Легаши на поле уже сделали "кругом" и неслись обратно. Бедняги размахивали ручонками, как огородные пугала во время бури! На задницах вовсю пробивалась седина... Продвижение по службе вылетало в трубу... Еще бы: в наши дни такая хреновина случается разве что в кинокомедиях!
Теперь дело пошло куда лучше. Оседлав мотор, я будто вновь оказался в родной стихии. Тем более что, пока они поднимут тревогу, пройдет не меньше двадцати минут... А пока их лопухи-коллеги снова нагромоздят на дороге баррикады, пробежит уже добрых три четверти часа... Опыт подсказывал мне, что мои подсчеты окажутся верными.
Я дал полный газ, не жалея амортизаторы. Главное было побыстрее выехать из этой опасной зоны...
Не иначе, отныне мне было суждено передвигаться только на полицейских машинах. Странно: абонемента я вроде бы не покупал...
Когда они найдут эту свою тачку, то для начала им придется вылить на нее ведро одеколона, чтоб заглушить оставленный много на память навозный штын. Не говоря уже об остальном ремонте...
До Овера нам не встретилось ни одной машины. Проехав его, я свернул налево, и после этого, уж поверьте, ни разу не убрал ноги с акселератора.
Теперь у меня оставался единственный выход, попробовать добраться до Парижа. Там я еще мог затеряться, благодаря своим долларам, Я знал несколько гостиниц, чьи хозяева охотно принимали вместо паспортов букетик купюр. Вот только до столицы было еще шестьдесят километров, и из-за интенсивного движения я мог преодолеть их не быстрее чем за час...
На заднем сиденье стонала Сказка. Она еще не пришла в себя. Ее рана сильно кровоточила, и ей срочно требовалась помощь.
Я на приличной скорости пересек два небольших поселка и достиг Таверни. Оттуда можно было ехать прямо, на Сен-Дени, или свернуть на Аржантей... Я избрал второй маршрут: так было ближе ехать до пригородных районов.
Каждое мгновение я ожидал, что легавые внезапно перегородят мне дорогу, но ничего такого не происходило. Я гнал так быстро, что встречные водители крутили пальцем у виска. Но мне было на это наплевать...
На подъезде к Патт-д'Уа движение замедлилось. Мне не нужно было рисовать иллюстрацию: я сообразил, что фараоны уже установили на шоссе турникет...
Хорошо еще, что по дороге валила приличная толпа: иначе я угодил бы головой прямо в сети.
Заметив справа второстепенную дорогу, я повернул туда. Улица оказалась узкой, без тротуаров. С одной стороны громоздилась заводская стена, с другой стояли деревянные домишки рабочих. Я медленно покатил дальше.
Эту улицу пересекала другая, такая же узкая, но чуть более живописная. Справа она заканчивалась тупиком, слева выходила на шоссе, означавшее для меня конец путешествия.
Я остановился, озираясь, тяжело дынт, ругаясь как извозчик (которым, кстати, и был одет). В это время дня все здесь было спокойно. Мужики были на работе, бабы пошли по магазинам или стирали белье, слушая "РТЛ". Да, все было тихо, но стоило мне тут засидеться — и моё присутствие обязательно привлекло бы внимание. Тем более что видок у меня был прямо-таки дикий, а на заднем сиденье истекали кровью раненая девчонка...
И тут — ужё во второй раз за этот час — мне приветливо подмигнул случай. Подмигнул почти в буквальном смысле слова: из домика побогаче вышел какой-то тип, и в солнечных лучах сверкнула висевшая на двери медная табличка; "ДОКТОР ОБУЭН".
Ниже мелкими буквами были приписаны ученые звания хозяина, но издали их было не разглядеть. Впрочем, мне было начхать на все его дипломы и степени...
Я тихо подъехал к воротам и позвонил.
Дверь гаража была открыта, и там стоял маленький горбатый "рено"; это должно было означать, что костоправ дома.
Наконец на пороге показалась истрепанная годами женщина.
— Мне к доктору Обуэну! Срочно! — крикнул я.
Служанка вылупилась на меня, и результат осмотра оказался явно не в мою пользу, поскольку она бесстрастным голосом заявила:
— Доктор уже окончил прием и собирается на выезд. Он не сможет вас принять...
Говоря, она слегка морщила нос: от меня продолжал исходить веселый и назойливый запах навоза.
— И все же я должен к нему попасть. Я привез раненую. Случай очень серьезный.
— Если серьезный, тогда везите ее в больницу... Я начал закипать.
— Послушайте, она истекает кровью, а на дорогах пробки. Неужели он допустит, чтобы она умерла у него на пороге?'.
В доме открылось одно из окон, и в него высунулся худой парень в очках
— Что там такое, Соланж?
— Девушка тяжело ранена! — крикнул я ему через плечо старой совы. — Надо спешить!
— Хорошо, входите!
— Откройте ворота, — велел я бабе. — Чтоб не так далеко было ее нести.
Она, ворча, открыла, и я поставил машину позади гаража. С улицы она теперь была не видна — этого я и добивался.
Служанка помогла, мне внести Сказку в дом. Бедняжка уже вся побелела. Я и.спугался, что она уже отдала концы, но потом увидел, что ее грудь чуть-чуть приподнимается.
Тут подоспел и сам врач; он уже надел белый халат и стал в нем похож на измученного девственностью студента. Он наклонился над стоявшей в коридоре банкеткой, на которую мы положили раненую, и скорчил гримасу. Мамаша Соланж потонила на кухню за тряпкой.
— Что случилось? — спросил врач.
— Да, по всему видать, пулевое ранение... Он подскочил и посмотрел на меня.
— Что-что?
— Я работал у себя в поле, тут остановилась машина, какие-то типы вытащили из нее эту девку, пальнули в нее и уехали. Ну, пока я ходил за своей машиной...
Но он уже не слушал. Все его внимание было обращено на рану.
— Ее нужно немедленно везти в больницу! — объявил он. — Я позвоню, чтобы прислали "скорую".
— А что, плохо дело?
— Хуже не бывает...
Я внезапно стал весь холодный, как ледышка.
— Неужели помрет?
— Пуля насквозь пробила ей основание черепа. Это просто чудо, что она до сих пор жива.
Я судорожно сцепил пальцы.
— Скажите, но, может быть, ее еще можно починить? Ну, какими-нибудь там переливаниями, пересадками...
Он покачал головой.
— Нет, ничего уже не поможет.
— Вы уверены в своем диагнозе?
— К сожалению, да.
Тон, которым он это произнес, был для меня не менее мучителен, чем сами слова.
Я посмотрел на Сказку... Она, казалось, понимала, о чем говорят. Глаза ее были открыты, и в них блестели слезы. И внутри у меня словно что-то закричало, но крик этот так и не смог вырваться наружу.
Ее губы зашевелились. Я наклонился и услышал ее шепот:
— Не бросай меня...
И вдруг я заорал гулким голосом, от которого аа-
дрожали стекла:
— Нет, Сказка, я тебя нет брошу! Не бойся, не брошу никогда!
Врач попятился; служанка застыла с тряпкой в руке».
— Но... — пробормотал эскулап.
— Что?
Он шагнул к телефону, висевшему на стене у лестницы.
— Я позвоню в больницу. Тогда я вытащил револьвер.
— Стойте!
Он обернулся и увидел оружие. Баба начала повизгивать; этот визг противно царапал мне барабанные перепонки. Я подошел к ней и жестоко врезал ей по роже. Она взвизгнула еще разок, но уже гораздо тише, и повалилась без чувств. Вставная челюсть наполовину вылезла у нее изо рта.
Молодой костоправ сразу утратил свои замашки будущего гран-патрона.
Я шагнул на него, подняв ствол револьвера. Револьвер, кстати, мог уже не действовать, хотя пробыл в воде совсем недолго.
— Ладно, доктор, хватит ломать комедию. Я преступник; моя шкура ценится сейчас дороже крокодиловой, и я намерен ее защищать. Я пробуду здесь до наступления темноты. Ведите себя спокойно, и все будет хорошо. Иначе завтракать будете уже на небесах. Ясно?
Он обреченно кивнул,
— Вот и хорошо,— сказал я.— Для начала надо убрать отсюда вашу старую кошелку. У вас тут есть погреб, который закрывается на замок?
— Да.
— Тогда помогите мне ее туда оттащить.
Я повернул ключ в замке входной двери, продолжая угрожать ему пистолетом; впрочем, я был совершенно уверен в его покорности. Такие, как он, борются разве что с холерой, но уж никак не с вооруженными бандитами.
Он взял старуху под мышки, я — за ноги, и мы спустились в подвал. Там были винный и угольный погреба; в последнем не было окошек, так что я уложил бабу на кучу антрацита и на прощание долбанул ее рукояткой револьвера по башке. Послышался хруст. Лицо врача, освещенное электрической лам-
почкой, страшно побледнело. По обе стороны от его носа стекали капли пота.
— Вам я тоже рекомендую эту форму анестезии,— проворчал я. — Очень эффективно: до завтра она даже не вспомнит, как ее зовут.
— Но вы, похоже, проломили ей череп! —воскликнул он, движимый чувством профессионального долга.
— Ну так сделаете трепанацию: заодно и руку набьете. Она уже? в таком возрасте, что не беда, если и загнется...
Я силой вытолкал ого из подвала и с грохотом задвинул засов.
— Пошли наверх.
Он был ни жив ни мертв.
Когда мы снова оказались рядом со Сказкой, я схватил его за халат.
— А теперь слушайте внимательно, дядя. Вы поняли, с кем имеете дело, да? Так что не пытайтесь меня обмануть. Сейчас мы с вами займемся девушкой... Несмотря на все ваши слова, я не верю, что ей уже ничем не помочь.
Он попытался изложить мне причины своего пессимизма, но я жестом велел ему замолчать.
— За работу! И поторопитесь! Если она к ночи умрет, я вас уничтожу!
Это сразу придало ему усердия. Мы перенесли Сказку на смотровой стол в его кабинете, и он принялся ковырять в ране пинцетом.
Я со сжавшимся сердцем смотрел на эту варварскую процедуру. Мне тяжело было видеть свою девочку калекой.
Она слабо вскрикнула от боли, и я отвел глаза. Я изувечил за свою жизнь стольких людей, но не мог видеть, как страдает Сказка. Меня мутило от вида ее крови.
— Скорее, док. Если вы ее спасете, то получите очень много денег. У меня их полные карманы, понимаете? Я очень выгодный клиент... Только вылечите ее!
Он повернулся ко мне.
— Ничего другого я и не желаю. Если бы только это было в моих силах...
— Пуля осталась в ране?
— Нет, вышла, но по дороге наделала много бед...
Он наложил Сказке на голову толстую замысловатую повязку. В ней она была похожа на тех монахинь, которых обычно рисуют в церковных книгах.
Потом врач установил капельницу и вставил девушке в вену иглу с резиновой трубкой.
— Это все, что я могу сделать. И еще разве что укол для поддержания сердечного тонуса.
Мы долго сидели молча, не зная, что теперь делать и что сказать. На помощь нам пришел телефонный звонок, Я жестом велел врачу следовать за мной и поднял трубку, направив на парня револьвер.
— Алло? — проговорил я.
— Доктор Обуэн? — спросил женский голос.
— Нет, — ответил я, — доктору пришлось внезапно уехать: у него скончался отец... Если у вас срочное дело, обратитесь к кому-нибудь из его коллег.
Женщина пробормотала что-то неразборчивое и повесила трубку. Я позвонил в службу отсутствующих абонентов, назвался доктором Обуэном, наплел, что у меня загнулся папаша и попросил сообщить об этом всем пациентам, которые позвонят в течение дня...
Это был лучший способ отгородиться от телефона, не обрывая проводов. Врачам звонят часто, и о неисправности сразу узнали бы на телефонной станции.
— Прошу прощения за то, что похоронил вашего уважаемого папочку, — сказал я Обуэну.
Он пожал плечами и равнодушно ответил
— Ничего: я сирота.
К тому времени, когда мы вернулись в его кабинет, лицо Сказки (по крайней мере, так мне показалось) слегка порозовело, а дыхание сделалось ровнее... Я осторожно взял ее запястье и почувствовал под своими грубыми пальцами пульс, бьющийся в панике перед неминуемой смертью.
— Нет уж, — прохрипел я, — я не желаю, чтобы она подыхала!
Врач, не глядя на меня, спросил:
— Значит, вы ее любите? Его вопрос удивил меня.
— Это вас шокирует?
— Нет, просто удивляет...
Он слабо, едва заметно улыбнулся:
— Вас трудно вообразить в роли Дон Жуана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65