Среди членов Адского Клуба было в обычае намазываться белым пеплом по утрам после непристойного веселья. — Он мельком глянул на Мэтью и снова стал смотреть на дорогу. — Я думаю, этому придавалось какое-то псевдорелигиозное значение. Будто омовение лица снимает грех — в этом роде. К несчастью, сердца они пудрить не могли. Но скорее всего Джонстон просто в курсе европейской моды и желает ей подражать, хотя как может такая мысль прийти в голову обитателю подобной глуши — ума не приложу.
Мэтью промолчал, но вспомнил, как настаивал магистрат, чтобы переодеться к обеду в этой мерзкой таверне.
— Вот что тут забавно, — задумался вслух Вудворд. — Если Джонстон был членом Адского Клуба — я не говорю, что он им был, хотя на то есть указания, — зачем бы ему держаться этого обычая столь долго после Оксфорда? Я хочу сказать, я сам носил алый кафтан с зелеными кистями на рукавах, когда был студентом колледжа, но мне бы и в голову не пришло надеть что-нибудь подобное сегодня. — Он покачал головой. — Нет, наверняка Джонстон придерживается европейской моды. И я, разумеется, сомневаюсь, чтобы он пудрил лицо днем. Такие вещи — только для вечерних торжеств.
— Он кажется умным человеком, — сказал Мэтью. — Мне интересно, как это учитель, получивший образование в Оксфорде, согласился приехать в поселок вроде Фаунт-Рояла. Естественно было бы думать, что он предпочтет более цивилизованные места.
— Верно. Но почему каждый из них оказался в Фаунт-Рояле? Если на то пошло, как может человек в здравом уме и твердой памяти согласиться жить на самом краю земли? Однако люди соглашаются, иначе бы не было ни Нового Йорка, ни Бостона, ни Филадельфии, ни Чарльз-Тауна. Возьмем, например, доктора Шилдса. Что заставило его бросить наверняка хорошо налаженную практику в городе ради труднейшей работы в приграничном поселке? Огромные деньги, которые платит ему Бидвелл? Или благородное чувство профессионального долга? Или что-то совсем другое?
Вудворд снова поднял глаза к небу и отыскал взглядом медленно чертящего круги ястреба. Он понял, что ястреб высматривает на земле жертву — белку или кролика.
— Доктор Шилдс показался мне человеком несчастливым, — продолжал Вудворд, прочистив горло. Оно слегка саднило сегодня с утра, и он напомнил себе, что надо будет его прополоскать соленой водой. — Мне кажется, он хочет утопить свою печаль в спиртном. И конечно же, высокая смертность в Фаунт-Рояле не облегчает депрессии доктора. И все же... остается надеяться, что доктор Шилдс не слишком усердно советуется с рюмкой, когда выполняет профессиональные обязанности.
Ястреб, круживший в небе, вдруг нырнул за добычей, и у Вудворда мелькнула мысль, что вот так и смерть всегда ходит над человеком кругами в этом мире бунтов и катастроф.
Эта мысль повлекла за собой другую, также касающуюся смерти: перед глазами возникли пальчики, вцепившиеся в железную раму кровати. Косточки — такие идеальные и такие хрупкие — побелели от судорожной хватки.
Вудворд крепко зажмурился. К нему почти вернулись звуки. Почти. Он бы не вынес повторения этих звуков, пусть даже из такой дали времени и места. Из густых зеленых зарослей слева донесся победный клекот ястреба и короткий предсмертный вопль мелкого зверька.
— Сэр? — Вудворд открыл глаза. Мэтью смотрел на него с тревогой. — Сэр, вам нехорошо?
— Да нет, — ответил Вудворд. — Наверное, утомился немного. Пройдет.
— Я возьму вожжи, если хотите.
— Нет необходимости. — Вудворд слегка хлестнул лошадей вожжами, показывая, что полностью владеет ситуацией. — Ехать пассажиром было бы так же утомительно. Кроме того, на этот раз мы хотя бы знаем, что Фаунт-Роял недалеко.
— Да, сэр, — ответил Мэтью. Подождав немного, он достал из кармана штанов монету, которую туда спрятал. Положив ее на ладонь, он стал рассматривать рисунок. — Я мистеру Пейну сказал неправду, — признался он. — Про эту монету. Шоукомб действительно взял ее с тела мертвого индейца... но мне он сказал, что думает, будто здесь в округе есть испанский шпион, который платит индейцам за лояльность.
— Что? То есть он ничего не говорил о пиратском золоте?
— Нет, сэр. Я это придумал из-за того, как Пейн вчера вечером курил табак. Он курил сверток, называемый сигарой.
Это...
— Да, это испанский обычай, — кивнул Вудворд и сощурился — признак, который сообщил Мэтью, что Вудворд заинтересовался. — Хм-м-м... Да, я понимаю, зачем ты это придумал. Из моих знакомых англичан очень мало кто курит таким образом. Я подумал об этом вчера вечером, но ничего не сказал. Однако возникает вопрос, где Пейн мог этому научиться.
— Да, сэр. Шоукомб также высказал предположение, что испанским шпионом может оказаться англичанин. Или по крайней мере англичанин с виду. И что он может быть жителем Фаунт-Рояла.
— Любопытно. Какова может быть цель у такого шпиона? А! — сказал он, отвечая сам себе. — Конечно! Докладывать о развитии Фаунт-Рояла. Который еще, стоит добавить, может оказаться известным под названием "Безрассудство Бидвелла".
Но какую роль в этом играют индейцы, что их приходится приручать испанским золотом?
Мэтью уже задавал себе этот вопрос и немного над ним думал. Сейчас он высказал свое мнение — что всегда делал излишне охотно:
— Одним из мотивов создания Фаунт-Рояла было желание Бидвелла превратить его в форт, чтобы присматривать за испанцами. Может оказаться, что они уже намного ближе к нам, чем Флорида.
— То есть ты хочешь сказать, они живут среди индейцев? Мэтью кивнул:
— Может быть, небольшой экспедиционный отряд. Если не среди индейцев, то достаточно близко к ним, чтобы искать их расположения.
Вудворд чуть не осадил лошадей — так подействовало на него это рассуждение.
— Боже мой! — произнес он. — Если это правда — если есть хоть малейшая возможность, что это правда, — то Бидвеллу необходимо знать! Если испанцы сумеют натравить индейцев на Фаунт-Роял, им пальцем не придется шевелить, чтобы снести с лица земли весь поселок!
— Да, сэр, но я не уверен, что мистера Бидвелла следует сейчас тревожить такими сведениями.
— Почему? Он бы ведь пожелал знать?
— Несомненно, сэр, — согласился Мэтью. — Но на данный момент у нас с вами только предположения. И таковыми они должны остаться, пока не удастся найти какие-то доказательства.
— Ты не считаешь монету достаточным доказательством?
— Нет, сэр. Как заметил мистер Пейн, одна монета — еще не клад. Она также не доказательство, что в лесах стоят лагерем испанцы. Но если подобная мысль найдет дорогу из уст мистера Бидвелла в уши жителей, это наверняка будет означать конец Фаунт-Рояла.
— Ты предлагаешь нам сидеть сложа руки? Вопрос Вудворда прозвучал довольно резко.
— Я предлагаю нам смотреть и слушать, — ответил Мэтью. — Предлагаю провести осторожные расспросы и — насколько у нас получится — последить за действиями мистера Пейна. Если и правда здесь есть шпион, он может сейчас ожидать, какой поворот примут события вокруг дела о колдовстве. В конце концов, если Сатана бродит по этим полям, Фаунт-Роял может сам по себе увянуть и рассыпаться в прах.
— Вот проклятие! — фыркнул магистрат. — Ты выдвигаешь подобные предположения, но ничего делать не хочешь!
— Сейчас не время. К тому же я уверен, что нам обоим предстоит посвятить много времени и сил делу Рэйчел Ховарт.
Вудворд хотел было ответить, но передумал. Колеса фургона продолжали трудное качение по грязи, обе лошади шли медленным, но ровным шагом. После задумчивого молчания Вудворд прокашлялся.
— Рэйчел Ховарт, — произнес он. — Не могу сказать, что с нетерпением жду нашего с ней знакомства. Что ты думаешь о рассказе Гаррика?
— Очень необычно.
— Я бы сказал, что это сильнейшее преуменьшение. Не думаю, чтобы мне приходилось слышать что-нибудь подобное. Даже уверен, что не приходилось. Но правдоподобно ли это?
— Если только он не лжец искуснее всех, кого мне доводилось слышать, то сам он в это верит.
— Тогда, значит, он видел что-то за сараем? Но акт, который он описывал... как, во имя всего святого, может женщина поступить подобным образом?
— Не думаю, что здесь есть что-нибудь святое, — напомнил Мэтью.
— Нет. Разумеется, нет. Два убийства. Кажется вполне разумным, что первым должен был быть убит священник. Дьявольские силы в первую очередь должны были стремиться к уничтожению того, кто способен владеть мечом Господним.
— Да, сэр. Но в данном случае мне кажется, что меч Сатаны оказался сильнее.
— За подобное богохульство я засажу тебя в цепи раньше, чем тебя призовут на высший суд ударом молнии, — предостерег Вудворд.
Мэтью смотрел на зеленые заросли по обе стороны дороги, но ум его обратился к другим зрелищам: а именно — разысканию истины в этом деле о колдовстве. Кощунственная мысль — и Мэтью знал, что рискует за нее вечным проклятием, — но иногда у него возникало сомнение, действительно ли этой земной ареной ярости и жестокости правит Бог. Мэтью не хуже других умел петь гимны и произносить банальные слова на строго выстроенных воскресных службах, которые состояли в основном из того, что священник часов пять или шесть выпрашивал у Иеговы милости к его израненному и изувеченному Творению. Но Мэтью в своей жизни видел весьма мало свидетельств работы Божией, хотя зачастую, ему казалось, замечал следы пальцев Сатаны. Легко возносить хвалы Богу тому, кто одет в чистую белую рубашку и ест на фарфоре; куда как труднее тому, кто лежит на грязном матрасе в спальне приюта и слышит душераздирающий крик мальчика, которого в полночь позвали в покои директора.
* * *
Иногда ему снились отец и мать. Не часто, но иногда. В этих снах он видел две фигуры и знал, что это его родители, но лиц никогда не мог разглядеть. Слишком глубокие лежали тени. Он мог бы и не узнать их, даже если бы видел лица, потому что мать умерла от заражения крови, когда ему было три года, а отец — молчаливый и работящий пахарь-колонист в Массачусетсе, из кожи вон вылезавший, чтобы в одиночку поднять сына, — погиб от удара лошадиного копыта по черепу, когда Мэтью шел шестой год. Этим роковым взмахом конской ноги Мэтью бросило в странствия, которые и выковали, и испытали его характер. Первой остановкой на этом пути была убогая грязная хижина дяди и тетки, которые держали свиноферму на острове Манхэттен. Поскольку они оба были пьяницы и почти все время находились в бессознательном состоянии, а двое их детей-дебилов восьми и девяти лет сочли Мэтью удачным объектом для издевок, включающих регулярные полеты в огромную кучу свиного навоза рядом с домом, — Мэтью в семь лет запрыгнул сзади в уходящий на юг фургон с сеном, закопался поглубже и покинул любящие объятия своих ближайших родственников.
Далее были почти четыре месяца жизни впроголодь в припортовом Нью-Йорке с группой сирот, которые то нищенски выпрашивали подачки у купцов и торговцев, то пытались красть у них, когда огонь голода припекал слишком сильно. Мэтью знал, что такое драка за несколько крошек черствого хлеба, и ощущал себя королем, если выходил из битвы с разбитым носом, но с зажатым в руке пропитанием. Финал этого эпизода его жизни наступил, когда один из гаванских купцов подвиг констебля на действия, и люди закона совершили рейд на выброшенный на берег корабль, где прятались Мэтью и его товарищи по несчастью. Их поймали в сети и связали, как лягающихся, плюющихся, перепуганных и злобных зверенышей — каковыми они и были.
Потом их повезли в черном фургоне, все так же связанных, но еще и с кляпами во рту, чтобы не слышно было мерзких слов, которых они нахватались у купцов; повезли по укатанным земляным улицам города. Четыре лошади волокли груз сопливых преступников, хлестал кнут возчика, человек со звонком распугивал с дороги прохожих. Фургон остановился напротив дома, кирпичная стена которого имела цвет сажи и блестела под дождем, как шкура затаившегося ящера, желтоглазого и голодного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120
Мэтью промолчал, но вспомнил, как настаивал магистрат, чтобы переодеться к обеду в этой мерзкой таверне.
— Вот что тут забавно, — задумался вслух Вудворд. — Если Джонстон был членом Адского Клуба — я не говорю, что он им был, хотя на то есть указания, — зачем бы ему держаться этого обычая столь долго после Оксфорда? Я хочу сказать, я сам носил алый кафтан с зелеными кистями на рукавах, когда был студентом колледжа, но мне бы и в голову не пришло надеть что-нибудь подобное сегодня. — Он покачал головой. — Нет, наверняка Джонстон придерживается европейской моды. И я, разумеется, сомневаюсь, чтобы он пудрил лицо днем. Такие вещи — только для вечерних торжеств.
— Он кажется умным человеком, — сказал Мэтью. — Мне интересно, как это учитель, получивший образование в Оксфорде, согласился приехать в поселок вроде Фаунт-Рояла. Естественно было бы думать, что он предпочтет более цивилизованные места.
— Верно. Но почему каждый из них оказался в Фаунт-Рояле? Если на то пошло, как может человек в здравом уме и твердой памяти согласиться жить на самом краю земли? Однако люди соглашаются, иначе бы не было ни Нового Йорка, ни Бостона, ни Филадельфии, ни Чарльз-Тауна. Возьмем, например, доктора Шилдса. Что заставило его бросить наверняка хорошо налаженную практику в городе ради труднейшей работы в приграничном поселке? Огромные деньги, которые платит ему Бидвелл? Или благородное чувство профессионального долга? Или что-то совсем другое?
Вудворд снова поднял глаза к небу и отыскал взглядом медленно чертящего круги ястреба. Он понял, что ястреб высматривает на земле жертву — белку или кролика.
— Доктор Шилдс показался мне человеком несчастливым, — продолжал Вудворд, прочистив горло. Оно слегка саднило сегодня с утра, и он напомнил себе, что надо будет его прополоскать соленой водой. — Мне кажется, он хочет утопить свою печаль в спиртном. И конечно же, высокая смертность в Фаунт-Рояле не облегчает депрессии доктора. И все же... остается надеяться, что доктор Шилдс не слишком усердно советуется с рюмкой, когда выполняет профессиональные обязанности.
Ястреб, круживший в небе, вдруг нырнул за добычей, и у Вудворда мелькнула мысль, что вот так и смерть всегда ходит над человеком кругами в этом мире бунтов и катастроф.
Эта мысль повлекла за собой другую, также касающуюся смерти: перед глазами возникли пальчики, вцепившиеся в железную раму кровати. Косточки — такие идеальные и такие хрупкие — побелели от судорожной хватки.
Вудворд крепко зажмурился. К нему почти вернулись звуки. Почти. Он бы не вынес повторения этих звуков, пусть даже из такой дали времени и места. Из густых зеленых зарослей слева донесся победный клекот ястреба и короткий предсмертный вопль мелкого зверька.
— Сэр? — Вудворд открыл глаза. Мэтью смотрел на него с тревогой. — Сэр, вам нехорошо?
— Да нет, — ответил Вудворд. — Наверное, утомился немного. Пройдет.
— Я возьму вожжи, если хотите.
— Нет необходимости. — Вудворд слегка хлестнул лошадей вожжами, показывая, что полностью владеет ситуацией. — Ехать пассажиром было бы так же утомительно. Кроме того, на этот раз мы хотя бы знаем, что Фаунт-Роял недалеко.
— Да, сэр, — ответил Мэтью. Подождав немного, он достал из кармана штанов монету, которую туда спрятал. Положив ее на ладонь, он стал рассматривать рисунок. — Я мистеру Пейну сказал неправду, — признался он. — Про эту монету. Шоукомб действительно взял ее с тела мертвого индейца... но мне он сказал, что думает, будто здесь в округе есть испанский шпион, который платит индейцам за лояльность.
— Что? То есть он ничего не говорил о пиратском золоте?
— Нет, сэр. Я это придумал из-за того, как Пейн вчера вечером курил табак. Он курил сверток, называемый сигарой.
Это...
— Да, это испанский обычай, — кивнул Вудворд и сощурился — признак, который сообщил Мэтью, что Вудворд заинтересовался. — Хм-м-м... Да, я понимаю, зачем ты это придумал. Из моих знакомых англичан очень мало кто курит таким образом. Я подумал об этом вчера вечером, но ничего не сказал. Однако возникает вопрос, где Пейн мог этому научиться.
— Да, сэр. Шоукомб также высказал предположение, что испанским шпионом может оказаться англичанин. Или по крайней мере англичанин с виду. И что он может быть жителем Фаунт-Рояла.
— Любопытно. Какова может быть цель у такого шпиона? А! — сказал он, отвечая сам себе. — Конечно! Докладывать о развитии Фаунт-Рояла. Который еще, стоит добавить, может оказаться известным под названием "Безрассудство Бидвелла".
Но какую роль в этом играют индейцы, что их приходится приручать испанским золотом?
Мэтью уже задавал себе этот вопрос и немного над ним думал. Сейчас он высказал свое мнение — что всегда делал излишне охотно:
— Одним из мотивов создания Фаунт-Рояла было желание Бидвелла превратить его в форт, чтобы присматривать за испанцами. Может оказаться, что они уже намного ближе к нам, чем Флорида.
— То есть ты хочешь сказать, они живут среди индейцев? Мэтью кивнул:
— Может быть, небольшой экспедиционный отряд. Если не среди индейцев, то достаточно близко к ним, чтобы искать их расположения.
Вудворд чуть не осадил лошадей — так подействовало на него это рассуждение.
— Боже мой! — произнес он. — Если это правда — если есть хоть малейшая возможность, что это правда, — то Бидвеллу необходимо знать! Если испанцы сумеют натравить индейцев на Фаунт-Роял, им пальцем не придется шевелить, чтобы снести с лица земли весь поселок!
— Да, сэр, но я не уверен, что мистера Бидвелла следует сейчас тревожить такими сведениями.
— Почему? Он бы ведь пожелал знать?
— Несомненно, сэр, — согласился Мэтью. — Но на данный момент у нас с вами только предположения. И таковыми они должны остаться, пока не удастся найти какие-то доказательства.
— Ты не считаешь монету достаточным доказательством?
— Нет, сэр. Как заметил мистер Пейн, одна монета — еще не клад. Она также не доказательство, что в лесах стоят лагерем испанцы. Но если подобная мысль найдет дорогу из уст мистера Бидвелла в уши жителей, это наверняка будет означать конец Фаунт-Рояла.
— Ты предлагаешь нам сидеть сложа руки? Вопрос Вудворда прозвучал довольно резко.
— Я предлагаю нам смотреть и слушать, — ответил Мэтью. — Предлагаю провести осторожные расспросы и — насколько у нас получится — последить за действиями мистера Пейна. Если и правда здесь есть шпион, он может сейчас ожидать, какой поворот примут события вокруг дела о колдовстве. В конце концов, если Сатана бродит по этим полям, Фаунт-Роял может сам по себе увянуть и рассыпаться в прах.
— Вот проклятие! — фыркнул магистрат. — Ты выдвигаешь подобные предположения, но ничего делать не хочешь!
— Сейчас не время. К тому же я уверен, что нам обоим предстоит посвятить много времени и сил делу Рэйчел Ховарт.
Вудворд хотел было ответить, но передумал. Колеса фургона продолжали трудное качение по грязи, обе лошади шли медленным, но ровным шагом. После задумчивого молчания Вудворд прокашлялся.
— Рэйчел Ховарт, — произнес он. — Не могу сказать, что с нетерпением жду нашего с ней знакомства. Что ты думаешь о рассказе Гаррика?
— Очень необычно.
— Я бы сказал, что это сильнейшее преуменьшение. Не думаю, чтобы мне приходилось слышать что-нибудь подобное. Даже уверен, что не приходилось. Но правдоподобно ли это?
— Если только он не лжец искуснее всех, кого мне доводилось слышать, то сам он в это верит.
— Тогда, значит, он видел что-то за сараем? Но акт, который он описывал... как, во имя всего святого, может женщина поступить подобным образом?
— Не думаю, что здесь есть что-нибудь святое, — напомнил Мэтью.
— Нет. Разумеется, нет. Два убийства. Кажется вполне разумным, что первым должен был быть убит священник. Дьявольские силы в первую очередь должны были стремиться к уничтожению того, кто способен владеть мечом Господним.
— Да, сэр. Но в данном случае мне кажется, что меч Сатаны оказался сильнее.
— За подобное богохульство я засажу тебя в цепи раньше, чем тебя призовут на высший суд ударом молнии, — предостерег Вудворд.
Мэтью смотрел на зеленые заросли по обе стороны дороги, но ум его обратился к другим зрелищам: а именно — разысканию истины в этом деле о колдовстве. Кощунственная мысль — и Мэтью знал, что рискует за нее вечным проклятием, — но иногда у него возникало сомнение, действительно ли этой земной ареной ярости и жестокости правит Бог. Мэтью не хуже других умел петь гимны и произносить банальные слова на строго выстроенных воскресных службах, которые состояли в основном из того, что священник часов пять или шесть выпрашивал у Иеговы милости к его израненному и изувеченному Творению. Но Мэтью в своей жизни видел весьма мало свидетельств работы Божией, хотя зачастую, ему казалось, замечал следы пальцев Сатаны. Легко возносить хвалы Богу тому, кто одет в чистую белую рубашку и ест на фарфоре; куда как труднее тому, кто лежит на грязном матрасе в спальне приюта и слышит душераздирающий крик мальчика, которого в полночь позвали в покои директора.
* * *
Иногда ему снились отец и мать. Не часто, но иногда. В этих снах он видел две фигуры и знал, что это его родители, но лиц никогда не мог разглядеть. Слишком глубокие лежали тени. Он мог бы и не узнать их, даже если бы видел лица, потому что мать умерла от заражения крови, когда ему было три года, а отец — молчаливый и работящий пахарь-колонист в Массачусетсе, из кожи вон вылезавший, чтобы в одиночку поднять сына, — погиб от удара лошадиного копыта по черепу, когда Мэтью шел шестой год. Этим роковым взмахом конской ноги Мэтью бросило в странствия, которые и выковали, и испытали его характер. Первой остановкой на этом пути была убогая грязная хижина дяди и тетки, которые держали свиноферму на острове Манхэттен. Поскольку они оба были пьяницы и почти все время находились в бессознательном состоянии, а двое их детей-дебилов восьми и девяти лет сочли Мэтью удачным объектом для издевок, включающих регулярные полеты в огромную кучу свиного навоза рядом с домом, — Мэтью в семь лет запрыгнул сзади в уходящий на юг фургон с сеном, закопался поглубже и покинул любящие объятия своих ближайших родственников.
Далее были почти четыре месяца жизни впроголодь в припортовом Нью-Йорке с группой сирот, которые то нищенски выпрашивали подачки у купцов и торговцев, то пытались красть у них, когда огонь голода припекал слишком сильно. Мэтью знал, что такое драка за несколько крошек черствого хлеба, и ощущал себя королем, если выходил из битвы с разбитым носом, но с зажатым в руке пропитанием. Финал этого эпизода его жизни наступил, когда один из гаванских купцов подвиг констебля на действия, и люди закона совершили рейд на выброшенный на берег корабль, где прятались Мэтью и его товарищи по несчастью. Их поймали в сети и связали, как лягающихся, плюющихся, перепуганных и злобных зверенышей — каковыми они и были.
Потом их повезли в черном фургоне, все так же связанных, но еще и с кляпами во рту, чтобы не слышно было мерзких слов, которых они нахватались у купцов; повезли по укатанным земляным улицам города. Четыре лошади волокли груз сопливых преступников, хлестал кнут возчика, человек со звонком распугивал с дороги прохожих. Фургон остановился напротив дома, кирпичная стена которого имела цвет сажи и блестела под дождем, как шкура затаившегося ящера, желтоглазого и голодного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120