Веня закурил отсыревшую сигаретку, осмотрелся. За огородами, в низине шустро вертелась узенькая речушка, к ней стремилась вымощенная булыжником дорожка, рядом указатель, исполненный по всем стандартам - на белом поле в голубой окантовке черная трафаретная надпись "р.ЖИЗНЬ". Стрингер заулыбался.
- А чуть дальше, - Марина подошла, - там, - кивнула головой в сторону развесистого леса, - Смерть впадает в Жизнь, ну так, приток небольшой.
Старик оказался философом. В просторном саду и в междугрядиях тоже расположил указатели - аншлаги. "Переулок Истины", "Тротуар Закономерностей", "Проспект Права", а к бане протянулась "Улица Обновления".
- До всего руки не доходят, - жаловался чуть позже Гениаслав Поликарпыч, уверенно, устойчиво по-хозяйски, по-деревенски расположившись за накрытым столом. - Один хоть бы глаз живой, я б навел порядок, а так какой поршень?!
Они махнули по стаканчику холодной прозрачной самогоночки, настолько она была хороша и холодна, что не лилась, а струилась по краям посуды. Закусывали разносолами, копчеными карпами, наваристым, по-хохлятски на сале, борщом.
- Оказия какая у меня, рубишь, студиоз, - хозяин отчего-то решил, что гость его московский студент. Веня не стал объяснять, что и как на самом деле, да и что он мог объяснить? Признаться, что он нашкодивший беглый телеоператор? Что объявлен в федеральный розыск? А Маринка, видать, выручила - перемолвилась с батей, соврала чего-то, ей-то уж не привыкать с отцом объясняться, не первый год, верно, примерной овечкой прикидывается.
- Так оказия такая, - продолжал крепкий дедок, - как я зрение потерял, так забыл, ну начисто забыл, как сынуха с мамухой выглядят. Вот такой обморок со мной вышел, такой поршень приключился. Маринку тоже, бляха, плохо вспоминаю, но ейну мордашу руками нашарю, так вроде черты и восстанавливаются, а тех, где теперь взять, когда померли? От фотографий какой толк, глянец один под пальцами, ни шиша больше!
Хлопнули еще по стопочке. Веня слегка прихмелел, а старик - ничего, живой.
- Вместо лиц - блины белые, придут ко мне ночью, жалятся, что ж ты с нами так, батько, а я и сказать ниче не решуся, что сказать, когда ни глаз, ни лиц их не вижу, напланетяне и только... Вот такой поршень! Есть, может, лечение какое, чтоб память-то восстановить? Не слышал, студиоз?
Веня, уже пьяно, помотал головою, нет, не слышал. Забыл, черт, что старик слепой, забыл. Вслух произнес - "нет, не слышал, отец". Как-то вырвалось это - отец! Сам не ожидал, а Поликарпыч - ухо востро - сразу среагировал и похоже на ус намотал, что неспроста парниша на семейный язык сразу с кондачка, можно сказать, запросто переходит.
Гениаслав Поликарпыч характером и сноровкой пошел не в отца, нет, далеко не в отца. Тот хоть и фронтовик, и прополз, как говорится, пол-Европы, шитый - перешитый хирургами и ногу оставивший на Шпрее, в жизни так до конца не доразобрался. Как был так и остался романтиком, поэтом. Стихи каждый вечер садился писать при желтом тусклом свете керосинки, посылал их Ярославу Смелякову и на творческие конкурсы в литературный институт имени Максима Горького.
Смеляков стихи хвалил в первых строчках ответных писем, а их было три, а потом нещадно ругал, называл поденщиной, ретроградством и даже раз обвинил творца в графоманстве. И на институтских конкурсах их больно не жаловали, и Поликарп, однажды будучи в Москве, в отчаянии показал свои вирши только что вставшему на ноги Булату Окуджаве.
Дело было в Политехническом, Окуджава долго читал, курил, пил с друзьями холодное вино, молодые гении собрались в узенькой комнатке и не обращали внимания на юное дарование, прижухшее в углу.
А Поликарп сразу влюбился в Беллу Ахмадуллину, которая раскраснелась от спиртного и открыто целовала Евгения Евтушенко. Ох, как хотелось бывшему лейтенанту гулять в такой компании! Он аж глаза зажмуривал от несбыточного желания. Молодость, творчество, Москва! Москва!
В конце концов Булат Шалвович вернул рукопись со словами -"есть, есть зерно... зерно есть... а изюминки нет."
- И потом, извините, что это за имя для поэта - Поликарп Карячкин! Не для русского поэта такое имя, - продолжил Булат Шалвович, - С именем надо что-то решать, голубчик. Вот берите пример - Роберт Рождественский, музыка, не имя, Винокуров Женя - тоже неплохо, Андрей Вознесенский - просто гениально!
- Е - евтушенко - прибавил Поликарп, несколько стесняясь.
- Ну, это вариант, но не совсем, я бы сказал то, но... живет как-то он и этим именем, даже вон бабы любят. А вы меняйте, меняйте...
Советом Поликарп не воспользовался, может оттого, что стихи его дальше многотиражек так и не продвинулись, а для них и такое имя сгодилось, а сына назвал как можно красивее - Гениаслав, и гений, и слава - в одном лице.
А потомок, может быть, из-за безуспешных потугов отца, литературу презирал с детства. Предпочитал конкретный труд - где прибить чего, где чего отремонтировать, хозяйско-прикладная жилка, одним словом, забилась в нем с младых ногтей. И еще любил распоряжения отдавать.
Уже подростком семьей командовал на раз-два, каждый в доме получал задание с самого утра, а Генаська, четырнадцатилетний, вопил с порога "вернусь с уроков, проверю!"
Срочную служил Гениаслав Карячкин, как мед ел. В учебке сразу ефрейтором стал, а потом каждые полгода звание отхватывал. Подумывал в войсках остаться, но после перерешал - соскучился служить, каждый день божий одно и то ж, дембельнулся, стал карьеру на гражданке развивать.
Эра второго русского капитализма застала Поликарпыча начальником пистонного цеха, уже на ладан дышавшего. А как вовсе заводик встал, хозяйский запал мужичка реализовался в полной мере.
Широкой походкой вошел Поликарпыч в бизнес. Начал со стереотипной для провинции лесопильни, после отработал на продуктах питания, завел отношения со швейцарцами, голландцами и полинезийцами. Но остановился в итоге на свиноферме, как раз одна подвернулась по случаю. Хрюшек продавал на восток и на запад, сплавлял их в Московию и на Урал, сам ездил на "Паджере", а дом стоял кирпичный в три этажа. Стоял.
А Маринка только через неделю узнала, что мамки и младшего братка Гераськи больше нет.
Дом взорвали.
Отец выжил, но зрение отключилось, а те - нет, сразу убило.
Марина из Москвы примчалась, где училась первый год, - отец в больнице без сознания, родных похоронили, а ферма в чужих руках.
Пока Поликарпыч не в себе был добрые люди нашлись через подставных адвокатов все имущество переписали. Пробовала она потом через суд, законным образом, вернуть состояние, не вернула.
- Три дня, - усмехаясь по-московски уголком рта, рассказывала она Вене, - в ментовской общаге, рядом - ФСБ, через дорогу - администрация, центр города, короче, три дня меня, козу, драл патрульный батальон в полном составе. Они только смену в Грозном сдали, вернулись голодные, представляешь!? Прикидываешь, как это было?! Один пожалел, выпустил утром, так дружки его, сослуживцы, по первое января отпидарасили, полгода он в больнице провалялся, потом комиссовали.
Говорила совсем тихо, хотя отец и не мог слышать - вышел старичок , видать, до ветру. Ласково поглаживала красавца Барса - белого кавказца, не по-собачьи пушистого. А глаза без слез, сухие, злые. Колкие.
- Дом свой! Деревня своя! Церковь есть! Вот чего главное, вот где поршень! - Поликарпыч заявился пьяненький, повеселевший. - Я че, студиоз, скажу тебе теперь. Скажу, что знаю, ешкин поршень, как жить! Ты и не догадаешься ни за что, почему? Потому что - студиус! А я говорю - здеся цитрусовые надо сажать! Че руками дергаешь, не дергай, не дергай, я-то знаю, я-то дело говорю...
Веня в самом деле развел от непонимания и бешенного напора руками, но как Поликарпыч слепой догадался - вопрос.
- Размахался, аж ветром меня сдувает, - прояснил свою особую чувствительность старик. - Та вот, не ерепенься. Внимай. Тутачки неподалеку озерцо мелкое имеется, в нем хоть жопой ешь сапропеля, удобрение такое, слышал верно? Раз слышал, объяснять не треба. Надо что - нарубить елок, бесплатно, значит, материал для тепличек будет. А теплички мы хитро устроим. Гряды подвесим на металлических листах. Здесь потратиться придется, хоть я знаю, где и так за бутылку взять можно, но это ладно, подвесим мы их, как висячие сады Семирамиды, тож, наверняка слыхал, вот. А для чего? А чтобы снизу, пока електричества нема у меня, кострами подогревать. И вентиляцию, соответственно продумаем. У нас морозец весной, и осенью прежде всего по почве стелится, оттого все экзотическое цитрусовое гибнет, а коль мы заморозочки исключим, так урожай будет, урожай будет - деньги будут. Деньги будут - на ноги встанем, на ноги встанем, жить начнем...
Хозяин увлекся, увлекшись позабыл, где Веня, - потерял несколько ориентир, отвернулся чуток в сторону и теперь разговаривал с иконой, списком Толгской Божьей Матери, что висела в уголку. Ей он страстно и мечтательно доказывал свою правоту, тряс руками и говорил о больших заработках.
Стрингер кашлянул осторожно, чтоб сориентировать визави.
- Не сомневайся, Венька, не кашляй двусмысленно, - не оценил поступка Поликарпыч, - Я ведь мужик кряжистый, здешенский, во мне жил - тысяча, я коль начну - не брошу, хоть убейся. Мне б толечки подмогнуть токо, слегка, остальное ж я сам вытяну...
Он замолчал вдруг, замер, поразмыслил, потом тряхнул уже мало послушной головой, как бы отгоняя враждебные мысли.
- Вытяну, - утвердился в собственном мнении, - как есть - вытяну! Вот такой, значит поршень!
ФАЙЛ ЧЕТВЕРТЫЙ.
Смоковницына в узком коридоре едва не сбил с ног вечно куда-то деловито мчащийся младший лейтенант Петруня по имени Вагиз. Низенький, худосочный, а от того, видимо, необычайно пронырливый, шустрый и поразительно смекалистый. Он слыл одним из лучших в городе программистом, электроника для него как гумус для червя. И армяно-белорусское происхождение не мешало ему общаться на русском виртуальном с европейской примесью.
- Юзишь, Петя, пахана переконектило, сбило макрос в подключке, драйванулся из чата, старик. - застрекотал Вагиз, - мессанули - бэк в пул не скоро, операционка загасла. Перезагруз нужен полный, а он - без кэша, без оперативки, как ни кликай - никакого интерфейса - сетевая плата нихферштейн.
- Он в больнице?
- Отправили в атачменте, я ж эсэмэсю - стабулировал без шины данных.
Привыкший к изощренному, насыщенному техносленгом языку Петруни Петр уяснил, что генерал Голованный находится в отвратительном состоянии, в безпамятстве, увезли его на "скорой" и быстрого выздоровления ожидать не приходиться. Вагиз полетел дальше, не ходу, уже не поворачиваясь бросил:
- К нам логинят спама из Кировского... - и исчез.
Про спама из Кировского Смоковницын уже не разобрал, да и не придал тому особого значения. Голова от другого горела и сохла.
Крохобора задушили, а после бросили в речку, в этом медэксперты уже не сомневались. На шее обнаружили следы от удавки. Работал профессионал - все сделано было быстро, умело, и даже красиво, так сказал специалист. Тонкая полоска на коже едва заметна, то есть шнур - орудие убийства был подобран идеально, тот, кто совершил нападение, знал до тонкостей свое дело.
В машине Полтинного сработал таймер, время то же было выбрано верно. Если бы не второй труп, глухонемого бомжа, вся оперативная бригада находилась бы в непосредственной близости от автомобиля. Значит убийца, запрограммировавший устройство, очень хорошо представлял себе, когда прибудет группа, сколько времени потребуется милиционерам на осмотр территории, когда начнут изучать "Джип - чероки", когда будут "кантовать" его в "управу".
У капитана от паха до мозжечка внутренности противно вибрировали, когда он вспоминал, что коль не несчастный инвалид Савелий, он бы точно, ну сто пудов точности, оказался бы рядом с Татьяной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41