Холод начал уже проникать ему под одежду, но в это время на площадь, дребезжа и грозя развалиться, выполз действительно троллейбус номер двадцать, судя по внешнему виду, ровесник одноименного съезда КПСС, развенчавшего культ личности. Остановившись прямо перед Леней, троллейбус с ревматическим скрипом распахнул двери, которые при этом едва не отвалились, и принял Маркиза в свое негостеприимное нутро.
Пассажиров в троллейбусе не было, а холодно было почти так же, как на улице. Леня добрался по раскачивающемуся салону до кабины водителя и вполне вежливо спросил того, как заплатить за проезд по маршруту и где находится улица Красных Партизан.
Водитель с непонятной ненавистью ответил, что деньги за проезд он не получает, а пассажиры должны компостировать талон. Но талонов он тоже не продает, а продают их в газетных киосках. На Ленин резонный вопрос, что же делать, водитель злорадно ответил, что раньше надо было думать, а вот теперь ужо придет контроль и так штрафанет, что не обрадуешься. А сам он, водитель, запросто может безбилетного Леню высадить, тем более что вот она, та самая улица Красных Партизан, про которую Леня спрашивал.
Троллейбус снова с болезненным скрипом распахнул едва не отвалившиеся двери, и Леня вышел на пустую заснеженную улицу.
Если бы не царившие в Улыбине холод и бесприютность, городок можно было бы назвать красивым. Вдоль улицы выстроились дружным строем уютные двухэтажные домики, выстроенные по одному и тому же принципу – первый этаж был каменный, аккуратно оштукатуренный, второй – бревенчатый, обшитый вагонкой и выкрашенный какой-нибудь веселой краской, да еще и резные деревянные наличники украшали фасад. При каждом домике имелся небольшой садик, и Маркиз подумал, что в мае, когда расцветают в Улыбине яблони и вишни, здесь должно быть очень славно; но то в мае, а сейчас, когда по улицам метет поземка и ветер воет что-то вроде очень тяжелого рока, единственное и непреодолимое желание, возникающее на кривых улыбинских улицах – немедленно повеситься. К тому же наверняка в этих нарядных живописных домиках туалеты не предусмотрены проектом и все удобства размещаются во дворе.
Леня тяжело вздохнул и побрел вдоль улицы Красных Партизан, отыскивая нужный номер дома.
Дом нашелся очень скоро, он был в точности таким же, как остальные, – с беленым каменным основанием и деревянным бутылочно-зеленым верхом, украшенным резными белыми наличниками. Леня подошел к воротам и решительно постучал в них кулаком.
Никакого ответа на этот стук не последовало. Переждав немного, Леня повторил эксперимент – с тем же нулевым результатом.
Тогда он изо всех сил ударил в ворота ногой.
Во дворе раздалось сонное недовольное ворчание, перешедшее затем в грозный басовитый лай. Еще через минуту послышались шаги, и хриплый мужской голос крикнул через забор:
– Ну чего ты стучишь? Чего стучишь? Я те постучу! Перебудил всех в такую рань!
– Хозяин, я только спросить хочу! – крикнул Леня, стараясь перекрыть собачий лай.
– Ничего нам не надо! Ничего не покупаем! – продолжал голос из-за забора. – Не уберешься прочь, Хусейна спущу!
Учитывая злобный басовитый голос собаки, угроза была достаточно серьезной, и Маркиз как можно громче крикнул, надеясь, что хозяин не сразу перейдет от слов к делу:
– Я только хотел узнать, здесь Куренцовы не живут? Здесь раньше жили Куренцовы, Алевтина Егоровна, Лариса, Татьяна…
– Не знаю я никаких Курицыных! – орал хозяин за забором, все больше свирепея.
– Да не Курицыны, не Курицыны – Куренцовы! – надрывался Маркиз из последних сил.
– И Куренцовых не знаю! Мы здесь живем, Шерстоуховы! Проваливай, пока цел, а то Хусейна спущу!
Леня услышал, как во дворе угрожающе загремела цепь, и почел за благо ретироваться.
Отойдя от негостеприимного дома подальше и дождавшись, когда затихнет грозный лай Хусейна, он огляделся по сторонам и задумался. Пока никаких положительных результатов его командировка в Улыбин не принесла, и среди возможных перспектив угрожающе маячило двустороннее воспаление легких. Если в доме Куренцовых живут теперь совершенно другие люди, явно не склонные к переговорам и ничего о прежних жильцах не знающие, то куда еще можно податься за информацией?
Но в данный момент еще больше волновал Леню другой вопрос – куда спрятаться от холода, от пронизывающего ветра и где выпить хоть чего-нибудь горячего.
Неподалеку от бывшего дома Куренцовых в ряду веселеньких живописных домов Маркиз заметил зияющую брешь, в которой приютилась одноэтажная стекляшка стандартного торгового павильона. Там хотя бы можно согреться, а если повезет, и купить чего-нибудь съестного…
Леня открыл дверь стекляшки и вошел в тепло.
Здесь он убедился, что прогресс в какой-то мере коснулся и захолустного Улыбина. Во всяком случае, под стеклом на прилавке красовались безусловные признаки контактов с внешним миром – шоколадные батончики «Марс» и «Сникерс», импортные презервативы и несколько видов жевательной резинки – наверное, самые нужные предметы для рядового улыбинца.
Тем не менее в магазине стоял кондовый, непобедимый и вечный запах кислой капусты – такой же, как в семидесятые, а пожалуй что и в тридцатые годы минувшего столетия…
Кроме Лени, в магазине имелись две продавщицы – одна сильно пенсионного возраста, тем не менее неумеренно накрашенная, с огненно-рыжими от хны волосами, и вторая – совсем еще молоденькая, с выпученными сонными блекло-голубыми глазками и короткой непритязательной стрижкой, с годами обещающая стать весьма похожей на свою соратницу по прилавку. Еще имелась худощавая востроглазая старушонка, которая, перегнувшись через прилавок, оживленно доказывала что-то старшей продавщице:
– А я тебе говорю – ходит он к ней! Каждый, почитай, день! Только Васька за дверь – а он тут как тут! А она – как ни при чем! Встречает меня – здрасьте, говорит, Варвара Спиридоновна! Как будто ни при чем! Так прямо и говорит – здрасьте, Варвара Спиридоновна!
Пожилая продавщица сочувственно ахнула, склонила рыжую голову к плечу и с живейшим интересом осведомилась:
– Ну а ты что, тетя Варя?
– Ну а я-то что? Я, будто ничего и не знаю, ей в ответ тоже говорю: здравствуй, мол, Ксения! Здорова ли? – будто я совсем ничего и не знаю.
– Ужас! – с непритворным чувством воскликнула продавщица. – Натуральный кошмар! А он-то, говоришь, каждый день к ней ходит?
– Дак, почитай, что каждый Божий день! Васька только в дверь, а он уж – тут как тут!
– Нет, но это же кошмар! – продавщица округлила глаза. – Это же натуральный ужас! А ведь мать-то у нее какая была женщина! Это же просто святая была женщина! Слова худого о ней никто не сказал!
– Про мать ничего не скажу, – старушонка неодобрительно поджала губы, – матери ее не видала, я тогда здесь еще не жила, мы тогда с Петром Афанасьичем в Средней Азии на мелиорации были, а только он к ней каждый день ходит. Чуть Васька за дверь…
– Но я-то здесь с детства, я мать ее очень хорошо знала, просто натуральная святая была! – прервала старушку продавщица.
Маркиз неожиданно для себя самого решительно обратился к работнице прилавка:
– Я прошу прощения, вы вот сейчас только сказали, что с детства здесь живете…
– Ну? – недоуменно уставилась на него немолодая женщина, только теперь заметившая в магазине нового человека. – Ну, допустим, что с самого детства. А что с того?
– Так вот, извините, не знали ли вы Куренцовых? Алевтину Егоровну, Ларису, Татьяну?
– Куренцовых? – переспросила продавщица. – Еще бы мне не знать Куренцовых! Лариса, почитай, подруга мне была! Чуть ли не как сестры мы с ней были! Вы спрашиваете – не знаю ли Куренцовых! Еще бы мне их не знать! А вы что – родственник им, что ли, будете?
– Да не то что родственник, – замялся Маркиз, – ищу я их… А в том доме, где они жили, Шерстоуховы какие-то, разговаривать не стали, и еще собака у них такая злая…
– Да, это Хусейн у них, злющий, – подтвердила продавщица, – в прошлом году почтальонше юбку порвал… А Васька-то Шерстоухов, он чего злой такой, что жена его, Нинка…
– Ты чего это, Нюра, ты чего, – поспешно вступила в разговор востроглазая старушонка, – незнакомый совсем человек, а ты ему сразу… Ему, может, это совсем и не интересно!
– Да я, тетя Варя, разве чего сказала? Я ведь ничего и не сказала! – начала оправдываться продавщица. – Да ведь все равно, почитай, весь город знает! И молодой-то человек, он ведь не совсем как посторонний, он ведь почти что свой, если Куренцовым родственник…
– Да я не то чтобы совсем родственник, – повторил настоятельно Маркиз, – я просто разыскиваю их…
– Но это какое надо иметь бесстыдство, – снова вступила в разговор тетя Варя, – так мне и говорит: здрасьте, Варвара Спиридоновна! Как будто ни при чем она! И глаза у нее бесстыжие не лопнут!
– Так вы сказали, что хорошо знали Куренцовых? – поспешил Леня вернуть разговор в нужное русло.
– Мне ли не знать! – продавщица расчувствовалась и даже осторожно приложила к неумеренно накрашенным глазам крошечный носовой платочек. – Да мы с Ларисой почти как сестры были!
– И где они сейчас, Куренцовы? – торопливо спросил Маркиз, боясь поверить в неожиданную удачу.
– Еще бы мне их не знать! – продолжала продавщица, эффектно промакивая платочком совершенно сухие глаза. – Мы же с Ларисой такие были подруги, такие подруги! Только она не Куренцова была.
– Как не Куренцова? – испуганно переспросил Леня, решив, что неожиданно найденный свидетель уплывает у него из рук.
– Не Куренцова! – уверенно повторила продавщица. – Вот Алевтина Егоровна – та и правда была Куренцова, а Лариса была Ильина… Это матери ее была фамилия, она так по матери Ильина и осталась, родители ее незаписанные, что ли, были, тогда это вроде и не полагалось…
Старушка Варвара Спиридоновна неодобрительно поджала губы, выразив этим свое отношение к аморальным довоенным порядкам, а Леня оживился и внимательно слушал продавщицу.
«Ну да, все правильно, – думал он, – Ильина… то есть Ильина-Остроградская, а вторую половину фамилии они для простоты отбросили… Да здесь, в Улыбине, двойная фамилия была бы как-то неуместна…»
– А родители у нее, – продолжала продавщица, перегнувшись через прилавок и перейдя на страшный шепот, чтобы подчеркнуть важность и конфиденциальность сообщаемого, – а родители у нее вроде бы в органах служили… ну в ЧК или в НКВД, как там они назывались, а потом оба сгинули… то есть забрали их, и больше ни слуху ни духу. Но это еще до войны было, Лариса тогда совсем еще маленькая была, и я тоже…
На этих словах рассказчица замялась в смущении: из только что сказанного можно было легко сделать вывод о ее истинном возрасте, что вовсе не входило в ее планы… Однако делать нечего, слово – не воробей, вылетело – не поймаешь, и она с тяжелым вздохом продолжила свое повествование:
– Так она с бабушкой, с Алевтиной Егоровной, и росла…
Неожиданно разговорчивая продавщица поглядела на Леню и всплеснула руками:
– Да вы же замерзли совсем! И что это у вас чемоданчик-то в руках? Вы ведь небось прямо с вокзала сюда, и вещи оставить негде?
Леня смущенно пробормотал что-то нечленораздельное, но продавщица тем не менее все поняла и повернулась к своей молодой напарнице:
– Люсенька, побудешь здесь одна, я молодого человека отведу к нам, устрою да накормлю…
– Ну что вы… – замялся Маркиз. – Вы мне просто покажите, где здесь гостиница да где перекусить можно…
– Гостиница! – передразнила его продавщица. – Это у вас там, в больших городах, гостиницы, а у нас был на весь Улыбин один клоповник, так и тот санврач закрыл по причине творящихся безобразий… Так что остановишься у нас, нечего тут и разговаривать. Мы с Люсенькой вдвоем живем, – она кивнула на напарницу, – Люсенька, внучка моя… А меня Нюрой зовут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36