— А бросить пить — похоже на тебя. Это как раз то, что нам обоим нужно, — узнать друг от друга о том, как мы здорово сохранились. Как же еще узнать, на сколько ты реально выглядишь? Когда мы в последний раз отметали мой день рождения, мне было тридцать восемь.
— Не так-то плохо.
— Это ты так думаешь. Но это было три года назад, и теперь мне сорок один.
— И это тоже неплохо. На вид ты гораздо моложе.
— Ну да. А может, и нет. Кто-то сказал Глории Штайнем, когда той исполнилось сорок, что она на столько не выглядит. Глория ответила: «Знаю. Я действительно на столько не выгляжу. На столько выглядят мои сорок лет».
— Прекрасный ответ!
— Вот и я так думаю. — Элейн помолчала. — Знаешь, милый, чем я сейчас занимаюсь? Я прячусь.
— Вижу.
— Это кажется каким-то чудовищным кошмаром, но тем не менее это так. Смотри, что я получила с сегодняшней почтой.
Она протянула мне газетную вырезку, и я осторожно развернул ее. Там была фотография — лицо мужчины средних лет. В очках, волосы тщательно причесаны; он выглядел исполненным уверенности и оптимизма, и это явно было его обычное выражение лица. Сопровождала фотографию статья в три колонки. Ее заголовок гласил: «Местный бизнесмен убил жену, детей и покончил с собой». В статье сообщалось, что Филипп Стэдвант, владелец компании «Мебель Стэдванта» с четырьмя дочерними отделениями в Кантоне и Массилоне, внезапно устроил погром в своем доме в предместье Валнут-Хиллз. Зарезав кухонным ножом свою жену и троих маленьких детей, он позвонил в полицию и сообщил о совершенном преступлении. Когда полицейский наряд прибыл на место преступления, Стэдвант был уже мертв — он покончил с собой выстрелом в голову.
Я оторвал глаза от вырезки.
— Какой ужас!.. — только и смог я выговорить.
— Да.
— Ты знала его?
— Нет.
— Но...
— Но зато я знала ее.
— Жену?
— Ты тоже был знаком с ней.
Я вновь внимательно посмотрел на вырезку. Жену звали Корнелия; судя по статье, ей было тридцать семь лет. Троим детям — Эндрю, Кевину и Дельси — было соответственно шесть, четыре и два. Корнелия Стэдвант, еще раз повторил я про себя незнакомое имя. Озадаченный, я посмотрел на Элейн.
— Конни, — напомнила она.
— Конни?
— Конни Куперман. Ты должен помнить ее.
— Конни Куперман, — в раздумье повторил я. Через несколько мгновений я отчетливо вспомнил цветущую блондинку — вечно веселую подружку Элейн. — О, Господи!.. Как же ее занесло туда — где это, кстати? Кантон, Массилон, Валнут-Хиллз... Где это?
— Огайо. Северное Огайо, недалеко от Акрона.
— И как она там очутилась?
— После того, как вышла замуж за Филиппа Стэдванта. Познакомились они где-то семь или восемь лет назад, не помню точно.
— Как? Он что, был ее клиентом?
— Нет, ничего такого. Как-то зимой она отправилась на Стов — покататься на лыжах. Филипп тоже был там; он оказался разведенным, свободным и сразу обратил на нее внимание. Не знаю, был ли он богат, но по крайней мере вполне обеспечен, имел собственный мебельный магазин и ни в чем не нуждался. Он буквально с ума сходил по Конни, хотел жениться на ней и завести кучу детей.
— И так и сделал.
— Да, так и сделал. Конни считала его просто восхитительным и без раздумий решила порвать со своей прошлой жизнью и покинуть Нью-Йорк. Она была славной и милой, мужикам очень нравилась, но вряд ли ее можно было назвать прирожденной проституткой.
— Как ты?
— Нет, я тоже не такая. На самом деле я гораздо больше похожа на Конни. Мы с ней обе были, что называется, Н.Е. Нас жизнь заставила в конце концов заняться проституцией. Постепенно я вошла во вкус; вот и все.
— Что это такое — Н.Е.
— Невротичная еврейка. Не то чтобы со временем я полюбила такую жизнь, — просто научилась не сгорать со стыда каждую минуту. Наша профессия перемолола множество девушек, полностью истребив даже те жалкие остатки самоуважения, которые еще оставались у некоторых. Но я сумела сохранить собственное достоинство.
— Да, это верно.
— По крайней мере так я полагала прежде, — добавила она, с улыбкой взглянув мне в лицо. — Неприятности ведь периодически случаются с каждым.
— Конечно.
— Возможно, поначалу Конни и нравилась такая жизнь. Она была полноватой и не пользовалась успехом в годы учебы, а тут внезапно обнаружилось, что мужчины хотят ее и находят исключительно привлекательной. Но она уже была по горло сыта проституцией к тому времени, как встретилась с Филиппом Стэдвантом. Они буквально с ума сходили друг по другу и отправились в Огайо, чтобы насладиться семейным счастьем.
— А затем он проведал о ее прошлом, обезумел и убил ее.
— Да нет.
— Нет?
Элейн отрицательно покачала головой.
— Она сразу почему-то все рассказала ему. Для Конни это был мужественный и, как выяснилось, совершенно правильный шаг. Его мало заботило ее прошлое, а преграда, которая могла остаться между ними, разрушилась. Он был гораздо старше Конни, лет на пятнадцать — двадцать, и гораздо опытнее. Филипп очень много путешествовал, несмотря на то, что всю жизнь прожил в Массилоне. Чем занималась его супруга до их знакомства, его не очень волновало. Насколько я понимаю, он даже не задумывался об этом, особенно с тех пор, как увез ее из Нью-Йорка.
— И они зажили счастливой жизнью?..
Элейн помолчала.
— За это время я получила от нее пару писем, — продолжила она через некоторое время. — Только пару, так как я никогда не отвечаю на них, а люди не любят, когда им не отвечают, и перестают писать сами. В основном от Конни приходили открытки к Рождеству. Ты видел когда-нибудь, чтобы к Рождеству присылали открытки с фотографиями детей? А я получила от нее пару таких. Прекрасные ребятишки, да ты и сам можешь себе их представить. Филипп был очень обаятельный мужчина, это видно и по фотографии, а какой была Конни, ты, должно быть, помнишь.
— Да.
— Жаль, что у меня не сохранилась последняя ее открытка. Я не из тех, кто годами хранит подобные вещи; к десятому января все открытки оказываются в мусорной корзине, так что показать их не могу, а больше уже никогда не получу...
Она беззвучно затряслась в рыданиях, но вскоре смогла взять себя в руки и глубоко вздохнула.
— Не представляю себе, что могло заставить его пойти на такое, — честно признался я.
— Это не его рук дело. Я достаточно хорошо знала его.
— Иногда люди могут решиться на самые неожиданные поступки.
— К нему это не относится.
Я вопросительно посмотрел на нее.
— Я не знаю ни одной живой души в Кантоне или Массилоне, — пояснила Элейн. — Там у меня была только одна подруга — Конни, и единственный человек, знавший о нашей с ней дружбе, был Филипп Стэдвант. Теперь оба они мертвы.
— Ну и что?
— Так кто же прислал мне эту вырезку?
— Это мог сделать кто угодно.
— Что ты имеешь в виду?
— Она могла рассказать о тебе своим новым друзьям или соседям. После этого кошмарного убийства друзья могли найти в бумагах Конни твой адрес и, вполне возможно, решили оповестить тебя о случившемся.
— И они послали мне одну лишь вырезку из газеты? И ни слова о случившемся?
— А в конверте больше ничего не было?
— Ничего.
— Возможно, сопроводительное письмо просто забыли положить в конверт в смятении и спешке. Иногда с людьми такое случается.
— И даже забыли написать на конверте обратный адрес?
— Конверт сохранился?
— Да, он в другой комнате. Обычный белый конверт, на котором печатными буквами написано мое имя.
— Можно на него взглянуть?
Она кивнула. Я опустился в кресло и внимательно посмотрел на картину, за которую какой-нибудь сумасброд мог бы отвалить полсотни тысяч долларов. Однажды я чуть было не разрядил в нее револьвер; об этой истории я не вспоминал уже много лет, но теперь она сразу пришла мне на ум.
Конверт оказался точно таким, как его описала Элейн, — дешевым и ничем не примечательным. Имя и адрес были написаны печатными буквами шариковой ручкой. Обратного адреса не было ни внизу, ни с обратной стороны.
— Есть штемпель Нью-Йорка, — сказал я.
— Вижу.
— Так что, если его послали тебе друзья Конни...
— ...значит, они привезли газетную вырезку с собой в Нью-Йорк и уже здесь запечатали в конверт и кинули в почтовый ящик.
Я встал и в задумчивости подошел к окну.
— Есть другое объяснение, — произнес я наконец, повернувшись к Элейн. — Кто-то убил ее, детей и мужа.
— Да.
— Затем он представил это как кровавую резню, учиненную отцом семейства, и сам позвонил в полицию. Потом дождался, когда о преступлении сообщат местные газеты, вырезал статью, привез в Нью-Йорк и здесь опустил в почтовый ящик.
— Да.
— Полагаю, ты и сама догадалась, кого я имею в виду.
— Тогда он пообещал, что убьет Конни, — сказала она. — И меня. И тебя.
— Мало ли чего он пообещал!..
— "Тебя и всех твоих девок. Скаддер!". Вот что он сказал тогда тебе.
— Немало подонков угрожали мне расправой за эти годы. Нельзя воспринимать всю эту чепуху всерьез. — Я вновь подошел к столу и подержал в руках конверт, как будто пытаясь ощутить окружавшую его тонкую психическую ауру. Если что-то подобное и существовало в действительности, мне не дано было это почувствовать.
— Но почему именно сейчас? — удивленно произнес я. — Когда все это было, лет двенадцать назад?
— Что-то около этого.
— И ты действительно думаешь, что это его работа?
— Я абсолютно уверена в этом.
— Мотли?
— Да.
— О Господи!.. — пробормотал я. — Джеймс Лео Мотли!
Глава 3
Итак, Джеймс Лео Мотли. Впервые это имя я услышал здесь же, в этой квартире, только не в черно-белой комнате. В один прекрасный день я позвонил по телефону Элейн, договорился о встрече и вскоре приехал. У нее уже был готов коньяк для меня и диетическая кола — для себя, и несколькими минутами позже мы оказались в ее постели. Неожиданно мне бросилось в глаза странное пятно на грудной клетке; я показал на него пальцем и поинтересовался, что это такое.
— Я тут тебе чуть было не позвонила, — объяснила она. — У меня вчера днем был посетитель.
— Ну и что?
— Новый, прежде я его не видела. Он позвонил, сказал, что он друг Конни. Той самой Конни Куперман, помнишь?
— Конечно, помню.
— Сказал, что она дала ему мой номер. Мы поговорили, все было нормально, и вскоре он приехал. И не понравился мне с первого взгляда.
— Что же в нем было такого?
— Не знаю. Мне показалось, что в нем есть что-то роковое, сверхъестественное. И эти глаза...
— Что за глаза?
— Смотрел он как-то необычно. Что там такое у Супермена — Х-лучи, что ли? Мне показалось, что он как будто пронзает меня насквозь.
Я погладил ее.
— Это отразилось на твоей славной коже, — заметил я.
— Еще в его взоре было что-то холодное, как у лягушки. Наверное, так ящерица наблюдает за порхающим мотыльком. Или как змея, знаешь, свернется кольцами и замрет, готовая напасть без предупреждения.
— Как он выглядел?
— Это в первую очередь бросалось в глаза. И еще волосы какого-то мышиного цвета, отвратительная стрижка, наверняка очень дешевая. Из-за нее он был немного похож на монаха. Очень бледная кожа — то ли нездоровая, то ли просто казавшаяся такой.
— Да, не очень-то привлекательное зрелище.
— И тело у него тоже какое-то особенное. Оно все было абсолютно твердое.
— Это что, какой-то ваш профессиональный термин?
— Да я не про член, а про все тело! Мне показалось, что все его мускулы, все как один были постоянно напряжены и никогда не расслаблялись. Такой худощавый, но очень крепкий. Что называется, жилистый.
— И что случилось дальше?
— Мы отправились в спальню. Я сама повела его туда, потому что хотела, чтобы он убрался отсюда как можно скорее. Уже потом, когда я наконец-то избавилась от него, то поняла, что он все это время был совершенно холоден; я сразу решила, что второй раз ноги его здесь не будет. Собственно, я не могла бы просто выпроводить его, не пригласив перед этим в постель, но я страшно боялась того, что он может от меня потребовать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40