— Эта чертова коробка вздумала сломаться в самый неподходящий момент. Может, я сама что-то сделала не так — не знаю, не проверяла. Все вроде бы включилось нормально, но когда я потом поставила кассету, на ней не оказалось ровным счетом ничего.
— Не переживай.
— Он рассказал мне об убийстве еще одной женщины этой ночью. Эх, была бы у нас запись... А я опять все испортила.
— Не волнуйся; это не имеет значения.
— В самом деле? А я-то решила, что задумала нечто гениальное.
— Не думаю, что это нам могло бы сильно помочь. У меня складывается впечатление, что в этом деле невозможно найти никаких важных доказательств, которые могли бы пролить свет на всю картину преступлений Мотли. Сама мысль о расследовании кажется мне теперь совершенно бессмысленной: можно охотиться за все новыми и новыми уликами до бесконечности, а он тем временем будет творить то же самое, что сделал прошлой ночью.
— Что произошло? Он не рассказал мне никаких подробностей, так что особого смысла в записи действительно не было. Я только поняла, что он опять убил кого-то.
— Ну так ты не ошиблась.
— Он еще посоветовал мне почитать газеты, но у меня нет ни одной. Обежала все киоски, но не нашла — может, я просто не заметила в спешке? Так что случилось?
Я вкратце рассказал ей о трагедии и, когда назвал имя жертвы, Элейн понимающе вздохнула.
— Нет, Элизабет не приходилась мне родственницей, — успокоил я ее. — Я был единственным ребенком в семье, и у моего отца не было братьев, так что у меня нет близких родственников по фамилии Скаддер.
— А у дедушки твоего братья были?
— У дедушки?! Понятия не имею; может, и были. Он умер еще до моего рождения, а ни о каких двоюродных дядях по фамилии Скаддер я и слыхом не слыхивал. В принципе род Скаддеров происходит из Англии — так по крайней мере мне рассказывали в детстве. Мне почти неизвестна эта ветвь нашего семейства.
— Но вы с Элизабет вполне могли бы оказаться родственниками, просто очень дальними.
— Дальними — возможно. Думаю даже, что все Скаддеры в конечном счете — родственники. Хотя кто знает — может, кто-то из ее или моих предков в свое время фамилию сменил.
— Больше того — все мы потомки Адама и Евы.
— Да, все мы в конечном счете дети Господа. Спасибо, что напомнила, самое время.
— Прости. Возможно, я к этому так отнеслась потому, что не я оказалась следующей жертвой. Кроме того, все это настолько ужасно, что лучше всерьез и не думать. Должно быть, он решил, что это твоя близкая родственница.
— Может быть, — согласился я. — А может, и нет. Не забывай — каким бы коварным, хитрым и изобретательным он ни был, это всего лишь псих. Обычный псих.
* * *
Открытый телефонный справочник по-прежнему лежал на кровати. Я проглядывал длинный список ни в чем не повинных людей, которые, на свое несчастье, оказались моими однофамильцами. Возможно, мне следовало позвонить им, чтобы предупредить. «Смени-ка ты лучше имя, — сказал бы я им, — или смирись с обстоятельствами».
Что же он собирается делать теперь — неужели методично отправлять на тот свет всех Скаддеров Манхэттена? А затем переключится на остальные районы Нью-Йорка, а затем — на предместья...
Конечно, если он убьет много однофамильцев, рано или поздно какой-нибудь особо толковый полицейский заинтересуется этим странным фактом. На одной из страниц я наткнулся на акционерное общество «Скаддер-груп»; если он решит истреблять и его членов, ему немало придется поколесить по всей стране.
Вздохнув, я закрыл справочник. Всех Скаддеров обзвонить я, конечно, не мог — но, может, следовало все же позвонить Деркину? Это был явно не его случай, убийство произошло в пределах другого полицейского округа, но он мог догадаться, чьих рук это дело. Убийство Элизабет Скаддер наверняка наделает много шуму — оно было необычно жестоким и кровавым, сопровождалось сексуальным насилием, а жертва была молодой, белой, занимала высокое положение в обществе и была к тому же фотогеничной.
И что пользы, если я даже и намекну ему об этом? Убийство Элизабет уже никто не сможет представить как самоубийство или результат домашней ссоры. Прекрасно оснащенные бригады криминалистов наверняка уже обследовали всю ее квартиру, и все вещественные доказательства уже фигурируют в деле. Если он оставил отпечатки пальцев, их, конечно же, найдут и сразу установят владельца. А сперма? А кусочки кожи под ногтями? И тест ДНК?
Конечно, это не так убедительно, как отпечатки пальцев, — те можно сразу сравнить с хранящимися в компьютере данными; в случае же с образцами ДНК нужен подозреваемый. Если он оставил сперму или кусочки кожной ткани, тогда экспертам необходима подсказка, а надеть после этого веревку ему на шею — это уже дело техники.
Вообще-то в стране уже давно перестали вешать убийц. Их даже перестали сажать на электрический стул — вместо этого они получают огромные сроки заключения, иногда — пожизненные. А затем частенько бывает, что пожизненное заключение превращается в семь лет или даже в меньший срок; правда, Мотли наверняка придется посидеть подольше. В первый раз он получил десять лет, а отсидел двенадцать; на этот раз его наверняка сгноят за решеткой.
Если только сочтут, что убийство Элизабет — это его работа. Анализ ДНК и другие сложные методы служат отличной дополнительной уликой, но вряд ли можно построить целое дело лишь на них. Присяжные обычно ни черта не понимают в этом, особенно после того, как защита и ее эксперты убедят их, что обвинение порет сплошную чушь. Если обвиняемый окажется любовником жертвы и его арестуют прямо в ее спальне, с окровавленными руками, тогда анализ спермы и ДНК поставит жирную точку в деле. Но если выяснится, что обвиняемого и жертву связывает лишь тот факт, что у последней та же фамилия, что и у полицейского, арестовавшего его двенадцать лет назад, — тогда грош цена подобным доказательствам.
Я все-таки позвонил в конце концов Деркину. Не знаю, что я собирался сказать ему, но его на месте не оказалось.
Сообщения же я не оставил.
* * *
Из отеля я вышел в одиннадцать тридцать, чтобы успеть на дневное собрание «У Файрсайд» — так называлась группа, собиравшаяся в одном из зданий в тупичке на Западной Шестьдесят третьей улице.
Но туда я так и не попал.
На этот раз ходьба не стоила мне таких значительных усилий, как за день до этого. Тело по-прежнему было непослушным и негибким, но одеревенелость мускулов ослабла, а усталость наступала не столь быстро. На улице потеплело, дул слабый ветерок, сырости почти не чувствовалось — лучшей погоды для футбола и не придумаешь. Для подбитой мехом куртки слишком тепло, но достаточно свежо, чтобы засунуть в карман плоскую фляжку.
Не спеша я выбрался на Восьмую авеню, но повернул на юг, а не на север. По ней я дошел до дома Тони Клири, постоял немного у того места, где на мостовую упало ее бездыханное тело, затем поднял глаза к окну ее квартиры. Внутренний голос продолжал твердить мне, что именно я причина ее гибели.
Я не знал, что ему возразить.
Обойдя вокруг квартала, я подошел к тому же самому месту, но с другой стороны, еще раз взглянул на ее окно и подумал о том, успела ли она узнать перед смертью, почему это все случилось именно с ней. Возможно, Мотли сказал ей, что она «одна из моих женщин» и в этом состоит ее вина. Он наверняка назвал мою фамилию, которую она скорее всего услышала в первый — и последний — раз.
С другой стороны, в эти секунды ее вряд ли интересовали мотивы, двигавшие убийцей.
А как же Элизабет Скаддер? Узнала ли она перед смертью о своем бесконечно далеком родственнике по имени Мэттью? Надо было бы сходить к месту преступления, но оно находилось на другом конце города, милях в полутора от меня. Да и вряд ли вид самого здания мог сказать мне что-то существенное о произошедшем в нем преступлении. Как и отель, в котором жила Тони.
Посмотрев на часы, я обнаружил, что на собрание безнадежно опоздал; оно еще шло, но я не успел бы даже на его закрытие. «Ну и ладно», — решил я. Все равно мне не хотелось никуда идти.
У уличного торговца я купил «хот дог», у другого — «книш», перекусил, затем в одной из забегаловок взял кофе в картонной упаковке и встал прямо на углу улицы, попивая его маленькими глотками. Я выпил почти все, прежде чем мне это надоело и я вылил остатки в водосточную канаву, но подержал еще некоторое время пустую упаковку в руках, прежде чем нашел мусорный контейнер — иногда в самый нужный момент найти их бывает непросто; мусорные баки крадут жители предместий, и обнаружить их можно на всем пространстве Вестчестера. Тамошние жители мусор просто сжигают, внося тем самым свой существенный вклад в загрязнение окружающей среды.
Ну а я в отличие от них был образцом гражданственности и всегда ставил общественные интересы выше личных. Я не мог просто так бросить мусор в неподходящее место, или сжечь напрасно драгоценный атмосферный кислород, или сделать хоть что-то, что снизило бы качество жизни моих дорогих ньюйоркцев. Я тихо и незаметно шел по жизни, а окружавшие меня люди гибли один за другим. Да, веселенькое дельце!..
* * *
Я старался никогда не останавливаться перед витринами винно-водочных магазинов, но вдруг неожиданно осознал, что внимательно рассматриваю заставленную пузатеньким товаром витрину. Приближался День Благодарения, витрина была оформлена соответственно, и по ней были разбросаны подобающие случаю разноцветные осенние листья и початки маиса.
А среди них — несколько графинчиков. И великое множество бутылок.
Я стоял и пристально рассматривал их.
Вообще-то такое случалось и раньше. Бывало, я шел по улице, не думая ни о чем, и уж тем более о выпивке, и вдруг обнаруживал, что стою у витрины и пялюсь на бутылки горячительного, любуюсь их формами, киваю им как своим знакомым и мысленно прикидываю, с какой закуской каждое из них идет особенно хорошо. Это состояние часто называют «питейным сигналом». Этот сигнал приходит из глубин подсознания и предупреждает нас о каком-то смутном беспокойстве, о том, что в данный момент организм бывшего алкоголика чувствует себя отнюдь не так комфортно, как кажется его сознанию.
«Питейный сигнал» не обязательно воспринимать как последнее предупреждение; не обязательно тут же бежать на собрание, звонить своему спонсору или бросаться листать соответствующую главу Главной книги — хотя что там говорить, это никогда не повредит. Просто нужно уделить себе чуть больше внимания. Это еще не красный сигнал светофора, но уже желтый.
Давай-ка домой, сказал я самому себе.
Но мои руки сами собой открыли дверь магазина, и я вошел внутрь.
И ничего не произошло. Лысый продавец за прилавком посмотрел на меня точно так же, как и на любого другого потенциального покупателя; хозяин лавки окинул меня быстрым взглядом, чтобы удостовериться, что я не собираюсь достать пистолет и потребовать от него очистить кассу. Он явно даже и не подозревал, что я для него уже давно не клиент. Я нашел коньячную секцию и принялся разглядывать бутылки. Здесь был «Джим Бим», «Олд Тэйлор», «Олд Форестер», «Олд Фицжеральд», «Мэйкерз Марк», «Дикий Турок»...
Каждая этикетка будила множество воспоминаний. Я мог мысленно пройти по всем притонам города и вспомнить, где и что именно я пил.
«Древняя Эпоха», «Олд Гранд Дэд», «Олд Кроу», «Старые времена»...
Я любил эти названия — особенно последнее: чем-то оно напоминало тосты «За друзей!», «Ну, вздрогнем!», «За старые времена!».
В самом деле, для меня регулярные встречи с «Старыми временами» остались в прошлом. Все в один голос советуют держаться от любимых когда-то напитков подальше... А может?..
— Что вам угодно?
— Э-э-э, «Старые времена», — неожиданно для самого себя сказал я.
— Пятую галлона?
— Нет, пинты будет достаточно.
Плоская бутылка из руки продавца мягко скользнула в коричневый бумажный пакет;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40