На глазах у понятых он развернул пакетик, и все увидели небольшую горку белого порошка. Майор лизнул порошок и радостно сообщил:
– Он, родимый! Героин, блин горелый!
Правда, его немного смутило удивительно малое количество белого порошка, плохо согласующееся с имиджем крупного международного наркодельца, каким, по сообщению осведомителя, являлся загорелый австралиец, но он здраво рассудил, что такими деталями будут заниматься другие люди, а он свое дело сделал: задержал преступника и конфисковал наркотик.
Лже-Камински дико завопил, что наркотик ему подбросили, причем интересно, что хотя никто в опергруппе не владел английским языком, но смысл его заявления тут же поняли все. Поняли, но не придали этому заявлению совершенно никакого значения.
Героин оприходовали, горничных чуть ли не силой заставили подписать протокол изъятия, австралийца вывели под белые руки из «Голландского домика», и вся орлиная стая с лихим клекотом улетела восвояси.
Как только в отеле наступила тишина, улыбчивого портье вызвал в свой кабинет директор, он же родной племянник законного владельца «Голландского домика». Директор отеля не был голландцем, его звали Шота Автандилович, и в гневе он был страшен.
– Ты, козел жирный! – начал Шота Автандилович продуктивный разговор с подчиненным. Дальнейшие его выражения носили ненормативный характер, единственное печатное слово, которое он еще несколько раз употребил, было «козел». В конце своей душеспасительной речи Шота Автандилович пообещал подчиненному отправить его на кухню для последующей переработки в эскалопы и бастурму, усомнился, однако, в его вкусовых качествах и отпустил на рабочее место обдумывать свое поведение.
Майор Простоквашин отправил австралийского гостя до утра в камеру, сильно уступавшую по уровню комфорта номеру в «Голландском домике», и забыл на некоторое время о его существовании, справедливо полагая, что после ознакомления с камерой иностранец станет значительно разговорчивее.
Молодой Купервассер был далеко не молод, ему давно уже перевалило за шестьдесят, и остатки реденьких, легких, как тополиный пух, волос серебрились вокруг круглой благообразной лысины, как серебряный оклад вокруг старинной иконы. Молодым его называли потому, что еще очень хорошо помнили его отца, старого Купервассера, худого энергичного старца с могучим голосом и яркими выпуклыми глазами, в восемьдесят с гаком не пропускавшего ни одной юбки и обожавшего шумные застолья.
На его фоне сын казался блеклым поношенным пенсионером и обречен был на неизменные вторые роли. Только в одном молодой Купервассер не уступал отцу: он так же хорошо разбирался в старинных монетах и так же страстно, как отец, любил их. Поэтому после смерти старого Купервассера семейная нумизматическая фирма продолжала процветать и пользовалась среди знающих людей неизменным авторитетом.
Молодой Купервассер поднес к глазам увеличительное стекло и надолго замолчал, рассматривая монету. Маркиз не издавал ни звука, нетерпеливо ожидая, что скажет нумизмат, но тот только мычал себе под нос что-то жизнерадостное и негромко покашливал. Наконец он отложил лупу и поднял на Маркиза выпуклые карие отцовские глаза.
– Ну и что вы, интересно, хотите от меня услышать, молодой человек? – осведомился Купервассер после длительной паузы. – Что это просто-таки бесценное сокровище? Так я вас расстрою: это-таки не бесценное сокровище, это кое-что совсем другое.
– Я хочу услышать от вас правду и ничего, кроме правды, – скромно проговорил Маркиз.
– Это золотая римская монета времен императора Нерона, – начал нумизмат, – и вовсе не нужно быть Купервассером, чтобы это заметить.
– В семье владельцев монету называют динарием Кесаря, – вставил Маркиз, когда его собеседник снова замолчал.
– Я вас умоляю! – протянул Купервассер, недовольно скривившись. – Только не надо мне этого говорить! Это такой же динарий, как я – старший лейтенант ГАИ! Динарий, молодой человек, как и сестерций, – серебряные монеты, а мы с вами имеем римский золотой, ауреус. Очень хорошо сохранившаяся монета, но только с одной маленькой особенностью, если можно так сказать. Реверс монеты, то есть ее задняя сторона с изображением Юпитера Капитолийского, в полном порядке, ничего не могу сказать плохого.
А вот с аверсом, то есть лицевой стороной, кое-что сделали. Вот эти буквы. – Нумизмат указал кончиком пинцета на ряд букв после имени императора, и снова замолчал.
– Что такое с этими буквами? – спросил Леня, так и не дождавшись продолжения.
– Вы меня спрашиваете, молодой человек, что с этими буквами? – Купервассер выглядел удивленным. – Но их-таки вообще не должно здесь быть! Вы когда-нибудь видели такие буквы на аверсе римских золотых?
Леня должен был признать, что никогда не видел. Правда, ему вообще не приходилось прежде сталкиваться с римскими золотыми, но в это Купервассер не поверил бы.
– Так что эти буквы кто-то выбил на монете гораздо позднее. Надо сказать, очень хорошая работа, снимаю шляпу перед этим талантливым человеком. Это случайно не вы?
Леня сознался, что это не он, тем более что шляпы на Купервассере все равно не было, и обратился к нумизмату с необычной просьбой.
Купервассер сначала наотрез отказался, но когда Маркиз назвал ему сумму гонорара, задумчиво посопел и кивнул:
– Ну я не знаю… Можно попробовать… Честно вам скажу, мне это и самому будет интересно. А когда это нужно сделать?
– К утру, – сказал Леня не раздумывая.
Нумизмат откинулся на спинку кресла и удивленно уставился на своего собеседника:
– Вы, должно быть, шутите?
– Нисколько.
Купервассер уставился на монету, пожевал губами и наконец задумчиво проговорил:
– Если кто-то и может это сделать, то, конечно, только Купервассер…
На следующий день ровно в одиннадцать часов утра Леня сидел в белом кожаном кресле в просторном холле гостиницы «Палаццо». В этот час в холле было малолюдно, только двое темпераментных итальянцев выясняли вполголоса отношения, яростно жестикулируя и бешено вращая глазами. Приблизительно в четверть двенадцатого по мраморной лестнице спустился высокий худощавый человек с русыми вьющимися коротко стриженными волосами и длинным лицом породистого англичанина.
При виде этого человека Леня засунул руку в карман и нажал кнопку на переговорном устройстве, тем самым дав знать Лоле, что она может начинать свою операцию.
Худощавый человек пересек холл быстрыми легкими шагами и подошел к Маркизу.
– Мистер Марков? – осведомился он на хорошем английском с чуть заметным мягким акцентом.
– Мистер Лоусон? – произнес Леня, как эхо, на своем несколько худшем английском.
Джентльмены обменялись сдержанным рукопожатием, и Лоусон извинился за небольшое опоздание:
– Мне позвонил мой биржевой брокер из Сиднея, и я должен был задержаться, чтобы дать ему распоряжения.
– Ничего страшного, – Леня лучезарно улыбнулся австралийцу.
Про себя же он подумал: «Врет, скотина австралийская! Наверняка нарочно опоздал, чтобы показать себя хозяином положения, а мне пытается продемонстрировать, какой он крутой, деловой и богатый».
– Ну что ж, мистер Марков, – австралиец сходу взял быка за рога, – я надеюсь, вы обо всем договорились и мы уже сегодня сможем встретиться с моими родственниками?
– Простите, мистер Лоусон, но прежде мы должны решить вопрос с моим гонораром.
– Как? – Брови австралийца поползли вверх. – Вы хотите получить гонорар прежде, чем я удостоверюсь в том, что работа выполнена и вы действительно нашли моих родственников?
– Да, именно так, – невозмутимо подтвердил Маркиз и уставился в потолок, поудобнее устраиваясь в кресле и закинув ногу на ногу.
– Но это совершенно возмутительно! – не очень громко воскликнул мистер Лоусон.
– Вам так кажется? – Леня посмотрел на австралийца так, как будто только сейчас увидел его. – А мне это кажется всего лишь предусмотрительным. Предусмотрительным и весьма логичным. Я уже проделал значительную работу, нашел ваших родственников, убедил их встретиться с вами – честное слово, это было непросто! – и теперь хочу получить причитающееся мне вознаграждение. Между прочим, достаточно скромное вознаграждение, обычно я беру гораздо больше, но уговор есть уговор.
– Я вовсе не собираюсь нарушать нашу предварительную договоренность, – недовольно проворчал австралиец, – но только хотел предварительно убедиться, что работа действительно проделана…
– Как вам будет угодно, – Леня безразлично пожал плечами, – но только деньги вперед. Как сказал один незабвенный литературный персонаж, утром деньги – вечером стулья.
– Что? – не понял Лоусон.
– Не важно. Короче, если хотите увидеться со своей родней – рассчитайтесь за проделанную работу.
Лоусон недовольно отвел глаза в сторону и на некоторое время задумался. Наконец он решительно тряхнул головой и полез во внутренний карман пиджака, откуда чрезвычайно осторожно извлек чековую книжку и тяжелый золоченый «Паркер».
– Нет-нет! – остановил его Леня. – Никаких чеков! Только наличные! Не забывайте, вы – в России, сэр!
– В России? – недоуменно повторил австралиец. – А что, разве в России сейчас не принимают к оплате чеки?
– В России предпочитают наличные, сэр!
– Странные люди… – пробормотал Лоусон недовольно. – Весь мир предпочитает не возиться с наличными деньгами… Но в таком случае мне понадобится некоторое время…
– Ничего страшного, – невозмутимо проговорил Маркиз, – я сегодня никуда не тороплюсь.
Получив по переговорному устройству сигнал от Маркиза, обозначавший, что австралиец спустился наконец в холл гостиницы, Лола выскользнула из своего убежища и с самым независимым видом, помахивая щеткой, двинулась к номеру мистера Лоусона.
Униформа горничной сидела на ней как влитая и очень ей шла.
Работая с Маркизом, она не раз разыгрывала прислугу в отелях, гостиницах или богатых частных домах. Самым памятным в ее профессиональной карьере был случай, когда, охотясь за уникальным огромным изумрудом «Глаз ночи», она устроилась горничной в дом крупного банкира Ангелова. Жена банкира, редкостная стерва, попортила ей тогда немало крови, но и Лола не осталась в долгу – воспользовавшись недолгой отлучкой хозяйки, соблазнила ее мужа… Казалось бы, совершенно незначительная интрижка между хозяином и служанкой неожиданно переросла в серьезный роман, и Лола едва не стала новой женой банкира… Впрочем, она сама не захотела этого – поняла, что не сможет жить без Лени, без их опасного и противозаконного ремесла, без этого постоянного хождения по лезвию бритвы… Страсть к риску и опасности у нее в крови, она не смогла бы жить однообразной и скучной жизнью праздной богатой женщины, проводя время в косметических салонах, в фитнес-центрах и на презентациях…
Перед дверью Лоусона она остановилась, огляделась по сторонам и, убедившись, что в коридоре никого нет, достала из кармана Ленину универсальную отмычку. Не раз уже Лола убеждалась, что замки в гостиничных номерах – чистая условность, помогающая только от честных люлей. Дверь распахнулась буквально от одного прикосновения отмычки.
Лола вошла в номер, закрыла за собой дверь и внимательно огляделась по сторонам.
Обсуждая с Леней эту операцию, они не сомневались, что монету Ильина-Остроградского австралиец не оставляет в своем номере, постоянно носит с собой, а вот дневники профессора, скорее всего, прячет в комнате – из-за их внушительных размеров.
Конечно, это в том случае, если предположения Маркиза верны и дневники профессора действительно находятся у Лоусона. А также если Лоусон взял их с собой в Россию.
Безусловно, все это были только предположения, но Леня в них верил, а если он во что-то верил, то он умел внушить свою веру окружающим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36