пришел и предложил свои услуги Боуэну, и знание о его сущности начало проникать в Боуэна, словно неперекрытый газ, который просачивается в комнаты. Полузабытые истории обретали новые подробности, создавая вокруг Боуэна другую реальность; он уже не мог никуда от нее деться. Что там говорил Карлайл? Он был легендой. Но почему? Что он совершил?
Похоже, он не разделял их взглядов: все эти ниггеры, педики и евреишки были для него и таких, как он, просто средством питать свою ненависть. Казалось, он, напротив, далек от всего этого, даже когда измывался над нагими жертвами. А сейчас Киттим вздумал приказывать ему убираться подальше, оставить его в покое, словно Боуэн был ниггером-слугой с подносом. Пора было взять под контроль ситуацию и показать, кто здесь главный. Он немного отступил, затем поднял пистолет и нацелился на парня, лежащего на земле.
— Нет, — мягко произнес Киттим.
Внезапно волна жара, казалось, охватила его, и все его тело запульсировало вслед за ней, и тотчас же он стал уже не просто Киттим, но и кто-то еще, какое-то темное существо с крыльями, с глазами мертвой птицы, которые отражают мир, не имея в себе уже никаких признаков жизни. Кожа обвисла, собралась в складки, отчетливо проступили кости, ноги слегка присогнулись, ступни вытянулись.
Запах нефти стал сильнее, и Боуэна внезапно озарило: его сомнения, его прорвавшаяся злость каким-то образом позволили ему узреть эту сторону Киттима, суть, до того скрытую от него.
Он очень стар — старше, чем выглядит, старше, чем кто-либо может вообразить. Ему приходится чудовищно напрягаться, чтобы удержаться. Вот почему у него такая кожа, вот почему он так медленно ходит, вот почему держится особняком. Ему приходится прикладывать все усилия, чтобы сохранить такую форму существования. Он не живое существо. Он...
Боуэн отпрянул, когда фигура преобразилась и приняла свой обычный вид, и перед ним снова предстал мужчина в комбинезоне и окровавленных перчатках.
— Что-то не так? — спросил Киттим.
Даже в том состоянии замешательства, в котором он пребывал, Боуэн понимал, что не стоит отвечать на этот вопрос откровенно. Да он и не смог бы сказать правду, даже если бы захотел, потому что его мозг принимал срочные меры по сохранению рассудка, и сейчас он не был уверен, что из видения было реальностью, а что — плодом воображения. Рассудок диктовал упрямо: Киттим не мог содрогаться; он не мог преображаться; он не мог быть тем, о чем подумал Боуэн, например птицеподобным существом, темным, с крыльями — омерзительной птицей-мутантом.
— Да так, ничего, — ответил Боуэн. Он непонимающе уставился на оружие в своей руке, затем отвел его в сторону.
— Так дай же мне заняться своим делом, — произнес Киттим, и последнее, что увидел Боуэн, была угасающая надежда в глазах парня, распростертого на земле, которого закрыла собой склонившаяся над ним фигура Киттима.
Возвращаясь к машине, Боуэн задел Карлайла.
— Эй, — Карлайл потянулся и приостановил его, но отпрянул, и его рука невольно упала, когда он увидел лицо Боуэна.
— Твои глаза, — только и произнес он. — Что случилось с твоими глазами?
Но Боуэн не ответил. Позже он расскажет Карлайлу об увиденном, ну, или о том, что он подумал, будто увидел, а впоследствии Карлайл расскажет следователям о том, что должно произойти. Но пока Боуэн держал все при себе, его лицо оставалось безучастным, пока он катил прочь. Выражение безучастности не изменилось, даже когда он взглянул в зеркало заднего вида и обнаружил, что капилляры в глазах полопались и зрачки превратились в черные дыры в бассейнах крови, заполнивших глазницы.
* * *
Далеко на севере Сайрус Найрн возвратился в темноту своей камеры. Здесь он чувствовал себя более счастливым, чем снаружи, где ему приходилось общаться с другими. Они не понимали его, не могли понять. Немой: этим словом большинство людей описывало Сайруса на протяжении всей его жизни. Тупой. Молчун. Шизик. Его не особенно волновало, что они говорят. Он знал про себя, что он умный. А еще в глубине души предполагал, что он необычный.
Сайрусу было девять лет, когда его бросила мать. Отчим мучил его до тех пор, пока в возрасте семнадцати лет парень впервые не попал в тюрьму. Он все еще помнил кое-что о своей матери: это не были воспоминания, окрашенные любовью или нежностью, нет, никогда. Он вспоминал ее взгляд, полный все нарастающего презрения к тому, кого она принесла в этот мир в результате тяжелых, сложных родов. Этот взгляд навсегда остался в его памяти.
Мальчик появился на свет уродцем-горбуном, он не мог прямо стоять, его колени были сведены, словно постоянно притягиваемые друг к другу неведомой силой. Слишком большой лоб над темными глазами с почти черными радужками, а на лице выделялись продолговатые ноздри, маленький, округлый подбородок и невероятно толстые губы — верхняя губа нависала над нижней. Вечно полуоткрытый, даже во сне, этот рот пугал окружающих: им казалось, что Сайрус того и гляди начнет кусаться.
А еще он был очень сильным. На руках, на груди перекатывались мощные мышцы, они треугольником сходились к талии, а затем расширялись по линии бедер и на ягодицах. Сила была его спасением. Будь он послабее, тюрьма давно бы сломала его.
Первый срок он получил за ограбление с отягчающими обстоятельствами, после того как вломился в дом к одной женщине в Хултоне, вооруженный самодельным ножом. Женщина заперлась у себя в комнате и вызвала полицию. Сайруса схватили, когда он пытался сбежать через окно в ванной. Знаками он показал им, что ему надо было немного денег, чтобы купить себе пиво, и ему поверили. Но все равно дали три года, из которых он отсидел полтора.
Во время осмотра в тюрьме психиатр впервые поставил диагноз «шизофрения» на основе явных, классических симптомов: галлюцинации, мании, нетипичный образ мышления и самовыражения, странные мысли, слышимые голоса. Сайрус прекрасно слышал, но особенности его состояния ему объясняли с помощью сурдопереводчика, при этом он утвердительно кивал головой. Он просто предпочел скрыть этот факт во многом из тех же соображений, из которых много лет назад решил замолчать.
Или, возможно, этот выбор был сделан за него. Сайрус до конца не был уверен.
Ему назначили лекарства — нейролептики и психотропные, но он возненавидел их побочный отупляющий эффект и быстро научился скрывать факт, что больше не принимает их. Но больше, чем побочный эффект, он ненавидел одиночество, наступавшее вслед за приемом лекарств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
— Ты в порядке? — спросил Боуэн.
Карлайл вытер рот рукой и посмотрел, не осталось ли на ней чего.
— А что? Я испачкался в дерьме?
— Нет, но от тебя дурно пахнет.
Карлайл сделал последнюю затяжку и аккуратно затушил сигарету о подошву ботинка. Убедившись, что окурок погас, он растер его и развеял по ветру то, что осталось.
— Откуда взялся этот парень, Роджер? — спросил он, когда закончил.
— Кто? Киттим?
— Да, Киттим.
— Он настоящая легенда, — сказал Боуэн, и это прозвучало, как молитва.
Карлайл провел ладонью по лысине.
— Я знаю. По крайней мере, думаю, что знаю. — Его лицо приняло задумчивый вид, а потом на нем отразилось явное отвращение. — Откуда бы он ни взялся... он просто псих.
— Он нам нужен.
— Как-то и без него справлялись.
— Все равно, он нам нужен. Вам удалось что-нибудь выбить из парня?
Карлайл покачал головой.
— Он ничего не знает.
— Ты уверен?
— Поверь мне, если бы он что-то знал, давно бы все нам рассказал. Но этот чертов психопат не слезает с него.
Боуэн не особенно верил в еврейскую тайную организацию. Конечно, среди жидов были богатые люди, но, если посмотреть на картину в целом, они были достаточно разрозненны. Однако, если верить Фолкнеру, какие-то гребаные цадики в Нью-Йорке пытались добиться его смерти.
Сейчас тот, кого послали жиды, мертв, но Фолкнер хотел узнать, кто за ним стоял, чтобы, когда придет время, он смог им отомстить, и Боуэн решил, что было бы неплохо разузнать обстановку. Вот почему они похитили парня, схватив его на улице в Гринвилле, после того как он привлек к себе внимание, задавая неправильные вопросы в неправильных местах. Потом его привезли сюда в багажнике машины и перепоручили Киттиму.
— Где он?
— Там, во дворе.
Когда Боуэн проходил мимо Карлайла, тот преградил ему путь рукой.
— Тебе удалось сегодня поесть?
— Не особенно...
— Тебе повезло.
Рука опустилась, освобождая проход. Боуэн обошел дом и увидел закрытый загон, где раньше держали свиней. Вокруг все еще можно было уловить их запах, как показалось Боуэну. Но он сразу все понял, едва увидел, что лежало на земле посередине загона: на самом деле запах исходил от человека.
Обнаженный молодой человек лежал на самом солнцепеке. У него была короткая, аккуратно подстриженная бородка; волосы слиплись от пота и грязи. Вокруг его головы был затянут кожаный ремень. Его зубы вцепились в него, потому что раны, которые он получил, сейчас бередили. Над ним склонился человек в комбинезоне и перчатках и пальцами исследовал раны, которые ранее нанес ножом, иногда останавливаясь и чувствуя, как жертва напрягается и тихо скулит, насколько позволял ремень, а затем снова принимался за работу. Боуэн не знал, как Киттиму удавалось сохранять в парне жизнь, тем более удерживать его в сознании, но, безусловно, Киттим обладал разнообразными талантами по этой части. Заслышав приближение Боуэна, он поднялся, расправляя свое тело, подобно потревоженному насекомому, и повернулся к нему.
Киттим был высокого роста, где-то шесть футов и два дюйма. Кепка и темные очки, которые он носил постоянно, почти скрывали его лицо; он сознательно одевался именно так, потому что с его кожей было что-то не в порядке. Боуэн точно не знал, с чем это связано, и никак не мог набраться храбрости, чтобы спросить, но лицо Киттима имело пурпурно-лиловый оттенок; редкие волосы клочкам торчали из-под кепки. Он напоминал Боуэну аиста марабу, питающегося падалью и умирающими животными. Его глаза, когда он их открывал, казались зелеными, как у кошки.
Под комбинезоном угадывалось крепкое, сильное, хотя и худое, тело. Его ногти были аккуратно подстрижены, а щеки чисто выбриты. От него пахло мясом и лосьоном после бритья.
А иногда горящей нефтью.
Боуэн взглянул через плечо на парня, затем повернулся к Киттиму. Карлайл точно был прав: Киттим — извращенец; из небольшой свиты Боуэна только Лэндрон Мобли, который и сам-то был не намного лучше бешеного пса, испытывал к нему симпатию и влечение. Нет, Боуэну были отвратительны не столько пытки, которые устроили этому еврею, сколько сама атмосфера похоти, окружающая их. Киттим испытывал сексуальное возбуждение. Комбинезон не мог этого скрыть, и Боуэн отчетливо это видел. На какой-то момент вспыхнувшая в нем злость затмила страх перед этим человеком.
— Наслаждаешься? — поинтересовался он.
Киттим пожал плечами:
— Ты просил меня узнать, что он знает.
Его голос был похож на звук, издаваемый метлой, когда прибираются в помещении с пыльным каменным полом.
— Карлайл сказал, что ему ничего не известно.
— Здесь решает не Карлайл.
— Это так, здесь я — главный, и я тебя спрашиваю, удалось ли вытащить из него что-либо полезное?
Киттим пристально посмотрел на него из-за очков, потом повернулся спиной к Боуэну.
— Оставь меня, — только и произнес он и опустился на колени, чтобы возобновить свое копошение в теле жертвы, — я еще не закончил.
Вместо того чтобы удалиться, Боуэн вынул из кобуры пистолет. Его мысли снова вернулись к этому странному, изуродованному человеку, к его призрачной природе, к его прошлому. Они словно настигли его, неожиданно пришли в голову, как будто были олицетворением страхов, злобы, абстракцией, ставшей явью. Он сам пришел и предложил свои услуги Боуэну, и знание о его сущности начало проникать в Боуэна, словно неперекрытый газ, который просачивается в комнаты. Полузабытые истории обретали новые подробности, создавая вокруг Боуэна другую реальность; он уже не мог никуда от нее деться. Что там говорил Карлайл? Он был легендой. Но почему? Что он совершил?
Похоже, он не разделял их взглядов: все эти ниггеры, педики и евреишки были для него и таких, как он, просто средством питать свою ненависть. Казалось, он, напротив, далек от всего этого, даже когда измывался над нагими жертвами. А сейчас Киттим вздумал приказывать ему убираться подальше, оставить его в покое, словно Боуэн был ниггером-слугой с подносом. Пора было взять под контроль ситуацию и показать, кто здесь главный. Он немного отступил, затем поднял пистолет и нацелился на парня, лежащего на земле.
— Нет, — мягко произнес Киттим.
Внезапно волна жара, казалось, охватила его, и все его тело запульсировало вслед за ней, и тотчас же он стал уже не просто Киттим, но и кто-то еще, какое-то темное существо с крыльями, с глазами мертвой птицы, которые отражают мир, не имея в себе уже никаких признаков жизни. Кожа обвисла, собралась в складки, отчетливо проступили кости, ноги слегка присогнулись, ступни вытянулись.
Запах нефти стал сильнее, и Боуэна внезапно озарило: его сомнения, его прорвавшаяся злость каким-то образом позволили ему узреть эту сторону Киттима, суть, до того скрытую от него.
Он очень стар — старше, чем выглядит, старше, чем кто-либо может вообразить. Ему приходится чудовищно напрягаться, чтобы удержаться. Вот почему у него такая кожа, вот почему он так медленно ходит, вот почему держится особняком. Ему приходится прикладывать все усилия, чтобы сохранить такую форму существования. Он не живое существо. Он...
Боуэн отпрянул, когда фигура преобразилась и приняла свой обычный вид, и перед ним снова предстал мужчина в комбинезоне и окровавленных перчатках.
— Что-то не так? — спросил Киттим.
Даже в том состоянии замешательства, в котором он пребывал, Боуэн понимал, что не стоит отвечать на этот вопрос откровенно. Да он и не смог бы сказать правду, даже если бы захотел, потому что его мозг принимал срочные меры по сохранению рассудка, и сейчас он не был уверен, что из видения было реальностью, а что — плодом воображения. Рассудок диктовал упрямо: Киттим не мог содрогаться; он не мог преображаться; он не мог быть тем, о чем подумал Боуэн, например птицеподобным существом, темным, с крыльями — омерзительной птицей-мутантом.
— Да так, ничего, — ответил Боуэн. Он непонимающе уставился на оружие в своей руке, затем отвел его в сторону.
— Так дай же мне заняться своим делом, — произнес Киттим, и последнее, что увидел Боуэн, была угасающая надежда в глазах парня, распростертого на земле, которого закрыла собой склонившаяся над ним фигура Киттима.
Возвращаясь к машине, Боуэн задел Карлайла.
— Эй, — Карлайл потянулся и приостановил его, но отпрянул, и его рука невольно упала, когда он увидел лицо Боуэна.
— Твои глаза, — только и произнес он. — Что случилось с твоими глазами?
Но Боуэн не ответил. Позже он расскажет Карлайлу об увиденном, ну, или о том, что он подумал, будто увидел, а впоследствии Карлайл расскажет следователям о том, что должно произойти. Но пока Боуэн держал все при себе, его лицо оставалось безучастным, пока он катил прочь. Выражение безучастности не изменилось, даже когда он взглянул в зеркало заднего вида и обнаружил, что капилляры в глазах полопались и зрачки превратились в черные дыры в бассейнах крови, заполнивших глазницы.
* * *
Далеко на севере Сайрус Найрн возвратился в темноту своей камеры. Здесь он чувствовал себя более счастливым, чем снаружи, где ему приходилось общаться с другими. Они не понимали его, не могли понять. Немой: этим словом большинство людей описывало Сайруса на протяжении всей его жизни. Тупой. Молчун. Шизик. Его не особенно волновало, что они говорят. Он знал про себя, что он умный. А еще в глубине души предполагал, что он необычный.
Сайрусу было девять лет, когда его бросила мать. Отчим мучил его до тех пор, пока в возрасте семнадцати лет парень впервые не попал в тюрьму. Он все еще помнил кое-что о своей матери: это не были воспоминания, окрашенные любовью или нежностью, нет, никогда. Он вспоминал ее взгляд, полный все нарастающего презрения к тому, кого она принесла в этот мир в результате тяжелых, сложных родов. Этот взгляд навсегда остался в его памяти.
Мальчик появился на свет уродцем-горбуном, он не мог прямо стоять, его колени были сведены, словно постоянно притягиваемые друг к другу неведомой силой. Слишком большой лоб над темными глазами с почти черными радужками, а на лице выделялись продолговатые ноздри, маленький, округлый подбородок и невероятно толстые губы — верхняя губа нависала над нижней. Вечно полуоткрытый, даже во сне, этот рот пугал окружающих: им казалось, что Сайрус того и гляди начнет кусаться.
А еще он был очень сильным. На руках, на груди перекатывались мощные мышцы, они треугольником сходились к талии, а затем расширялись по линии бедер и на ягодицах. Сила была его спасением. Будь он послабее, тюрьма давно бы сломала его.
Первый срок он получил за ограбление с отягчающими обстоятельствами, после того как вломился в дом к одной женщине в Хултоне, вооруженный самодельным ножом. Женщина заперлась у себя в комнате и вызвала полицию. Сайруса схватили, когда он пытался сбежать через окно в ванной. Знаками он показал им, что ему надо было немного денег, чтобы купить себе пиво, и ему поверили. Но все равно дали три года, из которых он отсидел полтора.
Во время осмотра в тюрьме психиатр впервые поставил диагноз «шизофрения» на основе явных, классических симптомов: галлюцинации, мании, нетипичный образ мышления и самовыражения, странные мысли, слышимые голоса. Сайрус прекрасно слышал, но особенности его состояния ему объясняли с помощью сурдопереводчика, при этом он утвердительно кивал головой. Он просто предпочел скрыть этот факт во многом из тех же соображений, из которых много лет назад решил замолчать.
Или, возможно, этот выбор был сделан за него. Сайрус до конца не был уверен.
Ему назначили лекарства — нейролептики и психотропные, но он возненавидел их побочный отупляющий эффект и быстро научился скрывать факт, что больше не принимает их. Но больше, чем побочный эффект, он ненавидел одиночество, наступавшее вслед за приемом лекарств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59