— Я знаю. Мэтт, пойми, ты не должен задумываться о расходах или тратить драгоценное время на то, чтобы бежать ко мне и просить еще денег, когда эти кончатся. Возьми, а когда пачка заметно отощает, скажи мне, и я дам тебе еще одну. И не спорь, пожалуйста. Я эти деньги заработала самым что ни на есть честным способом, и если мы сейчас не будем использовать их, то на черта тогда они вообще нужны?
Я поколебался, но деньги взял.
— Отлично! — сказала Элейн. — С этим разобрались. Я не сильна в эмоциях, мне всегда лучше удавались откровенные деловые разговоры. Давай договоримся периодически решать наши вопросы под честное слово, без всяких бумажек. Как ты думаешь?
Я поднялся из-за стола.
— Я думаю, что выпил бы еще чашечку кофе, а затем отправился к себе.
— Но зачем?
— Это моя работа. Ты наняла меня как сыщика, и я намерен сейчас же с пользой употребить часть твоих денег. Ты права: я думаю, мы обо всем сможем договориться. И прости меня за то, что было раньше.
— И ты меня тоже.
Когда я вернулся с еще одной чашечкой кофе, Элейн сидела у телефонного аппарата.
— О Боже, мне шесть раз звонили! — сказала она.
— Когда это? Пока мы были в постели?
— Должно быть. Может, прослушать?
— Почему бы и нет?
Элейн мгновение поколебалась, затем нажала кнопку. Послышалось жужжание, какой-то шум, затем раздался щелчок.
— Трубку повесили, — сказала она. — И так почти всегда. Большинство клиентов не любят доверять свой голос автомату.
Затем раздался еще один звонок. Энергичный и уверенный мужской голос произнес:
— Элейн, это Джерри Пайнс, перезвоню тебе на днях.
Затем послышался сигнал третьего звонка; абонент на другом конце провода откашлялся, выдержал длительную паузу, будто подбирая нужные слова, а затем положил трубку, не произнеся ни слова.
Шестое сообщение началось с долгой паузы, во время которой был слышен только шум магнитофонной ленты. Затем послышался шепот:
— Элейн, тебе понравились цветы?
Еще одна длинная пауза, слышался лишь слабый шум, напоминающий рев вагона метро. Затем снова раздался громкий шепот:
— Я думал о тебе, но твой черед еще не настал. Жди его и думай лишь о нем. Я оставил тебя напоследок. — Еще одна пауза, на этот раз короткая. — Точнее, ты будешь предпоследней. Последним будет он.
Больше он не произнес ни одного слова, однако лента крутилась еще полминуты, пока Мотли не бросил трубку. Затем послышался щелчок, и автоответчик приготовился бесстрастно регистрировать новые послания для своей хозяйки. В комнате повисла гнетущая тишина.
Глава 10
Я вернулся в свой отель еще до рассвета, около четырех, но все это время отнюдь не бездельничал. Всю ночь я шлялся по городу, обходя места, в которых мне не доводилось бывать годами. Некоторые из них, как выяснилось, давно исчезли, а в других исчезли знакомые мне люди — кое-кто из них теперь сидел в тюрьме, кто-то умер, кто-то просто исчез. Появились и совершенно новые заведения, и мне пришлось немало попотеть, чтобы побывать во всех.
Дэнни Боя Белла я нашел в баре Пугана. Это был невысокий негр с очень светлой кожей, отличавшийся выверенными жестами и безукоризненными манерами. На нем был строгого покроя костюм-тройка; Дэнни Бой вел размеренный образ жизни, выбираясь из дома строго между заходом солнца и восходом. Привычки его не изменились — он по-прежнему пил только неразбавленную русскую водку со льдом. Домом ему в свое время служили бары — «Паб Пугана» и «Топ Кнот», и в них всегда поджидала его бутылка, охлаждавшаяся в горке льда. Теперь «Топ Кнот» уже не существовал.
— Сейчас там французский ресторан, — объяснил он мне. — Цены высокие, а качество — не очень. Я почти всегда торчу здесь. Здесь играет славное трио, шесть дней в неделю; барабанщик использует щетки и никогда не играет соло. И освещение здесь хорошее.
Последнее означало, что здесь всегда царит полумрак. Дэнни Бой никогда не снимал солнцезащитные очки — наверное, он надел бы их даже на дне шахты.
— Мир такой громкий и яркий, — неоднократно жаловался он мне. — Нужно приглушить свет и поубавить громкость.
Изображенного на рисунке человека он не узнал, но имя Мотли заставило его встрепенуться. Я напомнил ему суть дела, и он вспомнил эту старую историю.
— Значит, он все-таки вернулся за тобой, — сказал он. — Почему бы тебе просто не сесть в самолет и не смотаться куда-нибудь в теплые края, пока он не поостынет? Такой парень, как он, на воле надолго не задержится. Неделя-другая — и ворота тюрьмы вновь захлопнутся за ним. И ты не будешь знать горя еще десять лет.
— Мне кажется, что он чертовски хитер, — заметил я.
— Сесть на десять лет и отсидеть двенадцать — где же тут хитрость? — Он опустошил свой бокал и приподнял руку на несколько дюймов — таким жестом он всегда привлекал к себе внимание официантки. После того, как она наполнила ему бокал и убедилась, что у меня все в полном порядке, он сказал: — Я скажу кому следует, Мэтт, и буду настороже. Сделаю все, что в моих силах.
— Понимаю.
— Трудно узнать, где именно он сейчас ошивается и кто может хоть что-то знать о нем. Однако есть несколько мест, которые тебе не мешало бы проверить.
Он дал мне несколько наводок, и я отправился на улицы ночного города. Первым делом я посетил заведение на Ленокс-авеню и бар вниз по улице, в котором собиралось множество игроков из всех нью-йоркских трущоб. Затем на такси я отправился в бар под названием «Пэтчворк», на оформленных под кирпич стенах которого висели стеганые одеяла первых поселенцев, и сразу предупредил бармена, что ищу человека по имени Томми Винсент.
— Сейчас его нет, — был ответ, — но обычно он появляется как раз в это время, так что вы можете подождать его, если хотите.
Я заказал кока-колу и остался дожидаться Томми. В зеркало, висевшее в глубине бара, я мог видеть всех входящих и выходящих не поворачивая головы. Люди входили в бар и выходили из него, и когда в моем бокале не осталось ничего, кроме полурастаявших кубиков льда, со своего места поднялся сидевший невдалеке от меня толстяк и обнял меня, как будто мы были закадычными друзьями.
— Я — Томми Винсент, — сообщил он. — У вас есть ко мне какое-то дело?..
Затем я направился на Парк-авеню, в район двадцатых улиц, затем — на пересечение Третьей авеню и Четырнадцатой улицы, на Бродвей в конце восьмидесятых улиц и на Лексингтон-авеню между Сорок седьмой и Сорок пятой улицами. В этих местах улицы были заполнены проститутками в кричащих, вызывающих нарядах; я переговорил с некоторыми и постарался произвести на них впечатление, будто я полицейский. Им я показывал портрет Мотли и говорил, что этот человек нападает на проституток, а вполне возможно, и убивает их. Также я сказал им, что он представляется обычным клиентом, но хочет стать сутенером и вполне может подчинить себе беззащитную девушку.
Повстречавшаяся мне на Третьей авеню девушка — блондинка с песочного цвета волосами, темные корни которых наводили на мысль о том, что это ненастоящий цвет ее волос, — заявила мне, что узнает его.
— Видела его однажды, — сказала она. — Тот еще тип! Все вопросы задавал: что я делаю, чего не делаю, что люблю и что не люблю... — Она сжала кулак, прислонила его к промежности и стала двигать вверх-вниз. — Измочалил меня всю, где только можно. И ничего не заплатил, представляешь? Если еще раз встречу его, просто пройду мимо.
Очень полная девушка с явным южным акцентом, к которой я подошел на Бродвее, тоже сказала, что видела его, но уже довольно давно. В тот раз он ушел с девушкой по имени Банни; потом несколько недель ее не встречала.
— В другом месте, наверное, стала работать, — пояснила она. — А может, случилось что-то.
— Что? — поинтересовался я.
Она неопределенно пожала плечами.
— Мало ли как бывает!.. — сказала она. — Сначала видишь кого-нибудь каждый день, а потом этот человек исчезает куда-то. Спросишь у других, а никто не знает.
Я поинтересовался, видела ли она Банни затем еще хоть раз, но она затруднилась дать определенный ответ: она не была даже абсолютно уверена, с Мотли ли та ушла тогда. Чем старательнее она пыталась вспомнить, тем неувереннее становились ее ответы.
По дороге я заглянул на полночное собрание в Элнон-Хаузе — своеобразном клубе, располагавшемся в нескольких офисах на третьем этаже мрачноватого рассыпающегося здания в западной части Сорок шестой улицы. Пришла на него в основном молодежь, большинство только недавно перешли к трезвому образу жизни. Многие рассказывали, что, помимо алкоголя, употребляли и сильнодействующие наркотики. Внешне это были совершенно обычные люди; единственное, что выделяло их, — сознательно принятое решение изменить свою жизнь. Каждый пришедший на это собрание либо полностью отказался от любого вида алкоголя, либо изо всех сил пытался это сделать. Те же, кто продолжал жить прежней жизнью, неумолимо скатывались на самое дно общества.
Я появился через несколько минут после начала собрания. Выступала девушка, которая к двенадцати годам уже два года как пила и начала курить марихуану. История начиналась обычно — с использования популярных синтетических «операторов настроения», затем девочка перешла к инъекциям героина и кокаину; деньги зарабатывала кражами в магазинах и уличной проституцией. Однажды она продала на черном рынке своего грудного ребенка. Девушка говорила долго, однако успела рассказать лишь часть того, что намеревалась. Сейчас ей было только девятнадцать лет.
Собрание продолжалось час; я досидел до конца. После того как докладчица закончила выступать, мое внимание несколько ослабло, и я не стал выступать во время дискуссии, которая была буквально пропитана гневом и возмущением. Иногда чье-нибудь особенно горячее выступление отвлекало меня от собственных грез, однако большую часть я провел, погрузившись в собственные раздумья. Да, нас окружал мерзкий и злобный мир, а я сам всего лишь несколько часов назад побывал в самых грязных его закоулках. Лишь здесь, на собраниях, я чувствовал себя обычным бывшим алкоголиком, старавшимся вести трезвый образ жизни, как и окружавшие меня товарищи по несчастью, и от этого наш клуб становился самым мирным местом посреди объятого ненавистью мира.
Когда собрание закончилось, мы встали, произнесли молитву, и я отправился на проклятые Богом улицы своего города.
* * *
Проснулся я в пять часов утра в понедельник на редкость в плохом настроении. Спустившись вниз, я выпил паршивый кофе и разбавленную колу, а также подышал парами табачного дыма, даже не задумываясь, что есть что-то необычное в том, что я не готов приветствовать появление нового дня, как маленькая Мэри Саншайн, но мне нравилось сознавать, что утром я обхожусь без рюмки. Хотя голова моя болела, рот и глотка пересохли и все тянулось, как в замедленном кино.
Проглотив аспирин, приняв душ и побрившись, я спустился вниз и заказал апельсиновый сок и кофе. Когда аспирин вместе с кофеином начали действовать, я прошел несколько кварталов и купил «Флейм», а затем вернулся обратно и заказал плотный завтрак. Прошло некоторое время, симптомы похмельного синдрома прошли, но я по-прежнему ощущал глубокий упадок духа, и теперь мне оставалось лишь учиться жить с этим.
Газета не дала мне никакой новой информации. На первой странице был помещен репортаж о кровавом убийстве на Джамайка-Хайтс, где погибла от пуль и ножевых ранений целая семья выходцев из Венесуэлы — четверо взрослых и шестеро детей; дом, в котором они проживали, был подожжен, и пламя перекинулось на расположенные по соседству жилища. Улики свидетельствовали, что убийство было каким-то образом связано с наркотиками, а это означало, что дело не привлечет внимания общественного мнения, а полиция не захочет ломать себе голову над его распутыванием.
Странички спортивных новостей также не содержали ничего необычного;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40