Выслушав эту часть рассказа, подполковник Самарин решил, что дуракам везет, и предложил своему собеседнику продолжать.
Выяснилось, что даже дуракам везет лишь отчасти: в последнюю их поездку, которая и закончилась для одного из них знакомством с подполковником, они забрались в совершенную глушь и наняли проводника в полузаброшенном селении на одном из безымянных притоков Амура. Выдавая проводнику аванс, они неосторожно засветили толстую пачку денег, и судьба их была решена.
Проводник, по счастью, не обнаружил в себе таланта к мокрым делам и потому попросту испарился в одну из ночей, прихватив с собой все деньги, часть продуктов и одно из ружей – дорогую заграничную вертикалку вместе с патронташем. Компас этот умник спер тоже. Ему он был совершенно не нужен, но вот клиенты его без компаса были все равно что слепые котята.
На третий день своих блужданий по лесу очкарикам посчастливилось набрести на реку, и у них хватило ума сообразить, что река приведет их к жилью или хотя бы к Амуру, по которому время от времени проплывают суда и на берегах которого, опять же, имеется людское жилье.
На этом предыстория заканчивалась, и начиналась собственно история, которая вызвала у подполковника Самарина неподдельный интерес.
Имена незадачливых путешественников были Николай Шапкин и Анатолий Свиридов. Для всемирной истории это не имеет ровным счетом никакого значения, но родители дают детям имена не для того, чтобы их печатали в школьных учебниках, а просто для того, чтобы было удобнее отличать своих отпрысков от чужих.
Итак, научные сотрудники Николай Шапкин и Анатолий Свиридов выползли из палатки, дружно сходили в ближайшие кусты по нужде, безнравственно выкурили под это дело по сигаретке (в последнее время они начали экономить и прятать курево от своего проводника, который принципиально признавал только один сорт табака – чужой) и вернулись к костру, устремляясь мыслями к сытному завтраку.
Только теперь они заметили, что костер почему-то потух, а их проводник по неизвестной причине отсутствует. Можно было, конечно, предположить, что он тоже отправился по нужде в соседние кусты, но вместе с ним исчезли все его скудные пожитки.
Вскоре обнаружилось, что исчезло многое другое и, в частности, все деньги, ружье и компас.
– Вот сука, – в сердцах сказал Свиридов.
– Педераст гнилозубый, – согласился с ним Шапкин.
– Что будем делать? – спросил Свиридов.
– Вешаться на хрен, – в сердцах ответил Шапкин и принялся собирать палатку.
Вешаться, они, конечно, не стали, поскольку были людьми образованными, разумными и много видавшими. Плохо заключалось в том, что здешних мест они не знали совершенно, но зато им было доподлинно известно, что, если двигаться строго на юг, непременно придешь в Китай. Сначала будет Амур, а на Амуре живут люди. Это вселяло некоторую надежду, и они двинулись на юг, ориентируясь по солнцу. Не умри Ферапонтыч добрых семьдесят лет назад, он объяснил бы им, что в тайге прямых дорог не бывает, но на дворе стоял не двадцатый год, а девяносто первый, кости Ферапонтыча давным-давно истлели, и просветить двух научных сотрудников было некому. Когда все небо обложило тучами, стало окончательно ясно, что они заблудились. Они пробовали искать север по мху на деревьях, но проклятый мох рос как попало, они совершенно запутались и пошли наугад. Вдобавок ко всем неприятностям пошел затяжной дождь.
Они понуро брели, выбирая дорогу полегче, все время безотчетно двигаясь под уклон. Ничего умнее в их положении просто нельзя было придумать. Спускаясь по склону вместе с потоками дождевой воды, они уперлись в реку, переправились через нее и уже начали медленный подъем по противоположному склону распадка, когда Шапкина вдруг осенило.
– Стой, Толя! – крикнул он, и Свиридов покорно остановился, как заезженная лошадь, даже не повернув головы на голос приятеля. – Это же река, – продолжал Шапкин. – Река, понимаешь?
– Ну и что? – равнодушно спросил Свиридов.
– Как ты думаешь, куда она впадает?
В глазах Свиридова появился проблеск мысли.
– Гений, – искренне признал он.
Дождь вдруг прекратился, словно его выключили, но солнце так и не появилось.
– Твою мать, – сказал Свиридов. – Не могу больше. Все ноги стер, как последний чайник.
– Ерунда, – отмахнулся воспрянувший духом Шапкин. – А река на что? Построим плот.
– Точно, – вяло обрадовался Свиридов. – По реке быстрее доберемся.
С плотом они провозились до самой темноты: это оказалось немного сложнее, чем им представлялось.
Заночевали они на голых мокрых камнях, укрывшись палаткой: ставить ее не было сил. Ночью снова полил дождь, и Свиридов сказал Шапкину, что если они здесь не загнутся, то жить им вечно. Фраза была не его, вычитанная из какого-то романа, но она удивительно точно отражала ситуацию, – настолько точно, что даже неунывающий Свиридов приувял.
Утром они погрузились на узкий, все время норовящий разъехаться плот, оттолкнулись от берега кривым самодельным шестом и пустились вниз по реке. Эта поездка могла бы получиться долгой, не окажись в паре километров ниже по течению порогов. Свиридов вовремя заметил опасность, и им удалось спастись – где вброд, где вплавь, – но плот разнесло в щепки, а невредимая палатка, кувыркаясь в бурном потоке, отправилась в самостоятельное плавание.
– В Китай поплыла, – сказал Свиридов, проводив палатку грустным взглядом, все еще держа над головой чудом спасенное ружье. Из обоих стволов текло прямо ему на голову, но он этого не замечал.
Пройти берегом было нельзя: по обеим сторонам ревущего потока отвесными стенами стояли скалы.
Обходя эти скалы, они сильно отклонились к северу и примерно часам к четырем пополудни набрели на гнилые останки бревенчатого сруба с провалившейся крышей. Дерево почернело от времени и разваливалось в гнилую труху, стоило к нему прикоснуться, но внутри было почти сухо, хотя и здорово воняло плесенью.
Это было, несомненно, охотничье зимовье, всеми забытое и заброшенное бог знает сколько лет назад. Трава у входа стояла стеной, а сквозь широкий пролом в полуобвалившейся крыше проросла береза, которой на глаз было лет тридцать, а то и все сорок. Ее ветви уныло шелестели от дождя, с листьев капала вода, словно береза оплакивала кого-то. Шапкину показалось, что она оплакивает их со Свиридовым, и он зябко повел плечами под промокшей насквозь курткой.
Предприимчивый Свиридов между тем уже зарядил ружье и, держа его наперевес, нырнул в темный провал входа, оттолкнув повисшую на одной полусгнившей петле дверь, которая с гнилым скрипом развалилась на куски. Шапкин вытер мокрое лицо ладонью и нерешительно двинулся следом, остановившись у входа: если внутри устроил себе логово какой-нибудь зверь, то вовсе не обязательно погибать вдвоем. К тому же гнилая кровля могла обвалиться, и тогда Свиридову наверняка понадобится кто-то, кто сможет вытащить его из-под завала. Вполне разумные доводы, но сам Шапкин хорошо знал им цену.
Истина заключалась в том, что был он от природы трусоват и нерешителен и рад уступить право на риск кому-нибудь другому.
Некоторое время Свиридов не подавал признаков жизни, и Шапкину стала мерещиться всякая полумистическая дребедень, но тут раздался шорох, мягко треснула под сапогом какая-то трухлявая деревяшка, и Свиридов выглянул из темноты зимовья.
Небритое лицо его выглядело бледным и серьезным. Держа двустволку в опущенной руке, другой рукой он поманил к себе Шапкина.
– Заходи, Коля, – сказал он. – Тут что-то интересное.
Шапкин осторожно двинулся к нему, волоча за собой отощавший рюкзак.
Внутри зимовья было светло. Открытая дверь и пролом в крыше давали достаточно света, чтобы разглядеть руины размытой дождями печки, остатки мебели и бледную траву, проросшую сквозь трухлявый настил пола. Шапкин с опаской ступил на этот настил, но пол был не современный – его набрали из толстенных дубовых плах, и, хотя верхний слой древесины давно превратился в труху, пол даже не прогибался.
Свиридов стоял спиной к двери, внимательно разглядывая что-то у себя под ногами. Ружье он отставил в сторону, прислонив его к расползшейся груде камней и глины, которая когда-то была печью.
– Ну, что тут у тебя? – недовольно спросил Шапкин, который, войдя в помещение, испытал нечто вроде приступа клаустрофобии.
Свиридов посторонился, и Шапкин смог разглядеть лежавший у его ног человеческий череп с круглой дырой в правом виске. В двух шагах от черепа на полу валялся изъеденный рыжей ржавчиной маузер, хорошо знакомый обоим по фильмам о Гражданской войне.
– Застрелился, – негромко сказал Свиридов.
– А где остальное? – спросил Шапкин просто для того, чтобы не молчать.
Свиридов не ответил: и без того было ясно, где остальное. Косточки бедолаги, который по неизвестной причине то ли застрелился, то ли был застрелен в этой глуши, наверняка валялись по всему лесу в радиусе нескольких километров, разнесенные местным зверьем.
– Интересно, каким ветром его сюда занесло? – тихо спросил Шапкин. Этот череп выглядел как предсказание их дальнейшей судьбы, и Шапкину стало не по себе.
– Оглянись, – посоветовал Свиридов.
Шапкин обернулся и сразу увидел сваленные возле самого дверного проема деревянные ящики. Четыре ящика, очень неплохо сохранившихся, видимо потому, что случайно оказались в таком месте, где их не доставал дождь. Правда, над ними основательно потрудились древоточцы – это было видно даже на расстоянии, но на них еще сохранились следы защитной краски, а на одном даже можно было разобрать черное клеймо в виде двуглавого орла и остатки какой-то надписи.
– Оружие? – удивленно спросил Шапкин. Ему было совершенно непонятно, какой смысл был в, том, чтобы скрываться в этой дыре с четырьмя ящиками оружия.
– Может быть, – задумчиво ответил Свиридов. – Надо посмотреть.
Он шагнул мимо Шапкина к ящикам и, не тратя времени на разговоры, с треском отодрал гнилую крышку. Посыпалась труха, глухо лязгнул отлетевший в сторону ржавый запор, и в глаза им ударил нестерпимо яркий блеск отполированного желтого металла.
Свиридов длинно и замысловато выругался, все еще держа в руке обломок трухлявой доски.
– Золото, – сказал он. – Это золото, Колян!
– Золото? – тупо переспросил Шапкин. – Какое золото?
– Откуда я знаю какое? Золотое!
Отшвырнув в сторону гнилую деревяшку, Свиридов наклонился и с некоторым усилием поднял тяжелый слиток. Слиток был большой, таких сейчас не делают, и на его верхней грани красовался все тот же двуглавый орел.
– Царское золото, – сказал Свиридов, показывая орла Шапкину. – Тяжеленный, сволочь, не меньше пуда. Представляешь, какие это деньги?
– Деньги? – опять переспросил Шапкин. Казалось, он был в шоке и ничего не понимал, ослепленный тяжелым блеском металла.
– Ну конечно деньги, что же еще! Да ты что, Колян, совсем обалдел от счастья? По закону нам с тобой полагается двадцать пять процентов. Ты только подумай: двадцать пять процентов от всей этой кучи!
Ровно четверть.
– Четверть?
– Ну да, четверть. Это как раз ящик. Погоди-ка…
В этом слитке примерно пуд, слитков в ящике.., раз, два, три.., шесть штук. По сорок восемь кило золота на нос. Каково, а?
Шапкин наморщил лоб.
– Шесть пудов в ящике, – пробормотал он. – Четыре ящика по шесть пудов… Двадцать четыре пуда… Триста восемьдесят четыре килограмма…
Свиридов аккуратно положил слиток на место и энергично отряхнул руки.
– Вот так, – сказал он. – Теперь мы с тобой – два простых советских миллионера. Всего-то и надо было заблудиться в тайге. Можем открыть собственное дело, а можем просто послать все к чертям и уехать в теплые края, где нет ни рэкета, ни перестройки.
– Сорок восемь килограммов, – медленно повторил Шапкин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49