Я больше не думал об останках Рапена, гнивших на итальянском кладбище. Не думал о том несчастном страже порядка, который на несколько минут возомнил себя комиссаром Мегрэ. Не думал о почтальонше...
Я победно шагал по полю, мягкому, как пушистый ковер.
Не знаю, сколько километров я прошагал так, закутавшись в свои мысли. Километры придуманы только для дорог. А на природе идешь от забора до одуванчика, от кустика чабреца до черешни... Идешь от реки до горизонта, от солнца до счастливого изнеможения...
Идешь... Километры удел лруих, пунктуальных людей. Они — для путеводителей, для автомобиль-ных счетчиков...
Свобода была прекрасна. Никогда еще я не осязал ее с такой силой и с такой радостью.
Наконец я доплелся до маленькой деревушки с бледными крышами, присосавшейся к толстой сиське холма. Казалось, здесь никогда не видели ни газет, ни телевизора, и я решил остаться...
Первой, кого я увидел, была девочка, игравшая с листом каштана. Она вырывала его жилки через одну, превращая этот обыкновенный лист в какой-то экзотический.
— Красиво у тебя получается...
Она боязливо посмотрела на меня, держа в руке свой кружевной листок.
— Тут есть постоялый двор?
На вид ей было около десяти лет. Ее черные волосы разделялись на две косички с красными заколками. Девочка была красивая, но какая-то нескладная.
— Есть, кафе "Майансон".
— А где оно?
— Напротив церкви.
Я потащился туда. Последние метры оказались самыми трудными. Я вошел в прохладный зал, оклеенный старыми вздутыми обоями с картинами охоты. Навстречу мне вышла толстая хозяйка. Она явно не ожидала увидеть такого посетителя, как я, и остановилась с немного обеспокоенным лицом. "Геностран-цы", похоже, заглядывали сюда раз в сто лет.
Я на ходу сочинил незамысловатую историю: мол, доктор посоветовал мне больше ходить пешком, мне нужно где-нибудь переночевать и как следует поужинать, и все такое. Мой костюм и вежливые манеры успокоили ее.
— Можно яичницу с салом?
— А чего ж нельзя? Я уселся за стол.
Пока она готовила эту чудесную яичницу, чанахи которой щекотали мне нос, я распаковывал коробку с деньгами. Я уже долго таскал с собой эти амернкап
ские картинки, и пора было их пощупать. Коробка
банкнот — это стоило шкуры какой-то девки.
Я резким рывком разорвал бечевку. Потом развернул бумагу. Как я и предполагал, внутри оказалась коробка из-под обуви...
Рапен потрудился на совесть: наверное, боялся, что при транспортировке упаковочная бумага порвется. Я посмотрел на застекленную дверь кухни: толстуха колдовала над моей яичницей. Я быстро приподнял крышку белой коробки, взволнованно заглянул внутрь — и отбросил крышку прочь. В коробке лежала кукла. Очень милая куколка, одетая в эльзасский национальный костюм.
Мне показалось, что меня сейчас вырвет — так жестоко меня передернуло от разочарования.
Ватным, непослушным языком горького пьяницы я пробормотал:
— Этого не может быть!
Еще не веря своим глазам, я ощупал куклу, но в ней были только опилки.
Тогда я схватил развернутую упаковочную бумагу, лихорадочно отыскал адрес — и понял. Надпись гласила:
"Каньес.
До востребования,
Господину Роберу Ларпену".
Эта свинья почтальонша по ошибке дала мне не ту посылку. Впрочем, чему тут удивляться? Фамилии были очень похожи, к тому же толстый слой пыли, покрывавший давно не востребованные посылки, мог сбить с толку кого угодно.
— Ой, какая славная кукляшка! — воскликнула хозяйка, ставя передо мной дымящуюся яичницу.
Я тупо смотрел перед собой. Подумать только: из-за этой куклы погибло четыре человека!
Из-за этой кучки тряпок мы с Бидоном и Эрминией разыгрывали весь этот жуткий фарс. Из-за этой кукольной эльзаски мне вцепилась в задницу вся французская полиция...
Прощайте, миллионы! Случай, который так часто открывал мне выход из тупика, на этот раз ударил меня ниже пояса кованым сапогом.
Всего предвидеть никогда не удается. Разве могло мне прийти в голову, что в последнюю, решающую секунду почтальонша подцепит не ту посылку?!
Часы на колокольне теплым, звонким тенором пробили шесть.
— Шесть часов? — проговорил я.
Почему у меня было такое ощущение, что эти шесть ударов возвещают о конце сражения? Ах да: потому что во Франции почтовые отделения закрываются в шесть часов...
Был вечер пятнадцатого числи, и никем не полученная посылка уходила н отдел невостребованных отправлений.
Все.Это вызвало у меня даже какое-то облегчение. Что ж, удар был тяжелый, но и он уже позади. Больше предпринять нечего.
С улицы, из-за двери кафе, на меня смотрела та нескладная девчушка. Смотрела серьезно, как они это умеют. Она, похоже, принимала меня чуть ли не за принца, вышедшего из ее самых волшебных снов...
Я поманил ее пальцем и, когда она, дрожа от волнения, встала у моего стола, протянул ей куклу.
— Держи: это тебе.
Бедная маленькая девочка, которой дарят прекрасную куклу: у скольких дамочек киношники вышибали слезу подобной сценой! Но я вовсе не собирался разыгрывать перед самим собой многосерийную "Золушку".
Она осторожно взяла куклу в руки. Потом побежала к двери и вдруг остановилась как вкопанная.
— Спасибо! — крикнула она во весь голос.
И улетела, словно жаворонок. А ее "спасибо" еще долго отдавалось эхом в стенах зала.
От этого "спасибо" я почувствовал в душе блаженство. Глубокое, еще неизведанное блаженство... Такое, которое дано почувствовать только мерзавцам вроде меня.
Этот праздник души вполне стоил двадцати с лишним миллионов. Да это, впрочем, было и немного...
Я наклонился над своей яичницей. Она была уже холодной. Холодной и чересчур соленой. Видимо, от моих слез...
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
БЕЗ ДУРАКОВ
Уже больше двух дней я почти ничего не жрал, и желудок мой возмущался вовсю. Водичка из фонтанов и несколько червивых яблок, подобранных на обочине — это, согласитесь, не бог весть что! От голода я даже начал дрожать, как столетний деревенский старикан, и стыдился самого себя.
Наконец как-то вечером я добрался до крохотного городишки, где буйствовала передвижная ярмарка, и там сказал себе, что пришла пора поправить мое положение. Иначе, если дальше так пойдет, я скоро окажусь среди нищих и начну ночевать в приютах Армии Спасения, в компании всех местных и приезжих попрошаек...
Наверное, меня взбодрили огни и музыка. Я остановился напротив торговца, который продавал под открытым небом вафли, и стал с умилением смотреть на малышей и влюбленных, хрустевших этими сладкими пустышками.
Толпа — это лучшее лекарство для людей в моем положении. Она успокаивает их своим теплом и убаюкивает своим бестолковым гулом. Толпа — это тот же наркотик.
Я стал косить по сторонам в .поисках какого-нибудь не слишком герметичного кармана, куда можно было бы сунуть воровской пинцет из двух пальцев. Но деревенщина обычно носит кошелек в кармане штанов, и чтоб его выудить, требуется профессиональное оборудование. Я не хотел рисковать: заметит какой-нибудь зануда — и крику будет на весь городок. Мне сразу начали рисоваться силуэты жандармов, безликие, как в китайском театре теней... Дальше все как всегда: арест, выяснение личности, суд... Нет, погореть на грошовой карманной краже мне было не к лицу. Капут, схваченный за руку в момент похищения кошелька у честного землепашца! Представляете? Вся уголовщина будет хохотать до упаду!
Я подошел к манежу, где ездили, сталкиваясь, маленькие электрические автомобильчики, и засмотрелся на малолеток, которые с воплями и дурацким сме-
хом изображали из себя гонщиков "Формулы-1". Зрелище было яркое, достойное кисти художника-баталиста: цветные машинки-черепашки проворно сновали взад-вперед по жестяной площадке, антенна скребла по железной сетке под потолком, высекая голубые искры... Я просто глаз не мог отнести.
Хозяйка аттракциона сидела на кассе и торопливо рассовывала по рукам билеты: на машинки была очередь. Ее муженек, пузатый, будто накачанный выхлопными газами тип, руководил работой манежа. Он звонком возвещал о старте и финише, включал и выключил ток да покрикивал на пацанов, влазивших на деревянные перила ограждения.
Его помощник, высокий молодой араб с понурым лицом, собирал билеты у садящихся в машины. Он был гибким, как кошка, и перепрыгивал с одного автомобильчика на другой, не становясь на жестяной пол и даже не держась руками, за борта. Когда он заканчивал контроль, пузан включал рубильник, и маленькие разноцветные машинки возобновляли свою идиотскую круговерть, а араб уже на ходу рвал билетики двух последних экипажей. Его акробатический номер тоже был частью программы. Те, кому в этот раз не досталось тачки, наблюдали за прыжками ловкача, чтобы скоротать ожидание,
Я уже собрался было уходить, как вдруг на манеже произошло что-то непредвиденное. Странное дело: у меня, похоже, иногда появляется двойное зрение. Может, голод оттачивает человеку восприятие, и голодный замечает происходящее за секунду до того, как оно случается? ! Вот так, когда я уже хотел идти своей дорогой, какое-то предчувствие приковало меня к земле. Я увидел...
Араб спрыгнул с последней машинки. Он собирался занять свое обычное место на платформе, но тут двое пацанов из очереди затеяли свару, началась толкотня, и парня выпихнули на манеж, как раз в тот момент, когда одна из машин летела прямо на него. Послышался удар, крики... Толстяк тут же выключил рубильник. На манеж выскочили люди... Араб корчился на отшлифованном до блеска жестяном полу. Ему сломало лодыжку, и ступня болталась из стороны в сторону. Лицо у бедняги стало яблочно-зеленым, губы побелели. Он так страдал, что не мог выдавить из себя ни слова, и в конце концов, принял, самое мудрое решение: взял да и отключился. Добрые души отнесли его в кафе на углу площади — в ожидании машины, которая должна была доставить парня в больницу округа.
Манеж остановился на добрые четверть часа: милосердный хозяин первым вызвался помочь своему пострадавшему помощнику.
Я увидел, как он выходит из кафе: бледный, хм у-рый, покусывающий губы от досады.
— Послушайте, патрон...
Он посмотрел на меня невидящими глазами, думая о своем.
— Ногу сломал, — проговорил он. — Что ж, могло быть и хуже.
— Да... На пару месяцев — гипс, и опять сможет плясать твист как ни в чем не бывало. Значит, остались без помощника?
— Ага. Придется пока одному...
Он грустно посмотрел на деревенских пацанов и девчонок, толпившихся у манежа. Видимо, производил в уме отчаянные подсчеты... Прикидывал, что теряет по меньшей мере один заезд из пяти... Радоваться было нечему. Тем более что приближался конец сезона — самое время развернуться на полную катушку.
— Послушайте, я видел, как работает ваш парень. Это не так уж сложно. Если захотите меня взять, я тоже так смогу — за исключением тройного сальто...
Я почти увидел, как ему защекотало хребет.
— Вы? — пробормотал он и наконец-то посмотрел на меня. Зрелище было, надо сказать, не слишком привлекательное. У меня к этому времени отросла бороденка, и я напоминал скорее подзаборного алкаша, чем Робин Гуда. Да еще, небось, малость попахивал. Когда ночуешь под открытым небом, это неизбежно...
— Не обращайте внимания, — сказал я ему.— Помоюсь, почищусь — и буду как новый.
— Вы нездешний?
— Да, я из Парижа... Там работы не нашел, поехал в Лангедок на виноградники. Урожай уже собрали, и вот ехал домой.
— Ну, на пробу могу взять,— сказал он.— Только учтите: через два месяца мы все равно сворачиваемся.
— Годится.
— Тысяча в день, плюс еда и ночлег. Устраивает?
— Вы поняли, в чем будет заключаться ваша работа?
— Понял...
Он все же решил пояснить:
— Клиенты покупают билеты. Когда они сядут в машинки, вы эти билеты надрываете.
— Запросто.
— Смотрите, чтобы вас не зацепили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65